Марик Лернер - Мусульманская Русь
— Его вообще не здесь убили, — уверенно сказала Любка у меня из-за спины.
— Почему?
— Так крови почти нет. И трупные пятна. Я все-таки на врача учусь. Нам такие вещи объясняли наглядно. От часа до трех прошло. На морозе еще дольше. Не стали бы они здесь часами сидеть, дожидаясь неизвестно чего. А вот когда… — задумчиво пробормотала. — Когда — это проблема. От температуры окружающей среды зависит, где лежал до того, как его… выкинули.
— Это уже не наша забота. Сходи к дороге, останови кого-нибудь и попроси вызвать полицию. Нам уезжать не стоит — свидетели, потом все равно могут заставить назад ехать. Да, — вспомнил, — запиши номер, чтобы они непременно позвонили. Немцы, конечно, люди дисциплинированные, но кто их знает. А так будут знать, что полиция заинтересуется их поведением, если не выполнят гражданский долг. И кстати, ты номер той машины не запомнила? А марка?
— «Трабант» обычный. А номер… не до того было.
Она ушла, а я старательно обшарил покойника, не забыв натянуть перчатки. Совершенно не требуется потом объяснять присутствие моих отпечатков пальцев в неподходящих местах. Уж очень любопытно было. Первая мысль — это кто-то из народников, только что прибывших в страну, — уж очень лицо знакомое, а вспомнить не получается. Где-то я его видел. Выходит, грохнули свои: ведь самолеты встречают, — да и не стал бы он садиться с незнакомыми людьми в машину. Не такси это было, точно не такси.
Не получается… Этикетка на пальто берлинская, ботинки тоже не австрийские, и вообще очень странные для этого времени года. Такие хороши в городе, а не на природе. Если принять на веру, что Любка говорила, то пришел в гости, или к нему пришли. Нет. У себя дома в ботинках никто не ходит. А стреляли не здесь. Пришел к знакомым — и с ходу убили? Чушь какая. Дырка в пальто и в спине. На выходе дело было. И не тащили его волоком: остались бы следы. Значит, не меньше двух, а скорее, трое-четверо участвовали. Это не грабеж — бандитам увозить труп никакого смысла.
В карманах вообще ничего нет. Бумажник еще ладно, но ни ключей, ни сигарет, ни бумажек. Абсолютная девственная пустота. Так не бывает. «Ну что, Берислав, — вставая, спросил сам себя, — покопаюсь всерьез в этой истории? Когда еще прямо под нос загадку подбросят?»
Мы сидели в машине и дружно курили. Нынче ни одна самостоятельная девица без этого не обходится. А я в подобных случаях чувствую себя замшелым ретроградом. Неприлично молодой девушке дымить — еще в детстве как объяснили, так в голове и засело. На улице позволить себе столь ужасную вещь могли только пожилые бабки и те, которым все уже до одного места. Лет в шестнадцать смотришь вслед такой и прямо ощущаешь ужасную порочность. А во время войны и после задымили все, и это перестало быть чем-то из ряда вон выходящим. Тогда вообще многое изменилось в отношении к слабому полу на Руси-матушке.
Появилась масса работающих женщин, заменивших на заводах и в конторах мужиков. Образованным стало позволительно устраиваться на работу, и вся наша замечательная система, с такой настойчивостью насаждаемая долгие годы, принялась расползаться прямо на глазах. Закручивать гайки в те годы было нельзя и опасно. Не будь переворота, с трудом можно было загнать в чан приличности лезущих через край или обрезать лишнее, но как взорвалось, уже поздно было переигрывать. Да никто уже и не хочет.
Прогресс. Без него никак. Сначала в экономике, потом в общественных отношениях, а потом, глядишь, он и к тебе в семью забрался и уютно там устроился. Жена зарабатывает ничуть не хуже тебя и начинает качать права, что ты тоже обязан заниматься детьми и домом. Она устает не меньше тебя, и это, вполне возможно, правда. Раньше папаша появлялся после работы и исполнял роль высшей инстанции в конфликтах — теперь дети прекрасно обходятся своими силам и и не особо волнуются по поводу рухнувшего авторитета родителей. Им важнее, что в школе внушают и в скаутских отрядах.
Придет время, и женщины выяснят, что они вообще без мужа прекрасно могут обойтись, и тогда станет модным жить без семьи. Одна радость — детей без нас, мужчин, еще способа делать не изобрели. Не хотелось бы на себе проверять правильность столь неприятных предсказаний.
— А почему ты в Германии учишься?
— При поступлении в университет на Руси проходят мандатную комиссию, — не поворачивая головы, ответила Любка.
— Ну и что? Потом все равно экзамены сдавать — ни разу не слышал, чтобы кого заранее срезали.
— А что там проверяют, знаешь?
— Э, — удивился я, — действительно без понятия. Уже не тот возраст. В мое время процент высчитывали по отношению к населению. Сколько-то там положено было принимать христиан, суннитов и иудеев и ни в коем разе не превышать. Но это уже потом, после экзаменов. Лишних просто не пропускали — хоть на десятку сдай. Отдельный конкурс получался среди иноверцев, кто лучше, а кто хуже. На саклавитов это не влияло. Мы шли чисто по результатам экзаменов.
— А мы живем при Республике, — с иронией сообщила она. — Официально закона нет, а неофициально проверяют имущественное положение. У кого родители богатые — либо должны платить за обучение, либо искать, где учиться в другом месте. Можно, например, в Германии. Но это только тем, у кого родители за границей работают. Самостоятельно не шибко пускают.
— Стоп. Еще раз. В высшие учебные заведения стараются принимать из бедных семей и при этом снижают отметки лучше подготовленным? Интересно звучит. Я всерьез оторвался от жизни в родной стране.
— Не так. Оценки никому не снижают, но заранее предупреждают, что если у твоих родителей доход выше определенного уровня, то лучше не идти в общем потоке. Есть отдельная группа за серьезные дирхемы. Все равно специально срежут на экзамене. Страна нуждается в специалистах, и тебе никто не мешает учиться, но если ты богатый, то платишь за обучение, а если бедный — он получает возможность за счет богатого. Вроде бы справедливо, тем более что принимают по-прежнему по результатам экзаменов, но, как всегда, гладко было на бумаге, а забыли про овраги. Есть ребята, — она помолчала, подыскивая слова, — которые хотят учиться, а есть — кто пытается делать себе карьеру за счет происхождения и выступлений на собраниях. Языком трепать — не трупы в прозекторской резать. А платные, естественно, вместе кучкуются и на остальных свысока смотрят. Они ведь действительно очень часто лучше подготовлены. Если у тебя папа профессор или с хорошими деньгами, так репетиторы будут совсем другого уровня, чем обычные подготовительные курсы. А в целом получился гадюшник натуральный, который еще осложнен нежеланием руководства серьезно расширять сеть уже существующих вузов.
Считается, что много средних специалистов — хуже, чем немного, но качеством хороших. Планы четко предусматривают, сколько требуется и почему. Выкладками со студентами не делятся, но если уж попали в универ, студенты будут держаться зубами. И не сказать, что зря. Качество преподавания и практика у нас на самом деле были лучше, чем в Берлинском, но у нас еще вечно подсиживали друг друга. Неприятно очень было. Я-то вообще ни нашим ни вашим. Не из детей фабрикантов, но и не из рабочей семьи. Болталась… как это самое в проруби. А немецкий я с детства знаю. В здешнюю школу ходила до всего этого. — Она неопределенно махнула рукой. — Папа тогда от своей компании с «Байером» работал по контракту, и мы в Гамбурге жили, так что и проблем никаких. Деньги за обучение почти такие же — что на Руси, что в Германии, разницы особой нет. Раньше немцы нормальные были, без этих массовых маршей и криков про несправедливый Парижский договор. Или я просто не замечала. Нигде нет полного счастья. Не одно, так другое. Ну да все равно уже почти закончила. Еще полгода — и все. Потом придется подучить нашу терминологию и парочку экзаменов пересдать, но диплом признается.
— И что, так везде?
— Точно не скажу, зачем зря врать, но в столице так. Не только на медицинском — везде. Вот в средних учебных заведениях и профтехучилищах, говорят, никаких проблем. Но надо ж понимать, что туда богатенькие сынки не рвутся. Там все больше из села, после того как землю потеряли, и рады зацепиться за городскую жизнь, получив профессию.
— А! — сказала она обрадованно. — Едут наконец.
По дороге в нашу сторону приближалась целая кавалькада. Две полицейские машины, «скорая помощь» не пойми зачем и легковая в уже тяжком возрасте, со следами столкновений на бортах и при отсутствующем бампере. Из нее вылез немолодой усталый человек с морщинистым лицом и, задав пару вопросов, направился на осмотр, прихватив с собой молодого парня в форме и не менее пожилого врача. Догадаться было несложно. Тот небрежно нес в руке типичный баул с медицинскими инструментами, а чтобы еще проще было, громогласно возмущался необходимостью ползать в снежной слякоти и осматривать труп, вместо того чтобы спокойно спать в тепле.
