Анатолий Дроздов - Витязи в шкурах
— Святослав Киевский войско собирал, — возразил Улеб. — В конце зимы на половцев ударить. Поэтому Игорь свои дружины созвал. Только не успел к сроку: по снегу хоть конными, но за седмицу никак… Воевода Святослава без нас пошел. Вот Игорь и решил: раз уж собрались, то в Поле идти. Самим.
— И добыча так больше, — хмыкнул Якуб. — В прошлое лето сами ходили, разбили малую орду, хорошо ополонились. В это лето хотели больше взять. Взяли…
— Ждали они нас, — вздохнул Улеб. — В броне и с оружием ездили.
— Князь Игорь — хорошо полки водит, — задумчиво произнес Якуб. — По всей Руси поискать. Но добрый слишком. Когда узнал, что половцы бронные и при мечах, умно сделал: ночью тихо перешли верст двадцать и напали на поганых нежданно. Те и биться не стали — сразу побегли. Поганые храбрые, когда их трое против одного… Добычу мы взяли хорошую, полон… А вот дальше не надо было князей своих слушать, передых им давать. Приказать строго: уходить! С добычей и полоном — к своей земле! Уже добрели бы…
— В полоне Игорь, — вздохнул Улеб. — И Владимир. Наверное и Святослав со Всеволодом. Много наших в полон попало.
— Князьям что! — хмуро сказал Якуб. — Будут жить в шатрах, да кумыс попивать. Ждать пока выкуп привезут. А вот дружинникам и воям колодки на шею набьют, кому — и на ноги; будут плевать на них и пальцами показывать. Поганые это любят. Первая у них забава — в человека плевать.
— Неужто князей — в шатры?
— А то! Они ханам — свои! Дед Игоря с погаными уделы отвоевывал, отец его половцев на землю русскую водил. Сам Игорь, когда Святослава надо было на киевский стол садить, с Кончаком за Днепр ходил. Тогда Ростиславичи крепко им дали. Еле ноги унесли! Игорь в одной лодке с Кончаком уплыл. После этого и просватал сына за Кончаковну.
— Владимира?
— А ты не знал? Отец Игоря, Святослав, на половчанке был женат. Чего ж Владимиру не быть? Не обидит Кончак свата. Выкуп возьмет, и добрый — без него не отпустит, но содержать будет хорошо. Слуг даст и девок. Пей, веселись! Сам тем временем на Русь пойдет. В северской земле войска нет, всех Игорь в Поле положил. Жги, грабь без помехи, уводи в полон жен и детушек, — Якуб скрипнул зубами. — Только-только отстроились смерды…
— Святослав Киевский поможет.
— Если захочет. И успеет. Войско собрать надо. А он еще не знает.
— Чего сидим?!
— На заморенных конях далеко не уедешь. Пешком быстрее. Не тревожься! Беловолод Просович с двумя заводными конями на Чернигов пошел. Сам видел. Если будет скакать без роздыху, в три-четыре дня доспеет до Ярослава Черниговского. Тот со Святославом Киевским снесется. Нам к себе ехать надо, смердов упредить, что попрятались в лесу и скот увели, а добро прикопали. В лес половец не пойдет, боится.
— Зато города пожжет.
— Не умеют поганые города брать. Посады — да, выжгут, но за забрала не влезут. Посады люди отстроят…
У костра на некоторое время все стихло.
— У тебя, княже, дети есть? — спросил Якуб, первым прервав молчание.
— Нету. И жены… Куда жениться, безудельному? Княжья дочь не пойдет, а на неровню брать не хочу.
— Лет тебе сколько?
— Тридцать скоро.
— Старый уже. Не женишься.
— Гомий, город свой удельный, верну — женюсь.
— Жениться надо смолоду, — не согласился Якуб, — чтобы дети вырасти успели, не шли в сироты маленькими. Васильку сколько это говорил, даже невесту нашел — не схотел.
— Невеста не понравилась? Некрасивая?
— Немного рябоватая, но что с того? Все остальное — при ней. Сядет — лавка трещит. Дочь боярская, в приданое за ней пять вервей давали. Богатых, не то, что мои…
— Значит, ослушался сыновец стрыя, — усмехнулся Улеб.
— Князю Владимиру на меня нажаловался. А тот сам еще дите горькое. Ножками затопал: «Нечего Васильку жениться поперед меня»! Тебе дело? Ты свое, княжье, справляй…
— Не любишь ты князей!
— Смотря каких! За тебя вот, как вернемся, молебен попу закажу. Выручил, когда поганые нас с Васильком обступили. Я уже снова в полон готовился…
— Боялся?
— Мне ль не бояться? Попал бы на хана, от которого утекли, привязал бы обоих к хвостам кобылиц и погнал бы в степь. Спас ты нас!
— Было не тяжко. Половцы сечи не любят. Они больше стрелами…
— Как ты их сек! Налетел, как коршун, ругался… «Блядины дети… Выблядки кобыльи… Песья кровь», — с удовольствием повторил Якуб. — Даже слушать было страшно. Зло у тебя на них?
— Зло.
— Убили кого?
— Сестру. Монашку. Она в Белгороде, в обители женской жила. Прошлым летом напали половцы. Над монашками учинили поругание великое, кто сопротивлялся — посекли. Сестра сопротивлялась…
— Мы девок половецких в вежах тоже не миловали, — задумчиво сказал Якуб. — Таскали по полю… Видел?
— Так монашки!
— А половцу, что монашка, что не монашка. Он в нашего бога не верует. Для него монашка баба — и все! Он к русской веси прискачет, ударит оратая стрелой, жену его возьмет, детей. Кого себе оставит, кого в рабы продаст. Мы к их вежам придем; половца зарубим, жену и детей в полон заберем, продадим купцам. Так и живем…
Якуб замолчал, и возле давно потухшего костра на долгое время установилась тишина.
— Ты жил у них два лета, — тихо сказал Улеб. — Что за люди? Угров знаю, ляхов тоже, Жмудь воевал, на ятвягов ходили… А в Поле впервой.
— Люди как люди, — пожал плечами Якуб. — Как и мы. У меня они детей увели, жену, а зла нету… Было, пока не пожил в полоне. Жизнь у поганых тоже не мед. У нас князья, у них ханы; у нас лучший, у кого земли больше, у них — скота. Разве только мы над полонными так не измываемся, и серебро они больше любят. Поэтому мне с Васильком удалось два лета вместе прожить. Продать нас — выгода маленькая, выкуп я сулил в сто раз больше. Ждали. Даже в колодки нас не забили. Только вязали на ночь, чтоб не сбегли. Днем мы скот стерегли, хлеб отрабатывали. Два лета и прошло. Потом вижу: разозлились, ругаются — точно, думаю, в Тмутаракань на рынок свезут. А тут еще с Васильком беда. Ханский сын его приметил и стал к себе в шатер звать.
— Зачем?
— Для утех плотских. У поганых таких, что с мужиками живут, хватает. Жену им надо купить, а серебра нету. У ханского сына было, но он до баб не охочий. Василько отказался к нему идти, так он силой в шатер затащил. Вижу — беда, зарежет сыновец половца, коли случай представится. Тогда обоим — лютая смерть. Поговорил с Васильком — и сбежали. Ремни на руках зубами развязали и ушли. Месяц к своим добирались.
— Пешком?
— На конях от них не ускачешь — сразу догонят. Тогда точно в колодки… В Поле всадника далеко видать, а пеший в ковыле схоронится. Пешему всадника издалека слышно, а конному — совсем нет. Поганые пешком ходить не любят, они с младенчества на конях. Легко с Васильком ушли. Взяли лук, по дороге стреляли коз, лебедей, уток… Яругу по текту дятла всегда найти можно, а в яруге — вода, дичь, дрова для костра…
— А как половцы огонь увидели бы?
— Ночью они по Полю не ездят — стада от волков охраняют; если костер в яруге затеплить, из степи не видно…
* * *У ручья вдруг всхрапнули стреноженные кони, забили копытами. Люди у костра насторожились. Оба одновременно огляделись по сторонам. И замерли. Две пары круглых глаз горели холодным огнем всего в нескольких саженях от костра.
— Волки!
Якуб схватился за рукоять меча, но Улеб упредил.
— Сиди тихо! Это не волки.
— А то я волков не знаю! — не успокоился Якуб. — Два года от скота отгонял. Половцы их пуще нас боятся — за ночь полстада могут вырезать. У веж и дитенка подхватят, коли мать не досмотрит…
— А я говорю: не волки! — твердо сказал Улеб. — Все волки сейчас там, где сеча была. Там им пожива! Этих двоих я еще днем приметил: как ушли мы от половцев, за нами увязались. Потом отстали, притомились, видно. Но по следам сыскали… Иди сюда!
Улеб взял с лопушинного листа уже остывший ломоть мяса и бросил ближнему зверю. Хорошо видимый в лунном свете, тот некоторое время колебался, но потом подскочил и жадно схватил угощение. Мгновенно проглотил. Улеб бросил ему еще. Затем, размахнувшись, швырнул мясо зверю, стоявшему дальше.
— Ты что! Печеным мясом зверье кормить?! — заворчал Улеб. — Там от козы половина осталась — пусть рвут…
— Нельзя им сырое мясо, — ответил Улеб, не переставая бросать ломти, — если бы можно, без нас нашли. Иди сюда! — протянул он мясо зверю, ждавшему угощения. — Иди, не бойся!
Зверь, настороженно вытянув морду, несколько мгновений стоял, словно размышляя: доверять позвавшему его человеку или нет. Затем, настороженно ступая, подошел. Улеб протянул ему мясо на ладони. Зверь аккуратно взял его зубами.
— Ух ты! — выдохнул Якуб.
— Отощал, бока подвело, — сказал Улеб, разглядывая животное. — Давно человеческой еды не видел. И рана на голове. Поджила уже. Похоже — от стрелы. Досталось. Хочешь обернуться? — вдруг спросил Улеб зверя.
