Вперед в прошлое 7 (СИ) - Ратманов Денис

— Есть одно дело. Помощь нужна.

Просить о помощи человека, который чуть не умер от воспаления легких — это, конечно, совсем непорядочно, но на самом деле-то все было не так. Влад, который полностью зависел от меня, сопляка, согласился.

— Что надо делать? — спросил он уже на улице.

— Договориться с администрацией рынка об аренде торговой точки, где ты будешь работать. Меня там вряд ли послушают, а скорее попросту кинут.

Я обернулся и посмотрел на Влада. Вроде бы он немного расслабился — ничего страшного и сложного, душу в залог не просят, почку продать не предлагают.

— Как вообще торговля? — оживился он.

— Нормально, один день только дождь прогнал, а так как будто природа за нас. И мороза нет. Но я пока не прошу тебя стоять на холоде, только, так сказать, выходить на полставки, когда надо будет меня подменить.

Мы подошли к метро, молча спустились на станцию и поехали на Курский вокзал. Неладное Влад заподозрил, только когда я пристроился в хвост очереди, стоящей в пригородные кассы.

— Сперва поедем в Южное Кучино, надо кое-что забрать, — объяснил я.

Противоречить и расспрашивать он не стал: надо, значит, надо.

Электрички в Железнодорожный с остановкой в Кучино ходили часто, мы минут пять подождали в тепле вокзала и пошли на посадку, уворачиваясь от людей с баулами, приехавших с южных направлений. Много было и тех, кто отоваривался на Черкизоне и возвращался в свои города.

Самые отчаянные и рисковые. Для еще не обтесавшихся провинциалов поездка в Москву с деньгами могла закончиться в лучшем случае ограблением: слишком много ожидало ловушек, а пронырливые мошенники безошибочно выделяли из толпы тех, кого можно щипнуть, а вот цыгане работали по площади.

А электрички какие! Если сравнивать с теми, что сохранились в памяти прошлого, — так это трилобиты докермбрийской эпохи, прокуренные, обмоченные пассажирами с недержанием, с деревянными скамьями.

Я-прошлый на пригородных электричках ездил так редко, что мнение о них не сформировал. Я-взрослый делал это частенько, когда жил в Москве, те электрички были словно из другой эпохи или очень далекого будущего: с туалетами, кондиционерами, мягкими удобными сиденьями.

Электричка проехала две остановки, и по вагону ломанулся табун зайцев, спасающихся от контролерши: сперва школьники и студенты, потом — взрослые. На третьей остановке они вышли и перебежали в первый вагон, где билеты уже проверены.

Кондукторша, маленькая худая женщина, была одна, без сопровождающих-ментов. Она молча подходила к пассажирам и голосом умирающей просила предъявить билет. Пожалуй, самая опасная и неблагодарная работа: она должна высаживать безбилетчиков, но что хрупкая женщина сделает здоровым лбам? Разве что совесть в них пробудит. А если начнет настаивать, ее могут послать, унизить, могут ударить.

Когда она подошла к нам, Влад протянул ей наши билеты и леденец, завалявшийся в кармане каким-то чудом.

Серое лицо женщины посветлело, она посмотрела на леденец, как на чудо, и улыбнулась.

Ехали мы полчаса. Эта малосемейка принадлежала родственникам Егора и пустовала два месяца после смерти бабки. Убитую мебель оттуда частично вывезли, осталась кухня и пара тумбочек.

Алекс пожертвовал ненужный матрас, старую сковородку и кастрюлю, пару ложек, пару вилок, нож и старое, но чистое постельное белье. Приволок отцовские брюки с начесом, которые тот не носил, ботинки и старомодную черную куртку.

Унитаз есть, пусть убитый и в потеках, зато рабочий. Пожелтевшая ванна на ржавых ножках, она же душ — есть. В газовой плите из четырех конфорок работают только две, но это не фатально. Главное, у Влада будет крыша над головой.

Если они с дедом друг друга поймут, зарабатывать будет около полтинника. Эту квартиру сдают за восемнадцать тысяч — вполне подъемную сумму, Влад и сам ее сможет оплачивать. А что за городом — не беда: что Перово, что Казанский вокзал близко.

В будущем взрослый я два раза ездил к родичам бывшей жены по дороге, гордо именуемой Носовихинским шоссе. В первый раз стоял в пробке два часа, в другой — полтора, и это еще повезло, потому что Носовиха не стояла только три часа в промежуток от двух ночи до пяти утра.

Кучино активно застроится, за старым микрорайоном вырастут высотки, а сейчас все довольно скромно: пятиэтажки на возвышенности, вон за теми панельками — старые двухэтажные бараки. Наверное, мне одному бродить тут будет опасно, но я и не собираюсь.

Не переходя железнодорожные пути, мы направились на запад, где над холмиками и домами высилась горой печально известная свалка ТБО.

С визгом и ревом пронеслась электричка в сторону Москвы — аж спрятаться захотелось. Мимо торговцев всяким хламом мы двинулись к домам. Ассортименту них один и тот же в разных городах: самопальная водка, соленья, посуда, старые вещи и предметы быта… Взгляд привлекла пожилая женщина с траурной повязкой на голове, держащая в руках что-то буро-черное, в чем с трудом узнавалась потемневшая от времени икона.

На пленке у ног лежал набор фарфоровых чашек, вычурных и старинных даже на вид, потрепанная библия на старорусском, старинная керосиновая лампа, от которой глаз не оторвать: две бронзовые девушки, стоящие на резной подставке, держат расписную фарфоровую чашу. От времени все потемнело и приобрело нетоварный вид, но наверняка есть умельцы, которые вернуть ей былой блеск.

Женщина заметила мою заинтересованность, и ее глаза заблестели.

— Как красиво, — выдохнул я и сел на корточки возле лампы.

Влад пару метров прошел дальше, потом вернулся и сказал:

— Идем, зачем тебе это старье?

— Старинное, да, — закивала женщина. — Прошлый век. И чашки тоже. А икона — еще старше. Уже и деревушки той нет. Икону прабабка мужа из церкви вынесла, спасла, когда красные храм жгли. Бабушка ее хранила, потом мама.

— А лампы? — спросил я.

— Дед был белогвардейцем, теперь ничего страшного, можно говорить. А тогда продавать было страшно. Говорят, французская, сама не знаю. Но что старинная — точно.

— И не жаль продавать семейные реликвии?

— А к чему оно мне? Все равно валяется, пылится, место занимает. Мне детей учить надо, а зарплату не платят.

Жаль, что не разбираюсь в антиквариате, но одного взгляда достаточно: передо мной очень дорогая вещь. Причем хозяйка, получив ее случайно, совершенно ею не дорожит. Аферисты еще не сообразили, что на антиквариате можно хорошо подняться, и не запустили конвейер новоделов.

— И сколько хотите за лампу? — спросил я, готовясь услышать, что ее цена — тысяч пятьдесят, даже если сорок — слишком долгосрочное вложение.

— Пять, — сказала женщина, чуть смущаясь.

Видимо, на моем лице отразилось удивление, и она встала в позу:

— Это недорого для такой вещи! Икону, вот, за тысячу отдаю. Намоленная, говорят.

— Беру, — сказал я, встал с корточек и принялся шарить по карманам. — Лампу и икону.

— Рехнулся? — воскликнул Влад.

Женщина отвесила челюсть и чуть не выронила глаза из глазниц. Только бы денег хватило! За шесть долларов, то есть два килограмма сыра — две антикварные вещи, это, считай, подарок! Но главное, не гложет совесть, что разоряю человека, отбираю дорогое — она совершенно не дорожит бесценными (возможно) вещами.

Часть выручки, десять тысяч, была при мне, я отсчитал озвученное, отдал женщине, которая аж расцвела.

— Ой, спасибо, мальчик! Второй день тут мерзну. Кофту новую куплю. Спасибо!

Упаковать покупки было не во что, и я нес лампу, как букет. Влад косился на меня, как на идиота, но высказываться при продавце считал неприличным. Когда немного отошли, забрал у меня лампу и принялся тереть.

— Ты чего? — удивился я.

— Джинна добываю, — проворчал он. — Если появится, попрошу деньги назад. Вот зачем ты скупаешь хлам? Есть лишнее бабло? Людям есть нечего!

— Ты знаешь истинную стоимость этой вещи? — улыбнулся я с долей снисхождения. — Она как минимум в десять раз больше того, что я заплатил.