Владимир Шевелев - Все могло быть иначе: альтернативы в истории России
По мере формирования имперской субцивилизации в российском менталитете стала складываться новая система представлений и ценностных ориентаций. На смену религиозной, преимущественно традиционалистской ментальности, основу которой составляло «служение государю», пришли новые светские принципы, и главный среди них — «служение Отечеству».
Идея добровольного «служения Отечеству» легла в основу национально-государственной идеологии петровского и послепетровского времени и в различных модификациях просуществовала до конца XX в. Национальным символом, предметом сакрализации, лежащим в основе всей системы ценностных ориентаций, стало государство. Петровские реформы, при всех издержках, которые накладывали на них характер эпохи и личность царя, решили национальные задачи, создав государственность, обеспечившую России двухсотлетнее существование в ряду главнейших европейских держав. Все преобразования и достижения Петровской эпохи доставались чрезвычайно дорого — через социальное перенапряжение общества, насилие, пот, кровь и саму жизнь русских людей.
Деятельность полицейского государства была направлена, во-первых, на издание многочисленных и подробных законов, регламентов, инструкций, определяющих все стороны жизни подданных, во-вторых, на наблюдение за исполнением этих законов. Такая ситуация не могла быть создана только с помощью насилия со стороны государственной власти, нужна еще и определенная духовная солидарность социума и государства, в возникновении которой большую роль играла как национально— государственная идея, так и российский менталитет. «Европеизация» страны на всем протяжении проходила под знаком имитационного, подражательного начала, а не воспроизводства сущностных институтов Запада: частные предприятия на деле были государственными филиалами, так как государство диктовало и размер капитала, и сорт товара, и объем производства, и сбыт.
Исторический путь России определил сохранение как у масс, так и у элиты осознания себя как части целого, подчиняющегося единому нравственному отношению — отношению патернализма как элемента культуры, представляющего собой специфический исторический опыт, запечатленный в памяти целых социумов и отдельных людей, влияющий на их ориентацию в общественной жизни и, соответственно, на общественную практику. Каждый тип общественных отношений формирует определенный круг социальных ролей, который предъявляется членам данного общества так же принудительно, как родной язык и вся структура социальной семиотики, существовавшей до рождения индивида или предъявленной ему как «условия игры». В одних условиях роль эта фатально предопределена, в других человек имеет свободу выбора в пределах некоторого фиксированного набора. Однако, сделав этот первичный выбор, он оказывается в пределах некоторой социально-фиксированной нормы «правильного поведения».
В России ни реформы, проведенные в XIX в., ни советская власть, ни постсоветские нововведения не сумели отменить закон «исторической колеи». Приверженность народной толщи этому «закону» приводила и приводит к тому, что любые важные изменения «спускаются» сверху. И потому они не могут органично восприниматься, уточняться и вписываться в жизнь.
Кроме того, во второй половине XX в. в СССР не нашлось ни одного лидера, способного осуществить переход от тоталитаризма к демократии, от господства государственной собственности к рынку. Ни одного деятеля, которого можно было даже сравнить с Людвигом Эрхардом в Германии или Дэн Сяопином в Китае. Наши руководители не умели и не желали учиться у других, основывались на собственном опыте, на исключительной роли своей страны среди всего человечества, постольку они не смогли сколько-нибудь успешно опереться на опыт других стран. Возможно, объяснение всему этому находится в самом человеке, в его ментальности. Российский человек не стремится договориться с властью, поставить ее в правовое пространство. В нем самом нет этого правового принципа, нет признания важности и уникальности своей личности.
По мнению многих русских мыслителей, русский человек всегда стремился к абсолютному добру и абсолютному идеалу, что выходит за рамки повседневности и конкретности. Русские всегда искали правду, а не истину. Истина конкретна и рациональна. Правда наполняется глубоким эмоциональным и нравственным смыслом, она отражает отношение человека к действительности, его ощущение и восприятие жизни. Правда несовместима с холодным рассудком, а исходит из горячего сердца. Отсюда чувственно-эмоциональное восприятие самой жизни и социальных институтов. Власть в российском сознании — это неправда, она противоречит жизни, поскольку основана на рассудке, на законах.
«Альтернативные варианты русской истории существуют сейчас! — пишут А. Бушков и А. Буровский. — Каждый вариант прошлого создавал для нас и новый вариант настоящего. Но и каждый вариант настоящего создает другие версии будущего. И один из вариантов будущего делаем мы здесь и сейчас»[259].
Все это так, и вместе с тем не так. Были семидесятые — застойные. Были восьмидесятые — перестроечные. Были девяностые — либеральные. Ныне — нулевые, т. е. никакие.
Действительно, нынешнюю российскую историю — нулевые годы XXI в. — приходится определить как время без альтернатив. Еще двадцать лет назад, в 1988 г., мало кто верил, что наступят времена свободы — однако жизнь, как учит нас история, непредсказуема и может не только оправдать, но и превзойти самые смелые ожидания. Народ обрел, наконец, в 1990-е гг. долгожданную свободу слова, информации, печати. И что же? Люди всегда переоценивают значимость тех благ, которых они лишены. Жизнь в эпоху демократии и рыночной экономики стала другой. Говорить и публиковать теперь можно было все — или практически все. Однако это уже не казалось столь важным, потому что и чтение, и разговоры о прочитанном стали занимать в жизни гораздо меньше времени, чем раньше.
Впрочем, исполнение желаний принесло разочарование не только тем, кто эти желания уже давно перестал испытывать. Многие из трудов закордонных ученых, укрытых за железным занавесом и дверьми спецхрана, к которым, наконец, был получен доступ, не оправдали массовых ожиданий. Да и отечественные научные светила, освобожденные новой демократической властью от бремени догм эпохи тоталитаризма, смогли проявить себя лишь на почве ниспровержения того, о чем писали раньше. Страна слишком долго жила в атмосфере тотальных запретов и поэтому жаждала тотальных разоблачений, которые и предоставили ей в изобилии историки-перестройщики. Но критическая публицистика — жанр недолговечный. За разрушением должно последовать созидание — а здесь возможности «интеллектуальной элиты» оказались весьма скромными[260].
В 2007 г. ВЦИОМ провел большое социологическое исследование на тему, как в России относятся к таким важным ценностям, как «справедливость», «порядок», «свобода». Выяснилось, что за последний год ценность понятия «справедливость», которое по традиции относят к левым убеждениям, в нашем обществе стала более значима. Приверженность ей увеличилась до 42 %. А вот «свобода» в настоящее время привлекательна для чуть более 10 % населения.
То есть люди действительно не понимают, что их накормила именно свобода, предоставившая человеку колоссальные возможности во всех сферах жизни. Нужен, видимо, базовый уровень благополучия, удовлетворенной потребности в безопасности, чтобы люди начали чуть— чуть думать о чем-то еще. А пока что у нас свобода — своего рода загул, нарушение нравственных табу. Поэтому многие люди и не понимают ее смысла.
Они думают, что свободы достаточно: политическая свобода им вообще не нужна, а свобода потребительского выбора или свобода передвижения — это уже есть. И поэтому им кажется, что теперь важен порядок, которого, действительно, недостает. Однако люди не сознают, что без политической свободы невозможно решить те проблемы, которые люди имеют в виду под словом «порядок».
Нет порядка ни в обществе, ни в умах. И вот начинается тяга к мрачной фигуре Сталина.
Обозреватель «New York Post» Ральф Питерс, анализируя итоги президентских выборов 2008 г., утверждает, что российская паранойя безмерна, эта страна смотрит на всех со злобой и ни к кому не проявляет милосердия. Самым удивительным в этих липовых выборах стало не то, что они были грубо подтасованы, а то, что Путин, Медведев и компания ничуть не устыдились такой вопиющей фальсификации. Выборы эти стали путешествием во времени назад — в эпоху расцвета Советского Союза. Единственный положительный момент в этом голосовании без реального выбора состоит в том, что нынешняя кремлевская шайка ограничилась 70 % подобострастных голосов за Медведева, не решившись на показатели в 95 с лишним %, как того требовали раньше старцы из советского Политбюро. Граждане России согласны на то, что их гонят как баранов. Между тем страна не диверсифицирует свою промышленную базу, не проводит капитальный ремонт разваливающейся системы образования, не создает человеческий потенциал и материальную инфраструктуру, гарантирующую будущее страны вне зависимости от ее энергоресурсов. Россия остается крайне слаборазвитой страной. Все основополагающие человеческие и гражданские свободы тихо и постепенно сворачиваются под лозунгами идеологии обиженных, которая гласит, что все стремятся нанести России вред, все являются ее скрытыми врагами. Возрождается знакомая с коммунистических времен система формальной демократии и однопартийного правления. Огромное богатство нации переходит в руки власть имущих и их друзей[261].
