Сергей Арбенин - Дети погибели
Байков дождался, когда приведут Кадило, вручил ему официальную бумагу с печатью.
– Это тебе отмазка, – сказал Байков, усмехаясь. – Для твоего страшного пристава Надеждина… А теперь – пойдём. Так и быть, как важного гостя, до дверей провожу.
Они вместе вышли из здания.
Кадило тут же начал блаженно жмуриться под яркими солнечными лучами.
– Что, брат, несладко в камере? – спросил Байков, краем глаза оглядывая набережную.
– Ничего, жить и тут можно, – ответил Кадило. – Только вот холодновато… И клопы кусают.
Байков оглядел его измятую форму.
– Так ты и спал в одежде?
– Ну-да…
– То-то, я чувствую, от тебя, братец, лошадиным потом разит… Ну, ступай. – Байков погрозил пальцем. – Да смотри, в другой раз не попадайся…
Кадило вздохнул.
– Служба есть служба, – ответил он.
Байков пожал плечами и вернулся в здание. А Кадило перешёл мостовую, увернувшись от лихача, и вдоль парапета бодро зашагал к ближайшему мосту.
На предмостной площади стояли пролётки. Из одной из них выглянуло бледное женское лицо.
Кадило остановился.
– Ба! – воскликнул он, бросаясь к пролётке. – Мадли! Ты как здесь оказалась?
– Тебя ждала, – ответила Мадли и как-то испуганно покосилась по сторонам. – Сказали, что выпустят сегодня. Вот и ждала!
– Ну, это зря… И без пролётки бы обошлись, чего зря деньги переводить?
– Пролётка… – Мадли как-то странно поводила глазами по сторонам. – Это так, только сейчас взяла… А то с утра на ногах: против дверей так и стояла…
Кадило покосился на извозчика. Извозчик – молодой, с застывшим, как маска, лицом, почти горбатый, – молчал.
Мадли пересела вглубь пролётки. Кадило, крякнув, влез, уселся и захлопнул дверцу.
Извозчик тотчас же подхлестнул вожжами лошадь. Пролётка вывернула на мост. И полетела, прибавляя ход.
– Мадличка! – Кадило снял помятую фуражку, потянулся к Мадли. – Обнял бы тебя, да вот незадача: в камере вошиков нахватался…
– Ничего, – сказала Мадли. – Дома баньку истоплю, одёжу пропарю…
И почему-то замолчала.
Кадило бросил фуражку на сиденье, обхватил Мадли за талию. Притянул к себе. Голова у него побежала: талия была полной, нежной, мягкой, и от Мадли пахло так одуряюще…
Но Мадли почему-то никак не отозвалась на ласку: сидела, словно одеревенев.
– Ты чего? – спросил Кадило.
Мадли вдруг часто-часто задышала.
– Так… – прошептала она.
Тут Кадило почуял что-то неладное. Обернулся к окну: пролётка неслась по незнакомому кривому переулку.
– Это мы куда? – спросил он удивлённо.
Мадли не ответила.
Переулок оборвался на берегу какой-то заросшей ивами речушки. За речушкой расстилался пустырь, заваленный кучами хлама, а ещё дальше дымили трубы мануфактуры.
– Это где мы? – ещё больше удивился Кадило.
Дверца распахнулась. Появилось белое лицо извозчика.
– Иде – неважно, – странным, без выражения, голосом проговорил он. Ткнул в Мадли пальцем. – Ты вылазь. И иды.
Мадли встрепенулась.
– Куда ж я пойду? Я и не знаю, куда идти!
– Туда, – мотнул головой извозчик в сторону переулка. – Там спросишь. Иды!
– Никуда она без меня не пойдёт! – сказал Кадило и вдруг замолчал, увидев лезвие ножа, приставленного к его боку.
– Нож бачишь? – спросил извозчик. – Мовчи. А то обоих живота решу.
– Да как ты!.. – возмутился Кадило и замер: извозчик быстро чиркнул лезвием по его груди. Чёрная форма вдруг разошлась, словно огромный рот, приоткрыв грязное серое исподнее.
Кадило так удивился, что безропотно позволил Мадли выйти. Мадли, не оборачиваясь, быстрым шагом устремилась к переулку.
– Выходь, – скомандовал извозчик. – Сидай вот под ракиту. Погуторить надоть.
Кадило выбрался из пролётки, сел прямо на траву. Извозчик спрятал нож за голенище сапога и присел напротив, на корточках, прижав руки к коленям. Похоже, такая поза была ему привычной.
Помолчав несколько секунд, мнимый извозчик вскинул голову. В мутных глазах внезапно появилось что-то пугающее. Запинаясь, как бы подбирая слова, он сказал:
– Ну, сказывай…
– Что сказывать-то? – не понял Кадило.
Извозчик пытливо глядел ему в глаза.
– Сказывай, хто моих братьев насмерть убыв.
* * *
– Убей Бог, не знаю… – вымолвил Кадило. Он чувствовал, как по щекам, по груди, по спине потекли струйки пота. – Я и братьев твоих не знаю.
Извозчик опустил голову, поковырял пальцем землю.
– Илюшку да Петрушку насмерть убыли, – тихо сказал он. – А ты, вон, у жандармов сидел, с главным их гуторил… Неуж, про Убывцев не слыхал? Ни, не верю.
– У жандармов я в камере сидел. Меня про их высокопревосходительство министра Макова всё спрашивали, – Кадило сидел ровно, не шевелясь. – А с Маковым меня случай свёл: когда на генерала Дрентельна злодей покушался, оплошность вышла. Я этого злодея отпустил. Выскочил он на коне, конь споткнулся, он и упал.
– Хто? Генерал?
– Да нет, говорю же – злодей. С револьвером. Из нигилистов, значит. Я ему помог подняться, а он коня мне оставил, да и дёру. Тут Дрентельн прискакал в своей карете, и давай меня обзывать!
– Погодь… – остановил его извозчик. – Этот… Дерен-тель… Он хто?
– А он, стало быть, главный в России жандарм и начальник Третьего Отделения… – Кадило взглянул на извозчика и продолжал. – Вот тогда, стало быть, меня министр Маков и вызвал. Как-де ты, Кадило, мог злодея упустить? А потом: а злодей точно ли стрелял? Дырки-то в карете были?
Извозчик с интересом посмотрел на собеседника. Протянул длинную руку:
– Меня Антошей кличуть. А тебя?
– Да кто как… – удивлённо ответил Кадило, и пожал грубую жёсткую руку. – Хочешь, по фамилии Кадилой зови. Ну, или как мамка звала – Борькой.
– Борька… – Антоша подумал. – А братьев моих ты бачив?
– Нет-с… Слышать – слышал…
– И что же ты слышал?
– Слышал, что Убивца какого-то на Сенной поймали. А потом его жандармы к себе взяли. Вроде как на службу.
– Илюшу, значить, – сказал Антоша. – Жандармам, значить, послужил… А потом?
– А потом… – Кадило замялся. – Я сам не видел, но в околотке говорили: убили Илюшу нигилисты. Или, по-современному если сказать, – террористы. Убили: на Фонтанке на воротах, значит, подвесили.
Антоша опустил голову.
– А как их главного кличуть?
– Нигилиста? – Кадило проглотил комок в пересохшем горле. – Не могу знать. А только много их нынче в Питере-то развелось. Хватают, хватают – а всё главных поймать не могут.
Антоша выслушал. Потом медленно выговорил:
– Ни. Я не про ни-ги-листов… Я про жандармов. Дерентель, что ли?
– Да, – с готовностью отозвался Кадило. – Дрентельн – этот самый главный. Но он высоко сидит. А на Фонтанке-то главный – Комаров. Тоже генерал, но поменьше. Он меня про Макова-то и пытал.
Антоша задумался. Долго молчал.
– А Петруша?
– Это, значит, другой ваш братец? – уточнил Кадило. – Нет, про него я не знаю. И не слыхал даже. Мы ведь, городовые, в другом ведомстве служим. И что там жандармы затевают, кого ловят – нам не говорят. Наше дело – порядок чтоб на улицах был. Ну, и нигилистов, при случае, заарестовать. Дворники нам помогают.
– Ага! – лицо Антоши вдруг перекосилось. Кадило не сразу понял, что это была улыбка. – Дворники, значить, баишь? Ну, они-то поболее тебя знать должны. А?
– Не могу знать! – Кадило снова взопрел. Одёжа – хоть выжимай.
Антоша поднялся на ноги.
– Ладно, – сказал он. – Садись в пролётку. Покажешь, где тот Комаров сидить.
Кадило тоже поднялся. Забеспокоился:
– Так известно, где! На Фонтанке, в управлении…
– Ни. Ты мне окошко его покажешь…
* * *
Пролётка быстро домчалась до жандармского управления, остановилась на набережной.
Кадило долго смотрел на дом, почёсывая голову.
– Ну? – заглянул Антоша, повернувшись с облучка.
– Во втором этаже… А вот какое окошко… Погодь. Там два окошка, в кабинете. Шторы со снурками… Да вот оно!..
И Кадило показал пальцем.
– Добре… – тихо сказал Антоша. – Вылазь. Иды к няньке своей…
Кадило, скрывая радость, выскочил из пролётки. И чуть не бегом кинулся прочь.
Он не знал, где окно комаровского кабинета. Ткнул пальцем наугад. Зато знал, что надо жандармов как-то предупредить… Да вот как? Есть один знакомый унтер, – так он тоже в управление не вхож…
Ладно… После разберёмся… А сейчас – домой: Мадли успокоить, хлопнуть водки, да в баньку, да в постельку опосля! И забыть поскорей про этого страшного Антошу и его жутких братцев.
Внезапно сзади до него донеслось:
– А ведь наврал ты мне, Борька…
Кадило приостановился, хотел обернуться, но удержался: пошёл дальше, всё убыстряя шаг. Он шагал, ничего не видя, не понимая. Прижимал руку к груди, чтобы было не видно разреза. Сердце в груди, под мокрым кителем, бухало тяжело и больно. Только сейчас Кадило вдруг отчётливо понял, что всё это время был на волосок от смерти. Только чудо спасло…
