Владимир Чистяков - Попадают по-разному
– Знаете, что это такое?
– Настойка красного корня.
– Для чего применяют?
Ухмыляюсь в лицо.
– Чтобы стоял и не падал.
Обескуражен.
– Не думал, что вас ещё и этому учат.
– Ну, так ведь не самое ненужное в жизни умение. Там ещё такое есть?
– Да.
– Всё равно, непонятно, зачем их поубивали?
– Согласен, глупо. Где солдат много, неважно по какую сторону стены, могли бы подзаработать.
– Что-то мне подсказывает, ты бы им платить не стал. Не Весёлый квартал в столице.
– Они даже для лучших домов этого квартала слишком хороши.
– Были.
– Пусть были. Город возьмём – будем знать, кого искать.
– Смотри, на Госпожу в плохом настроении нарвётесь – навсегда о таких поисках позабудете.
– Она сейчас весёлая.
Десятник вбегает.
– Ещё одну нашли. Живую!
– Пошли, глянем.
– Не стоит.
– Так! Веди быстро, гляну, что творите!
– Да ничего такого. В выгребной яме пряталась. Мы её моем, а то вид такой – помойный свин и то бы побрезговал.
– Кто и чем побрезговал бы? – раздаётся голос Госпожи.
Десятник объясняет, Госпожа, слушая вполуха оглядывается по сторонам. Генерал-лазутчик невозмутимостью напоминает старую храатскую статую. За столько лет среди них навидался и не такого.
Генерал Рэндэрд выцеживает сквозь зубы.
– Тоже мне, "Олений парк"!
Дина резко поворачивается.
– Это ещё что такое?
Лазутчик чуть шевелит губами.
– Впервые слышу.
– Читал в старой книге – на Архипелаге член императорского дома жил. Стареть стал. Женщин очень любил. Но дурных болезней боялся. Вот для него в загородном парке девственниц и собирали. Они даже не знали, кто он. Отбором, вроде, его старая любовница занималась. Девиц подбирала таких, чтобы на её место и влияние претендовать не стали.
– Что с ними делали, когда надоедали? Как здесь? Чик по горлу?
– Нет, замуж выдавали. Ещё художников иногда приглашал, чтобы их писали.
– М-да, храатам до нас по развитию – как до Луны на карачках. Как его звали, а то что-то не припомню такой истории?
– Забыл, – мне показалось, чуть замешкался, отвечая. Мне кажется, генерал уже давно чем-то болен, но притворяется здоровым.
– Нужного вон сколько позабывал! Взамен же набрался… Парков Оленьих. Пошли поглядим, с кем там храат развлекался. Пока чего-нибудь не испортили.
Подходя слышим громовой хохот. Солдаты стоят кругом. Расступаются.
Посреди круга в грязной луже стоит закрывающаяся руками девушка. Показалось, голая. Приглядевшись, вижу, – нет. Эта ткань от воды полупрозрачной становится, да к телу липнет. У некоторых солдат в руках вёдра.
Дина смотрит, уперев руки в бока. Все знают – насильников она казнит. В военное время – особенно. Но тут-то пока ничего не произошло.
Девчонка меня точно младше. Храату под сорок. Если бы она одна тут была, ещё можно было бы понять. Тут их вон сколько.
Мёртвых.
– Хватить реветь! – орёт Дина на местном.
Дёргается как от удара, но глаза открывает. Огромные. Как у оленёнка, тьфу на твои истории, генерал!
– Сюда иди!
Двигается как кукла, что за верёвочки дёргают.
Дина рассматривает безо всякого выражения.
Как расхохочется.
Девушка падает. Госпожа, хмыкнув, говорит.
– Так и думала, за этим богомольцем и веры защитником, мечом божьим, сыном свинячьим какое-нибудь дерьмецо водится. Он девочек любит! Всего-то! Вместо господа!
– Собор в столице собирается, многие святые отцы прибыли уже, – замечает лазутчик.
– Понятно, чего их в город не повезли! Вдруг кто из особо упёртых узнает, как правитель развлекается. Рэдд, я с тобой или с Кэр спорила, что благородный дикарь – это выдумка философов?
– Не со мной.
– Жаль. Наука была бы кой-кому. Просто выбросили как игрушки ненужные, дабы не помешали серьёзным людям о высоком разговаривать. Да и кормить лишние рты в осаде ни к чему.
– Их же немного.
– Они вещи. Не люди. Их ценить не обязательно. Тем более, им наверняка сказали, умирают за веру и в рай попадут. Им же себя убивать нельзя.
– Меня не убьют? – про девушку-то мы и забыли, а она спрашивает по-грэдски.
– В обоз к вспомогательным отправлю. Там женщин полно, присмотрят.
– Там её точно убьют, притом медленно и мучительно, – скучно замечает лазутчик.
– Почему?
– Рабы с полей ненавидят господских подстилок. Тем более, таких холёных.
– Тут её прирезать, – предлагает Рэндэрд, – и вся недолга. У неё на боге мозги уже свёрнуты. Дельного ничего не выйдет, а шлюх у нас и так хватает.
Кошусь сначала на генерала. Большеглазую он одним ударом кулака убьёт. Потом на Госпожу. У той в глазах играют искорки болезненно-злого веселья.
– Осень, тебе служанка не нужна?
Вот так так!
– Это награда или наказание?
– Это приказ. До утра можешь быть свободной. Пусть она себя в человеческий вид приведёт.
Надо идти. Рэндэрд тихо сказал, но я услышала.
– Зачем вам это?
– Мы тут собрались из нелюдей делать людей. Вот с этой и начнём.
– Где жила раньше? Веди!
Странная у неё походка. Вроде, ничего не повредили. Чего она так ноги переставляет? Учили будто так ходить.
В этой комнате не была. Но они, похоже, все одинаково жили. Плюхаюсь в кресло, расстёгивая шлем. До этого только маску отстегнула.
– Мокрое снимай.
Закрыв глаза, откидываюсь на спинку кресла. Здоровое, глубокое и мягкое. Я не выспалась. Полночи то туда, то сюда скакала. Отставшей части новое направление. Командиру соседней колонны донесение. Раз Госпожа на ногах, то и остальные должны. Только вот не все из стали.
– Вы спите, господин? – почему-то шёпотом. Не сразу соображаю, обращаются ко мне.
– Нет.
– Вы устали? Помочь раздеться?
– Зачем?
– Вы меня не хотите?
Что!? Поворачиваюсь. Она голая на кровати на животе лежит. Смотрит на меня так…
– Ты что дура?
Непонимающе моргает длиннющими ресницами.
– Но меня же вам подарили…
Соображаю, я говорила на местном, она на грэдском.
– Я тебе велела одежду поменять, а не глупостями заниматься. Вставай и одевайся.
Нарочно медленно поднимается.
– Я вам настолько не нравлюсь. Если нет – то хоть кем у себя оставьте… Только остальным не отдавайте! – теперь разрыдаться готова. Только на меня слёзы не действуют, да и утешать не умею.
– Повторяю, вставай и одевайся. И вообще, все свои вещи собери. Только столько, сколько сможешь в руках унести.
– Мы здесь не останемся?
– Нет. Я из тех, кто утром не знает, где будет спать следующей ночью.
Небогато прожиток. Или наоборот? Ведь всё такое воздушное. Не кожа с железом, как у меня. Платье и прочее в Замке остались.
– А как к вам обращаться господин? Извините, я вашего обращения не знаю.
Криво ухмыльнувшись, подхожу вплотную. Она вся как-то съёживается. Глаза опущены.
– Я – Осень. И если на то пошло, я не господин, а госпожа.
– Ой! – удивившись совсем по-детски, отступает на шаг, рассматривая меня.
Я по-прежнему ухмыляюсь. Шуточки у Госпожи… Не всегда смешные, скажем так.
– Прошу простить, Госпожа Осень, – глазки опущены, поза хоть статую "Покорность" лепи.
Равнодушно киваю. Она неожиданно улыбается, и говорит совсем другим голосом.
– Жаль, Госпожа сразу не сказала, кто она. Я ведь и с девушками умею. По всякому радовать умею. – языком по губам так проводит, меня чуть не вывернуло. Хотелось ударить. Сдержалась. Ей и так досталось. Вот и цепляется за жизнь теми способами, что умеет.
– С этим ко мне тоже не лезь. Прибью! Лучше скажи, где сама этому научилась, думала, тут про это не знают.
– Прежний господин и его гости очень любил смотреть… Когда мы по двое, по трое. И больше иногда. Да и господин не всегда был здесь… – снова этот взгляд.
– Глаз выбью ещё так на меня посмотришь.
– Да, Госпожа. Я всё собрала, госпожа.
Киваю на столик, где косметика разложена.
– А это?
– У рыбок у всех одинаковое.
Пропускаю рыбок мимо ушей.
– Зато, в другом месте этого нет. Собирай тоже.
У неё и ящичек лакированный нашей работы для всего этого барахла был. Ловко складывает.
– Ты давно здесь?
– Да. Второй год.
– А до этого?
– Меня в девять лет продали в цветочный дом.
Ну, надо же! Даже название у нас содрали. Другое дело, у нас за продажу в этот дом казнят. Туда только вступить можно по своей воле и по достижению брачного возраста.
– Кто продал?
– Родители. Год голодный был. А за девочек хорошо платили.
Кажется, понимаю, почему на Чёрном Юге назвать кого работорговцем – самый зверский способ самоубийства. Только как тогда называть тех, кто своими детьми торгует.
– Сюда как попала?
– На последнем году приглянулась. Меня и выкупили. Полгода там жила. На праздник для прежнего господина в подарок готовили.
Читала, но вспоминать неохота, сколько лет девочек в Цветочных домах готовят. Чувствую, если вспомню – мне кого-нибудь убить захочется.
