Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим
«Даю обет пожертвовать такую же сумму на обновление храма Эскулапа»[50].
III
Последним Летицию видел Корд. Она появилась утром в ангаре. Самолёт был подготовлен для вылета, проверен, и не однажды. У механика не было никаких подозрений. Корд всего лишь перемолвился с Летицией парой слов перед вылетом – был слишком занят. А механик… Механик мало что мог объяснить – ночью, занимаясь ремонтом, он приподнял самолёт спиною, да видно переоценил свои силы – теперь спина у него болела нестерпимо, но механик держался и не шёл к медику на осмотр, надеялся, что боль как-нибудь переможется.
Летиция улетела.
Самолёт обнаружили через три часа. Он вонзился носом в землю и обгорел. Но тела Летиции не нашли – ни среди обломков, ни рядом. Опросили всех жителей, осмотрели соседние поля и деревни – безрезультатно. Правда, трое мальчишек видели, как самолёт падал и даже заметили – они, во всяком случае, утверждали, как пилот катапультировался. Один говорил, что видел парашют. Другой – что никакого парашюта не было. Тёмная точка в небе была и пропала.
– Парашют не раскрылся? – предположил Элий. Ему показалось, что сердце его камнем летит вниз.
– Нет, – замотали все трое головами. Ребята были схожи друг с другом – все трое с льняными волосами, круглолицые, розовощёкие. – Пилот не падал. Он исчез.
– Превратился в птицу, – предположил самый младший.
Преторианцы и механики «Аквилы» облазали все овраги вокруг, все поля и огороды. Никаких следов. Летиция исчезла.
Элий подошёл к остову самолёта, вдохнул запах гари и содрогнулся. Нет, он не думал, что Летиция погибла. Она… ушла. Ушла, не желая (или не в силах) присутствовать при том, что должно случиться. Значит – скоро.
Элий уселся на землю спиной к самолёту, сорвал травинку, принялся жевать. Смотрел на зеленую степь и белые стены домов. На поле, засаженное подсолнечником. Он смотрел, пытаясь насмотреться, – и не мог. Пытался смотреть так, как советовал Всеслав, – сначала обнять весь мир, а потом присмотреться и разглядеть каждую травинку и каждый камешек. И он распахнул глаза так, что по щекам потекли слезы. Ну вот, теперь эти травинки будут с ним до конца.
– Значит, скоро, – повторил он вслух.
Летиция могла бы предупредить. Но правильно сделала, что не предупредила. Лишь подала знак и ушла. Куда? В другой мир, который начнётся с неё, как планировали много лет назад гении? Или в другую жизнь? Или… С Постумом они так и не свиделись, не поговорили. Впрочем, она наговорилась с ним раньше, в своих снах. А наяву испугалась, не посмела. Или думала, что так ему будет легче расстаться?
– Прощай, – сказал Элий опрокинутому над ним небу, в котором исчезла Летиция.
Она вспомнила наконец, что умеет летать. И улетела. И они уже не встретятся. Никогда.
ГЛАВА VI
Игры Рутилия против лемуров
«Скоро безобразия, творимые так называемыми патронами в Вечном городе, закончатся».
«Акта диурна», канун Ид сентября[51].Выпуск подготовлен в МедиоланеI
Обитатели столицы чувствовали себя ограбленными. У них украли победу! А римляне обожают побеждать. Они всегда в конце концов побеждают, даже если вначале терпят страшные поражения. А тут… Вечный город оказался вроде как неучастник в дальнем сражении в Гиперборее, как по старой привычке именовали земли на востоке жители Империи. Патроны, как могли, старались замолчать победу Постума. Но где там! Весть распространилась мгновенно. Все – от пятилетнего мальчишки до древней старухи – обсуждали битву на Жёлтых водах. О патронах вдруг стали слагать язвительные песенки, стены домов пестрели от эпиграмм.
«Постум победил!» – Люди выкрикивали эту фразу вместо приветствия.
Наиболее дерзкие собирались на улице Триумфаторов и орали «Постум победил!» под окнами дворца. Известие, что император идёт на Рим со своими легионами, пришло неожиданно. А казалось – должны были ожидать. Вмиг римские вестники, служащие патронам, нарекли Постума новым Суллой. Другое дело сам Город. Одни проклинали, другие ждали с надеждой. По ночам все слушали передачи станции «Либерта» из Лондиния – напрасно патроны пытались эти передачи глушить. Чёрный рынок процветал – с ним устали бороться. На тессеры почти ничего не выдавали, иногда можно было получить горсть заплесневелых сухарей – и то если повезёт. Патроны винили Второй Парфянский легион, блокировавший Рим. Народ бежал из столицы толпами. Город будто вымер.
Выяснилось, что и войск у патронов никаких нет, – ни одной когорты. Есть малолетки, собранные для грядущего воспитания. Но пятилетним малышам не дашь в руки винтовки. Добровольцы из беженцев и пролетариев, что шли на штурм дворца и курии, теперь куда-то подевались. На клич Гюна никто не явился. Из Остии исчезли почти все рыбацкие шхуны. Лишь три «пассажира» стояли у причала.
Гюн метался по разорённому Палатину, звонил в Лютецию, в Лондиний и орал:
– Мне нужны добровольцы! – Потом позвонил самому Бениту.
Наверное, Бенит ответил что-то язвительное, потому что Гюн в ярости швырнул трубку.
– Не надо было захватывать один Рим, – пробормотал Гюн и что-то чиркнул в своём блокнотике. – Одним кусочком управлять невозможно. Если бы мы получили целый мир, – вздохнул мечтательно. – И где Береника, я спрашиваю? Где Береника?
– Она тыкает иглой в пустые глазницы Гимпу, – с усмешкой сообщил Понтий.
Отрубленную голову Гимпа Береника держала у себя на столе и забавлялась, протыкая то щеку, то скулу, потому что языка и глаз у полуразложившейся головы не было.
Гимпа нашли несколько дней назад, ещё полуживого, в комнатёнке на Квиринале и вместе с ним – безумную поэтессу. Их выволокли на улицу, накинув верёвки на шеи, тащили по улицам Города под гиканье и насмешки, били, плевали, швыряли фекалиями и, наконец, на форуме приступили к расправе. Первым был черёд Гимпа. Каждый из исполнителей принял участие: один вырвал крылья носа, другой – уши. Отрубили пальцы, вырезали язык, и под конец Береника голыми руками вырвала глаза. Тело Гимпа ещё билось, и глаза ещё жили. Береника точно знала, как можно убить неуничтожимого гения Империи. Чтобы убить – его надо разъять на части. Береника показывала изуродованное тело ещё видящим глазам и смеялась. Смотри, Гимп, как позабавятся патроны твоей шлюхой!
Но Венериными утехами никто не пожелал заниматься. Жажда крови охватила толпу, исполнители взбесились. И первый, вместо того чтобы сорвать с Ариетты тунику, всадил ей под ребра меч. И тут же ударил второй, потом третий…
– Уйдём, – попросил Серторий. Его тошнило.
– Гений Империи умер, – сказала Береника улыбаясь. – А ты как будто не рад.
Да, он был не рад. Он вернулся в мир, чтобы написать вновь ту удивительную книгу, которая исчезла. А что вместо этого? Смерти, убийства, разграбление Рима. Разве этого он хотел?
– Разве этого я хотел? – повторил Серторий вслух. Его охватила такая тоска, будто он умирал, но никак не мог умереть. И пусть это умирание не причиняло физической боли, сердце его разрывалось.
– Философы – самые жестокие тираны, – отвечала Береника, с улыбкой разглядывая свои окровавленные руки. Она вся дрожала от возбуждения. – Эй, не куксись, Серторий! Выше нос! Ведь ты – философ! Вспомни времена Суллы, когда Митридат истреблял италиков по всему Востоку. Тогда многие философы приняли участие в резне. Диодор велел душить своих сограждан, а Метродора из Скепсиса за проявленное рвение прозвали «Мизором»[52]. Может, в прежней жизни ты был этим Мизором? Хочешь, я буду называть тебя Мизором?
– Нет, – простонал Серторий и пошёл не разбирая дороги. Он боялся, что упадёт. А если упадёт, его убьют. Но он не упал.
Вечером того же дня его видели на Фламиниевой дороге. Он шёл пешком, обряженный в лохмотья, опираясь на суковатую палку. Как он миновал заставы Второго Парфянского легиона – неизвестно. Он шёл всю ночь. И весь следующий день, пока не упал от изнеможения и не уснул. Во сне он видел себя сидящим на вилле друга своего аристократа много лет назад. Они вновь сочиняли книгу. Только в этот раз их было пятеро. Почётное консульское место занимал гений Империи. Он тоже предложил свою фразу для их книги, процитировав Лукана: «Дело победителей угодно богам… » И всем эта фраза понравилась. Особенно Беренике. Она смотрела на гения Империи влюблёнными глазами. Но Серторий не ревновал её. И Марк, совершенно здоровый и молодой, в образе не солдата, а юного сына Нормы Галликан, держа на руке пурпурную бабочку, добавил:
– «Человек создан… чтобы любить себе подобных и находить счастье в общении с ближним»[53].
– А сами мы ничего не допишем от себя?
– Я добавлю, – сказал Марк и подбросил бабочку в воздух. Все молча следили, как лепесток огня порхает среди яркой зелени.
