Андрей Дай - Без Поводыря
Но больше всего меня удивила система… жаль я не специалист и не знаю, как это правильно называется! В общем, оружие для перезарядки нужно было переломить. Я и раньше такой принцип уже встречал. В тех же кольтовских агрегатах. Это для меня, привыкшего к точной автоматике, такой способ был первое время удивителен. А вообще‑то сейчас — это обычная практика.
Так вот. После захлопывания заряженного оружия и проворота барабана, специальная… запчасть, едрешкин корень, прижимала подпружиненный барабан к стволу, таким образом, что слегка торчащая часть патрона плотно входила в дуло.
— Плохо было без таковской то хитровинки, — пояснил чуть не сквозь зубы кузнец. — Болталося все и дымище перло!
— Удивительно, — качал головой Гунниус, проворачивая барабан и разглядывая, как простейшая пружинящая планка вжимает пулю в ствол. — Просто поразительно.
Тут я ему судженского кузнеца и процитировал.
— Перло у него, значит?! — веселился офицер–оружейник? — А ведь я этот пистоль, с вашего, Герман Густавович, разрешения, непременно покажу Георгу Георгиевичу. По моему скромному мнению, система сия, куда как проще и остроумнее будет, чем тех же господ Смитта с Вессоном.
— И в руке удобно лежит, — вставил свои «три копейки» тайный советник Якобсон. И кивнул, словно разрешил. У меня сложилось впечатление, что Иван Давидович слегка завидует знаниям Карла Ивановича. Или — ревнует к его приятельским отношениям к герцогу Мекленбург–Стрелицкому. У самого Якобсона свободного доступа в кабинеты такого уровня не было. Потому я и заторопился сменить тему. Чтоб не спровоцировать случайно обострение этих… недопониманий.
Ну о чем я еще мог говорить с отцом Наденьки? В общем, я взял, да и попросил руки его дочери, поймав себя на том, что совершенно не испытываю какого‑либо волнения. Спросил, получил ожидаемое согласие и приготовился слушать оглашение списка отдаваемого за невестой имущества. Мысль, правда, мелькнула — заявить что‑нибудь в том смысле, что, дескать, знаю я. И половина Санкт–Петербурга — тоже знает, что даже послужило причиной для кратковременного улучшения «рейтинга» долговых обязательств всей семьи Лерхе в столичных банках.
Но не стал ничего говорить. Успел заметить то, с каким победоносным видом перечислял список нажитого непосильным трудом имущества, бывший главный интендант императорской армии. И как поглядывал, на сравнительно бедного, взявшегося изучать документы Гунниуса. Решил — пусть потешит свое самолюбие.
Потом обсудили дату свадьбы. С этим, как выяснилось, были определенные трудности. Дело в том, что неминуемо приближался Адвент! Это такой период рождественского поста. Так сказать — время подготовки к празднику Рождества Христова. И в Адвент свадьбы у лютеран были категорически запрещены. Так‑то мало кто из обрусевших немцев, даже исповедовавших лютеранскую религию, исполняют все предписания пастырей. Но ведь сейчас еще ЗАГСов не существует! Так называемый «акт гражданского состояния» — это сейчас всего лишь запись в церковной книге. А местный пастор, каким бы он ни был, в запретные дни венчание устраивать не станет.
Следовало поторопиться. Организовать все всего за две недели. Не такой уж и маленький срок, если взяться с умом, и иметь достаточное количество денег. Тут же, под коньяк, составили краткий план и распределили обязанности. Якобсон в итоге так «на планировался», что в экипаж его пришлось грузить с помощью Апанаса…
На счастье, в Томске нашлось достаточно много людей, принявших известие о назначенной дате моей свадьбы, близко к сердцу. Честно говоря, к моему огромному удивлению — даже слишком много. Дамский комитет попечительства о тюрьмах — в полном составе. А это жены виднейших городских людей — чиновников, офицерства и купечества. Супруга непримиримого моего оппонента — Екатерина Ивановна Гилярова и хорошая приятельница Феодосия Цыбульская. Еще одна Екатерина — купчиха Исаева — дама со стальными глазами и силой воли такой мощи, что хватало и на ее саму и на мужа. Мария Васильевна Иващенко — жена нашего героического генерал–майора, разгромившего польских разбойников. Дама мягкая, я бы даже сказал — кроткая. И полковничиха Лидия Павловна Яхонтова. Единственная Елизавета — директриса Мариинской женской гимназии, мадам Фризель.
Женская часть свиты наместника во главе с гофмейстер–фрау, княгиней Юлией Федоровной Куракиной и при активнейшей поддержке камер–фрау Марии Петровны Флотов. Не ошибусь, если скажу, что и сама Великая княжна Мария Федоровна, посредством своих приближенных, могла оказывать влияние на процесс приготовлений.
К слову сказать — собственно лютеран среди этого, весьма разношерстного, «комитета» было совсем мало. Или, если быть точным — всего две. Причем, госпожа Фризель до замужества была православной, а мадам Флотов, хоть и родилась в лютеранской семье, но особенной набожностью не могла похвастаться.
По мне, так довольно было бы и указаний нашего пронырливого пастора. Съездили бы в кирху, потом посидели бы за столом, да и все. Но нет! Общество на это пойти не могло! Как же так?! Женитьба знаменитого на всю Сибирь Лерхе не может пройти так безнадежно скучно. Это должно было стать событием, если и не мирового, то уж регионального масштаба — точно! Это должно было стать чем‑то таким же значимым, как памятная встреча Великого князя Николая Александровича! Чтоб люди потом, много лет спустя, могли говорить: «а было это, почитай, годика этак через три опосля Лерховской свадьбы»!
Я, в принципе, не возражал. Приятно, конечно, что столь большое число людей озаботились мне помочь. Подозреваю, что дамы, таким образом, попросту боролись с провинциальной скукой. Но, по большому счету, было все равно. Главное, чтоб поменьше дергали меня лично…
Сложности, тем не менее, были. Гилярова, и Цыбульская с Исаевой были староверками, и имели свое представление о традициях и обычаях. Большинство составляли православные прихожанки, но у Гиляровой был пронзительный голос, за Цыбульской стояли мужнины миллионы, а у Кати Исаевой была очень тяжелая рука, которую она охотно пускала в дело. С другой стороны, русские немцы все‑таки придерживались традиций своей оставленной века назад Родины, и это нужно было учитывать.
Худо ли, бедно, но к середине ноября все было готово. Костюмы и платья пошиты, ордена и штиблеты начищены, гривы лошадей заплетены разноцветными лентами, а экипаж украшен бумажными венками. Медведи расчесаны и напоены водкой. Цыган не нашли, но эуштинские татары в национальных одеждах и горстка прижившихся в Томске китайцев внесли некоторый элемент экзотики.
Улицы в ночь на пятницу, день предшествующий венчанию, выметены особенно тщательно. А специально усиленные армейские патрули следили, чтоб «отдыхающие» после летних трудов золотоискатели не испортили наведенного благолепия. Утром, когда я отправился к Гороховскому особняку на «знакомство» с будущей супругой, меня у дверей усадьбы встретил хор мальчиков–гимназистов, пытающихся распевать псалмы на немецком. Я был этим приветствием так ошарашен, что полощущиеся на ветру имперские флаги и еловые венки на фонарных столбах, уже не казались чем‑то из рада вон выходящим.
— Однако Герман, вас здесь любят, — поправляя ус, крякнул Володя Барятинский, волей дамского комитета назначенный товарищем жениха.
— Неожиданно, — только и смог выговорить я., разглядев на облучке кареты, наряженного в дорогущий, из английского сукна, костюм Гинтара с вожжами в руках. А когда вперед процессии, отправляющейся «за невестой» вышел городской голова Дмитрий Иванович Тецков с пендештоком — специальным свадебным посохом в руках и в компании с пьяно шатающейся медведицей, у меня появилось ощущение, что это все сон. Нужно только проснуться, и этот цирк исчезнет…
— Ист майн штокнайн перетин, — орал, читая по бумажке богатей, сотрясая посохом, как дубиной. — Верт ферфмуцих езен вайрс ферт, сучьи дети!
Фраза должна была значить, что‑то вроде: «обвяжите мою палку, или я вам сломаю печку!» Уж и не знаю, готов ли был Тецков на самом деле выполнить свои угрозы. Комплекция и «вооружение» позволяли. Но старую керамическую посуду из домов, мимо которых мы проезжали, выносили исправно, и за это людям позволялось добавить цветную ленту к посоху. Не мудрено, что уже через пару кварталов, пендешток стал похож елку в представлении сюрреалиста.
Наконец, процесс вымогательства кончился. Мы прибыли к ступеням крыльца Гороховского особняка. Здесь зевак оттеснили конногвардейцы, за что я был им безмерно благодарен — от воплей и здравниц уже звенело в ушах. Но не тут‑то было! Кавалеристы, все как один вынув сабли из ножен, вскинули оружие вверх и гаркнули троекратное «ура»! Потом их командир поднес на серебряном разносе три стаканчика хлебного вина — себе, Володе и Тецкову. Мне досталась только улыбка от уха до уха и свойское подмигивание — мол, давай не подведи нас, приятель!
