Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
К месту бойни спешили десятки аллигаторов. Они отнимали друг у друга добычу, порой вступая в настоящие схватки. На время жора стая распадалась. Желудки отныне командовали головами.
Пока чудовища пожирали дозорных, я ринулся по заросшему малиной ольшанику — узкому свободному коридору между оврагом и полем. А по полю тем временем, словно приземистые бронеходы-амфибии, ползли старые, замшелые «гадеры», опоздавшие к трапезе.
Когда я добрался до крайних домов, у виска вжикнула пуля. Второй я ждать не стал и откатился в придорожную канаву. Стреляли горняки из ополчения, хоть я и ничуть не походил на аллигатора. Совсем от страха разум потеряли.
— Вы что, сдурели?! — закричал я. — Чего в людей палите?!
— Ты откуда, мужик? — спросили меня, опомнясь.
И после недолгих переговоров я вышел к баррикаде из опрокинутых набок саней и поленниц, перетасканных на улицу из дровенников.
— С ярмарки ехал. Наткнулся на дороге на «галера». Послал возницу в Верхний Вычегай, а сам — сюды. Глядишь, помощь будет к завтрему. А день, значит, продержаться надо и ночь перебдеть.
— Хрен тут продержишься! — запричитал басом чумазый дядька в дубленом полушубке без единой пуговицы или завязки. — Глаза нам нечисть отводит, и пули от них отскакиват! Сгинем мы — все до единого!
Остальные стрелки понуро молчали. Были они обречены — по глазам видно. Воля к сопротивлению — на нуле, «котелок» не варит, руки дрожмя дрожат. Хоть сейчас в гроб ложись.
— Дай-ка мне ружо. — Я протянул руку, и двустволка оказалась у меня. — Патронташ, — велел я.
Дали и патронташ. Я проверил ружье, патроны — вроде в порядке, подвести не должны.
— А теперь вы трое, — показал на чумазого и ближних к нему, — пошли со мной. Покажу, как надо пулять. Больше не отскочит.
Понимал ведь, что могут признать во мне скрытого и-чу и тогда жди неприятностей, но не удержался. Людей жалко. Сказано ведь: «Не щадя живота своего», а мы теперь только и делаем, что прячемся…
Мужики сомневались недолго, хотя страх не исчез. Просто подчиняться они привыкли, да и выбор-то невелик: или чуть позже тут вот, у баррикады, скопытиться, или судьбу вместе со мной попытать.
Пошли мы неспешно. Я — в полный рост, троица — пригибаясь, будто под огнем. И чем дальше шли, тем страшнее становилось рудокопам. Надо бы их чем-то отвлечь.
Неподалеку от баррикады валялись дохлые аллигаторы — на мелкие кусочки их порвало. Видно, без рудничной взрывчатки не обошлось. Толовые шашки швыряли в хищников — вместо гранат.
— Много еще тола в поселке? — спросил я чумазого. — Взорвать бы их к чертовой матери… А он вдруг на меня окрысился:
— Не твово ума дело! Хозяйский тол — хозяину и решать!
— А дохнуть-то — вам! — разозлился я. — Граф небось давно в Ломов умахал! — На этом конец разговору. Отвлеклись, называется…
Потом увидели мы на голом буром поле серую пену. Чудовища накатывались волнами — плотно, медленно, неудержимо. Впереди ползли десятка два самых борзых аллигаторов. Они опережали прочих на сотню саженей. В самый раз — нетерпеливые эти зверюги при виде нас прибавили ходу, — казалось, они мчат по полю, будто на колесах. Я остановился. Рудокопы стояли позади меня — шагах в десяти, готовые в любой миг дать деру.
Ждать осталось недолго. Хищники приближались, охватывая нас в полукольцо. Передние были уже в пределах досягаемости. Я не спешил, подпуская их ближе.
Аллигаторы еще ускорились: они уже почти бежали. Совсем не по-крокодильи. В них словно кто-то встроил движки. Наконец дистанция сократилась до тридцати саженей, и тогда я показал тутоловцам призовую стрельбу. Я был совершенно спокоен, я был уверен, что мне все удастся. Вовремя прочитанный самозаговор дороже ста заклинаний и тысячи тренировок. Каждая пуля попала в цель.
— Правый глаз, — комментировал я свои выстрелы. — А теперь — левый. Бей в глаз — не порти шкуру… Отсюда под лопатку не попасть. Значит, снова — в правый глаз-Пасть распахнул — соседа жрет. Ну-ка, ну-ка… Нет, так не получится. Боком развернулся. Счас… Вот — и в сердце. Видели, как кувырнулся?
Рудокопы видели. Пять, десять дохлых «гадеров» — это уже много. Страх стал слабеть, и тутоловцы тоже открыли огонь, следуя моему примеру. Одна пуля из трех попадала в цель — неплохо для начала.
И вот самые борзые аллигаторы мертвы. Мы подошли к их телам. Рудокопы для верности попинали «гадеров» ногами. Трупы чудовищ больше их не страшили. Они были готовы воевать и дальше, но патронов осталось маловато — на это сонмище «гадеров» явно не хватит.
Вторая волна чудовищ докатилась до поверженных собратьев, но нас атаковать не спешила. Чтобы согреться, им нужно было поесть. И, забыв о нас, «гадеры» начали трапезу — она же тризна. Можно было безбоязненно возвращаться к баррикаде.
На полпути к ней мы услышали впереди, в поселке, приглушенные расстоянием крики и выстрелы. Бросились бегом, проскочив мимо саней и поленниц. В Тутолове вовсю шла бойня.
«Опоздал! Опоздал!..» — молотом стучало в висках. Я наддал, и рудокопы безнадежно отстали. Несся по улице, перепрыгивая через живые бревна и уворачиваясь от хищников, которые пытались наброситься на меня. Я не стрелял — берег патроны. Чувствовал: очень скоро они мне понадобятся.
«Гадеры» прорвались в поселок с тыла и стали теперь его полновластными хозяевами. Они заполонили улицы и штурмовали один дом за другим. Забаррикадировавшиеся жители стреляли в них из окон, обливали кипятком, пытались поджечь — но «гадеры» были хитры и неустрашимы. Долго тутоловцам не продержаться.
Часть жилищ была захвачена чудовищами, и там шел пир. Некоторые «гадеры» вдруг раздумывали осаждать очередной дом и бросались в завоеванные — в надежде урвать кусок у более удачливых собратьев. Начиналась жестокая драка.
Настин дом я нашел быстро — она описала его, когда мы встретились на ярмарке. Да и трудно заблудиться в поселке, выстроенном в виде квадрата с открытыми углами. Нашел, обогнул бегом глухую стену и остановился как вкопанный. На мгновение я едва не потерял сознание — до того мне стало страшно. Мертвый «гадер» застрял в деревянных воротах. Значит, хищники уже здесь.
Перебираясь через труп чудовища, я увидел, что голова его искромсана. Рядом с ним лежал мужик с окровавленным топором в руке. Ног ниже колен у него не было, и он истек кровью. Больше человеческих тел видно не было.
— Не стреляйте! — на всякий случай крикнул я, чтобы не выпалили со страху в меня. Но здесь некому было стрелять.
Добротные двери дома, изнутри припертые мебелью, «галерам» пробить так и не удалось, хотя еловые доски были все в расщелинах. Хищники попали внутрь, проломив хлипкую дверь черного хода. Изнутри не раздавались человеческие голоса — только скрип половиц, тяжелый топот и жуткий хруст.
Не помня себя, я кинулся в дом по следам чудовищ. Влетев в сени, я наступил на хвост «гадера», который пожирал тушу другого хищника. Хвост взвился в воздух и со страшной силой обрушился на то место, где я только что стоял. На доли секунды я успел опередить «гадера» и отпрыгнуть в сторону. А потом я выстрелил. И промазал. Чудовище было ранено в шею. Еще один выстрел, и пуля пробила мозг. Первый!..
Из пролома доносился треск и топот. В доме хозяйничали несколько «гадеров». С следующим хищником я столкнулся на крутой деревянной лестнице, ведущей на второй этаж. Это была хитрая бестия. Увидев человека с ружьем, он не попытался убежать или броситься на меня — понимал: не успеть. Свернувшись в кольцо, «гадер» покатился по ступеням вниз. Сбей он меня с ног — Игорю Пришвину конец.
Я ускорился и успел трижды выстрелить, прежде чем чудовище вывалилось в сени. Первая пуля угодила ему в позвоночник. Живое кольцо ударилось о перила и проломило их. Разворачиваясь на лету в облаке летящих обломков, «гадер» бился о стены и падал, падал… Вторая пуля вошла ему в брюхо, немного не достав сердце. Третья ударилась чуть выше и пронзила «движок». Готов…
Людей я нашел в одном месте — вернее, то, что от них осталось. Матери не прижимали к груди детей, отцы не стискивали в окоченевших руках топоры и кочерги. Окровавленные куски тел лежали посреди огромной кухни, окружая большущую русскую печь с несколькими плитами. На сей раз я был точен. Тремя выстрелами положив трех лакомящихся человечиной «гадеров», я убедился, что здесь только мертвецы. Я наклонялся к человеческим останкам, чтобы определить, кто здесь — кто. Подобрал с пола откушенную женскую руку, пытаясь понять, не Настина ли она. Чужая! Слишком натружены пальцы. Потом разглядывал обрывок платья. Нет, такое бы она не надела. Насти не было. Нет ее! Нет! Господи, как я был счастлив! Мне даже не было стыдно за эту радость.
Я начал обшаривать дом. Он был довольно велик: на двух этажах жило двенадцать семей. Я звал:
— Настя!!! Настя! Это Михаил! Вылезай — не бойся!
Она не отвечала, и меня вновь начал охватывать ужас. Я заглядывал под кровати, распахивал дверцы одежных шкафов, лез в чуланы. Ни-ко-го. В комнатах только что кипела жизнь — и вот все мертвы. Поверить в это можно только умом, но не сердцем.
