Михаил Королюк - Квинт Лициний 2
– Сдать обратно в Гохран, – решительно отмахнулся Брежнев, – и молиться, чтоб не пригодился.
Юрий Владимирович поджал губу – начало важной беседы сложилось неудачно.
Генсек, что с ним случалось не часто, ошибся – никто не просил Андропова протолкнуть подзависший вопрос. Напротив, это Юрий Владимирович провернул аппаратную многоходовку, поссорившись по дороге (слава богу, не серьезно!) с Устиновым и серьезно задолжав Черненко, и все ради того, чтоб лично уговорить Брежнева на вручение тому ордена «Победы».
И вот на тебе, все впустую! То, что сначала казалось легким капризом, обернулось категоричным отказом. И теперь вместо благодушного коллекционера наград напротив сидел весьма раздосадованный собственной неуступчивостью Брежнев.
– Ну, что там у тебя еще? – генсек нетерпеливо кивнул на две сыто раздувшиеся кожаные папки, что лежали, дожидаясь своего часа, справа от Андропова.
Председатель КГБ озабоченно потер лоб, решаясь. Затем, сказал, словно прыгая с обрыва:
– Леонид Ильич, считаю нужным проинформировать вас об одном важном и весьма необычном деле. Десять месяцев назад по ряду адресов поступили очень необычные письма. Все они были отправлены из Ленинграда и содержали, в числе прочего, информацию, которую, исходя из наших представлений, не мог иметь никто. Вообще никто!
Юрий Владимирович впервые с начала доклада вскинул глаза и поразился: по лицу Брежнева гуляла кривая ухмылка.
– А, – сказал тот, прерывая, – ты, наконец, решил доложить мне этот вопрос.
Андропов закаменел, вцепившись в столешницу. Перед глазами взметнулась темная муть. Лицо стремительно побелело, сердце зашлось в стаккато.
– Эй, Юр, – Брежнев встревоженно взмахнул руками, – а ну, воды выпей!
Он торопливо открыл бутылку «Боржоми» и трясущейся рукой наполнил стакан.
– На, – тяжело привстал и наклонился через стол, – быстро пей!
Андропов жадно глотал теплую пузырящуюся жидкость, с отвращением чувствуя, как лязгают зубы по стеклу.
– Уф… – покрутил головой, потом с трудом извлек из брючного кармана носовой платок и промокнул лоб и вокруг рта. С укоризной посмотрел на генсека и глухо спросил: – это что, проверка такая была?
Брежнев, все так же склонившись вперед, с неподдельной тревогой всматривался его лицо.
– Отпустило? Может, врача позвать?
Андропов вяло махнул рукой:
– Нормально. Отпустило.
– Эх, Юра-Юра… – покрутил головой Брежнев и грузно опустился в кресло, – знал бы я тебя чуть похуже… И все! – он остро посмотрел на собеседника, потом веско, с расстановкой сказал: – Нет, не проверка. Но ты учти: отсюда, – и он пришлепнул ладонью по подлокотнику, – видно много.
Генсек похлопал себя по карманам, потом тихо выругался.
– Саша, – нажал кнопку переговорника, – занеси сигаретку, а?
– Леонид Ильич… – в голосе порученца звенела укоризна.
– Давай, давай, – суетливо заторопил его Брежнев, – неси, действительно очень надо.
Блаженно затянулся и насмешливо округлил глаза:
– Да ты знаешь, Юра, сколько раз Романов уже на тебя жаловаться прибегал? Твои ж там попутно в ленинградской парторганизации столько разной аморалки накопали! Он теперь просто уверен, что ты опять под него роешь.
Андропов поморщился:
– Да нужен он мне…
– Знаю, – веско сказал Брежнев, – все знаю. И кто слушок про свадьбу его дочери в «Шпигель» запустил, тоже знаю. Нехорошо, Юра… Нехорошо через западные газеты такое проворачивать – страну позоришь.
Брежнев замолчал, и в наступившей гулкой тишине фигура Андропова в кресле чуть оплыла – так проседает собирающееся потечь мороженое.
Генсек чуть заметно усмехнулся и резко сменил тему:
– А что собрался доложить по этому делу – молодец, хвалю. И за смену моих таблеток тебе отдельное спасибо – помогло. Серьезно помогло.
Андропов потряс головой, словно боксер, приходящий в себя после грогги. Собрался, усмехнулся набок и признался:
– Да… Неожиданно, – растерянно посмотрел на свои папки. – Так докладывать?
Брежнев задумчиво оценил объем, потом уточнил:
– У тебя там все важное есть?
– Да, – Андропов вытянулся, преданно взглянул на генсека и торопливо заверил, – все полностью: и сообщения все, и результаты основных экспертиз, и предварительные выводы, и план оперативной разработки.
– Хорошо, – Леонид Ильич повелительно шевельнул бровью. – Оставь, почитаю перед сном. А пока скажи просто: за последние несколько недель подвижки есть?
– Есть, – с готовностью кивнул Андропов, – мы установили двухсторонний канал связи. Теперь можем задавать свои вопросы и получать на них ответы.
Брежнев чуть заметно напрягся, но в голосе его прозвучала лишь легкая небрежность:
– Что-нибудь уже спрашивал?
Юрий Владимирович тихо порадовался своей предусмотрительности.
– Только один вопрос: «кто вы»? – доложил он, преданно поедая глазами начальство.
Леонид Ильич аккуратно сбил столбик пепла в хрустальную пепельницу.
– Ответ был какой?
– Да, вчера получили: «советский человек».
– О как! – Брежнев вскинул брови. – Советский, значит… Да еще и человек.
Длинно выдохнул последнюю затяжку, вдавил окурок и приказал:
– Выясни, что значит для него «советский».
Эпилог
Воскресенье, 19 февраля 1978 года, позднее утро,
Ленинград, Невский проспект
Утром прошел обильный снегопад. Когда мы вынырнули из метро, нечастые пешеходы еще только начали натаптывать свои тропинки – пушистое полотно, что упало на город, оставалось почти девственно ровным. В воздухе танцевали редкие припоздавшие снежинки; их золотил свет, проливающийся сквозь тонкие полупрозрачные облака.
– Солнышко, нам туда, – я потянул Томку через мостик к Дому Книги.
Брови у девушки задумчиво съехались к переносице. Я покосился на нее с легкой иронией. Вчера пообещал ей свежих впечатлений, и теперь она пыталась, исходя из направления нашего движения, угадать, что бы это могло быть. Приятно, черт подери, что эта попытка заведомо обречена на неуспех.
Мы прошагали мимо входа в «Лягушатник», и на лице Томы отразилась легкая обескураженность. Похоже, она определила для себя это кафе-мороженое в качестве конечной точки нашего путешествия и теперь недоумевала – право, не к пышечной же на соседней улице я ее с такой помпой веду?
Подергала за рукав куртки, бровки умильно вскинулись домиком, смотрит от плеча, снизу-вверх. Ну, что за прелесть!
– Уже рядом, – заговорщицки шепнул я в ушко, чувствуя себя этаким Дедом-Морозом.
Свернули в, наверное, самый известный ленинградский проходной двор – здесь режут с Невского на Желябова, к той самой пышечной и Дому ленинградской торговли. Но вместо того, чтобы топать слева от Кирхи, я начал вспахивать неглубокую снежную целину, обходя здание с другой стороны.
– Там же тупик! – с недоумением воскликнула Томка.
– Только не для нас, – я посмотрел на нее чуть свысока, а потом воспользовался моментом ее растерянности и быстро чмокнул в аккуратный носик.
– Еще! – глаза ее светились счастьем, и цвет их был уже неважен.
Я прильнул к мягким губам, остро сожалея о том, что мы на зимней улице, а не в теплой безлюдной квартире.
Впрочем… Осталось каких-то метров пятьдесят. Поэтому целовались мы не долго – минут пять, а потом я подвел девушку к неприметной двери в стене и достал набор отмычек. Современные замки они не берут, но все довоенное с ними открывается влет.
Хотелось воровато оглянуться на окна жилого дома за спиной, но это было лишним. В конце концов, из Кирхи есть аж четыре выхода, и, если что, гоняться за нами будет милиция, а не Хунта. А вот Томка, сразу поняв, что я задумал, взволновано охнула и принялась испугано озираться.
Престарелая дверь не смогла оказать достойного сопротивления – раз, два, и я уже тяну ее на себя.
– Прошу, пани, – гостеприимно позвал девушку за собой.
Она постояла, прикусив губу, пару мгновений, а потом, отбросив все колебания, шагнула следом.
Чего было в этом больше?
Доверия мне? Той беспечности советских подростков, что не ждет гадостей от окружающего мира? Или же извечного женского любопытства, что сильнее осторожности?
Я не знал.
Прошли по темному коридору. Позвякивая связкой, я нащупал замочную скважину в следующей двери.
– Что там? – Томка взволновано задышала мне в затылок.
Я молча распахнул створку. На нас пахнуло легким запахом хлорки. По щекам, согревая, прошелся теплый и влажный воздух.
Мы, держась за руки, сделали несколько осторожных шагов вперед, выходя из-под трибун. Прямо под нами, казалось, повисла чаша бассейна, в рассеянном свете – чуть зеленоватая, словно в нее залили не воду, а стекло. Было темно, но не мрачно, и очень просторно – именно в таких местах порой украдкой живут чудеса.
