Андрей Захаров - Перекрёсток времён. Бородатые боги
– Эх, сюда бы радиостанцию! – в сердцах высказался Николай, когда они с Новицким поднялись на крепостную стену верхнего города. – Связь с нашими срочно нужна!
– А еще лучше – аэроплан! Или то, над чем колдует германец Хорстман, – в ответ улыбнулся Новицкий. – Город очень похож на Новоросск. Правда, моложе выглядит. А луга здесь какие! И кавалерии есть где себя показать!
– Что, хочется остаться? А, Михаил Николаевич?
– Да уж, не прочь бы… – честно признался Новицкий и снова хитро улыбнулся. – Тесновато в Новоросске стало. Надобно расширять наши владения. Почту за честь…
– Ну вот и решили вопрос с новым начальником местного гарнизона. Я думаю, что когда вернется прежний, если он, конечно, вернется, то нисколько не обидится.
Оба, поняв друг друга, негромко рассмеялись. Незачем привлекать к этому внимание чужих глаз.
– Как желаете назвать свое новое место службы? – поинтересовался Антоненко.
– Поскольку на наш лад город назывался Гнездом белых, то думаю, что особо менять не стоит: я ведь как раз из них. – Бывший ротмистр снова заулыбался. После того как он женился на Лене, улыбка все чаще стала посещать его когда-то постоянно безразличное ко всему лицо. – Пусть так и останется Белым городом.
– Так, Белгородом или Белградом? – уточнил Николай.
– Лучше Белгородом. Все-таки свое, родное, русское название. А не сербский Белград.
– Хорошо. Быть по сему. Отныне наречен сей град именем Белгород.
– Вы, Николай Тимофеевич, прямо как Петр Великий!
– А почему бы и нет? Он был под два метра ростом, и я не меньше. Он новую Россию строил, и я – Новороссию! Замечаете параллель? – весело подмигнул Антоненко.
– Замечаю, замечаю… – опять улыбнулся Новицкий. – Только учтите его ошибки и пройденный опыт.
– Ан нет! Это пускай он наш учтет: ведь родится-то лишь через полтора столетия!
Талла принимала гостей радушно. Большой зал был устлан толстыми коврами. Все, чем богаты погреба Урак-канча, было разложено в серебряную посуду, расставленную по подносам на коврах. Чтобы подчеркнуть уважение хозяйки к особому статусу гостей, для каждого из них приготовили соответствующие скамеечки. Антоненко и Новицкий вежливо извинились, сказав, что зашли ненадолго, так как еще много нерешенных дел. Но для приличия попробовали всего по чуть-чуть и отведали по маленькому кувшинчику местной чичи.
– Тико-Пума, оставленный мужем командовать гарнизоном, послал гонца-часки в Уануко, – в ходе неспешной беседы сказала Талла. – Он сообщит Майта Юпанки, наместнику провинции, о нападении мохос и приходе виракочей на помощь.
Антоненко и Новицкий переглянулись. Это было упущение. Утечка подобной информации нежелательна. Она может негативно отразиться на деятельности Уварова и Синчи Пумы. Под угрозой могли быть даже их жизни. Видно поняв мысли гостей, женщина продолжила:
– Из долины есть только один неширокий, но длинный проход в ущелье между отвесными горами. Дорога по нему ведет в старую крепость инков и дальше в Уануко. Перед входом в ущелье – только один пост гонцов-часки.
Поняв намек Таллы, Николай спросил:
– А есть ли другой путь?
– Только через земли уанта и уру. Но это далеко и долго бежать. Там постов часки нет.
– Я сейчас же отправлю туда десяток своих казаков на перехват, – предложил Новицкий.
– Нет. В таких делах не надо спешить, – остановил его Николай. – Может, оно и к лучшему. Это поможет Олегу в его миссии. Но скрытно отправить небольшой отряд уаминка необходимо. Для перехвата новых гонцов. В долину всех впускать, но никого не выпускать. Извините, многоуважаемая Талла, но мы вынуждены вас покинуть. Дела!
Выходя вслед за Новицким из дома, Антоненко резко повернулся к провожавшей их хозяйке и тихо спросил:
– Талла! Вы знаете, для чего мы сюда пришли?
– Да, Ника Тима, сын Виракочи! – в ответ прошептала женщина, почти прильнув к Николаю. – Дядя и твой курака Ол Увар сказали мне. Я желаю этого с детства. Земля предков снова стала нашей. И я счастлива!
– Если живущие здесь инки узнают об этом, будут ли они с нами воевать или уйдут?
– Битвы не будет. Они увидели твою силу. Некоторые уйдут, но другие останутся. Здесь их дом, им некуда идти. Прошу тебя – не убивай их. Я к ним привыкла…
– Хорошо. Пусть живут. Но предупреди, чтобы не было предательства. Иначе…
В ответ женщина нежно улыбнулась, прикрыла глаза и слегка кивнула головой.
Сейчас она напомнила Николаю Тани. Та точно так же делала, когда молчаливо соглашалась с ним. Посмотрев на Таллу, Николаю вдруг захотелось ее обнять и крепко поцеловать. «Прямо как моя Танюшка, такая же красавица! – промелькнуло у него в голове. – Вот старый хрыч Синчи Пума! И умеет же гарных девок подбирать для нужных начальничков!» Прогоняя шальную мысль, Антоненко встряхнул головой и поспешил за Новицким.
После схватки и поимки беглецов-мохос всадники остались ночевать на своем берегу. Стреножив лошадей и пустив их пастись в густой траве, казаки расположились возле костров. Готовили ужин и пели свои песни под таким уже ставшим привычным близким звездным небом. Кто-то затянул песню про черного ворона. Затем продолжили: «Не для меня придет весна, не для меня Дон разольется…»
На Максима нахлынуло чувство, которого он ранее никогда не испытывал. Тоска по Родине, по ее полям, лесам, ручьям… Тому, чего он раньше не очень-то и замечал. А когда всего лишился, то понял, что все эти не замечаемые ранее мелочи являлись составляющими его русской души. И еще песни. Без русской песни нет русского человека. Когда поешь вместе с другими любимые твоим народом песни, ощущаешь себя частичкой большого, целостного и сильного мира. Духовного мира, без которого тебе одиноко, и ты не сможешь прожить без него.
– Что, казачки, приуныли?! – воскликнул сидящий рядом Левченко. – Мирон! А ну-ка давай нашу, про родной Терек!
Осадчий расправил плечи, пригладил свою бородку и кашлянул в кулак, прочищая горло.
Между серыми камнями,
По ущельям среди скал
Серебристыми волнами
Бурный Терек пробегал.
Начинаясь у Казбека,
Наверху среди снегов,
Он уж больше чем три века,
Поит терских казаков.
Песню подхватили остальные и даже начали подсвистывать. Настроение немного поднялось.
– Максимка, а у вас какие песни поют? Небось только те, шо нам Нечипоренко в своем тарантасе слухать давал?
Максим в ответ усмехнулся:
– Ну вообще-то «форд» – не тарантас. И даже очень хорошая машина. И песни у нас разные поют…
Немного подумав, решил спеть песню из репертуара группы «Любэ» про коня, которую часто пел батя. Она врезалась в память и подходила к этому моменту. Максим потихоньку запел:
Выйду ночью в поле с конем,
Ночкой темной тихо пойдем.
Мы пойдем с конем по полю вдвоем…
Будет добрым год-хлебород,
Было всяко, всяко пройдет.
Пой, златая рожь, пой кудрявый лен,
Пой о том, как я в Россию влюблен!
Допев последние слова песни, Максим замолчал. Молчали и остальные. Видно, своим пением он снова растревожил их души.
– Любо! Душевно. Прям как про нас… Было всяко, всяко пройдет…
– Научишь песне, Максимка?
Один из казаков кинжалом потыкал землю.
– А землица здесь ничего! Пахать можно. Вот бы тут осесть, хуторок поставить…
Последующие дни летели один за другим, так что Николай даже потерял им счет – столько проблем и хлопот навалилось на него. Да и не только на него. Все, кто сейчас находился в Белгороде, уже новоросском, или жил поблизости, не сидели без работы. Первым делом, во избежания заболеваний, унесли подальше и похоронили всех погибших. Этим занимались специально созданные команды из пленных под конвоем инков и уаминка. Оставшиеся местные жители и пришедшие с новороссами пурики расчищали город от мусора, восстанавливали коммуникации и укрепления. Антоненко, Новицкий и отозванный из кавалерии Максим, как несостоявшийся архитектор, составили новый план крепости, решив усилить ее защиту, теперь со стороны плато. Следующее нападение ожидалось уже от империи инков, более организованных и многочисленных, чем полудикие соседи. И тому были веские причины.
С мохос разобрались без применения силы, так как те были напуганы рассказами вернувшихся пленников о появлении виракочей и не оказывали сопротивления. Новый вождь Мунча запросил мира и выказал свою покорность, направив часть воинов на работы. Но, зная дикарей, веры ему было мало. Вернувшийся в крепость командир инков Тико-Пума сразу понял, что виракочи с уаминка пришли сюда навсегда и теперь эта земля не принадлежит Сапа Инке. Как и предупреждала Талла, гарнизон инков не стал поднимать бунт. Тико-Пума честно попросил Антоненко отпустить его с людьми в Уануко. Николай, не желая лишнего кровопролития, разрешил всем желающим уйти. Даже не взял слово в дальнейшем не воевать против виракочей. Он отлично понимал, что Тико-Пума, как воин империи, его не даст, так как не принадлежит себе, а подчиняется воле своих вождей. Вместе с ним ушел практически весь оставшийся гарнизон с семьями. В городе осталась только треть людей, живших здесь до нападения мохос. В основном это были ремесленники, мелкие чиновники и слуги, которым некуда было идти. При этом Николай, зная любовь Манко Юпанки к своей жене, обставил дело так, что Талла с детьми и прислугой выглядели в глазах уходящих как заложники, которых в случае нападения принесут в жертву.
