Владимир Коваленко - Против ветра! Русские против янки
Сперва Люси была к ней добра, потому что она была неизмеримо, недостижимо ниже. Потом — от радости, что рядом есть непокоренные вершины. Потом… Мисс ла Уэрта не представляет себе, что, заглянув на чай примерно так с месяц назад, могла и яду отведать! А как же… вторая. Вторая, которую Люси Холкомб — не затмить и не догнать. Взлетела в небеса мортирной бомбой… девочка, как тебе будет больно падать! В день, когда на мирном договоре просохнут подписи и Конфедерация будет праздновать День отделения! Для нее, для Берты, тогда осыплются звезды с Южного Креста… но оттого ее жалко!
Она — тоже лицо Юга, но что толку одной стороне монеты ревновать другую? Люси Холкомб — мирный Юг, страна хлопка, плантаций и ферм. Берта ла Уэрта — Юг войны, народ в сером, угольный дым, броня, трубы завода… Она стала такой — тогда, в шестьдесят четвертом. На медном пляже… Стала второй. Всегда второй, ненадолго второй. Потому что мир всегда — первый…
Каблуки Берты простучали вниз, из-за окна донесся перестук пролетки. Миссис Пикенс сделала глоток, только теперь заметив вкус чая… Долгие странствия и прорыв блокады не пошли на пользу напитку. Преувеличенно старательно поставила чашку. Девочку жалко… но что может заменить искореженной душе войну? Разве что море!
Мысль показалась здравой, а на ужине навстречу попался правильный человек… и как раньше не приходил на память!
Снова — свободное время. И хорошо! Тем более, у капитана Портера есть разговор. Серьезный. Он так и говорит:
— Мисс Уэрта, — опять пропустил «ла», негодяй, — я прошу выслушать меня крайне серьезно… Война так или иначе закончится, обе стороны при последнем издыхании, что у нас в Америке, что в Европе. Завод вернут вашей семье, вернутся с броненосцев братья… Я понимаю, вы сейчас видите свое будущее так же, как и до войны — жених-умница, тихое семейное счастье за книгами… Поверьте мне — вы не сможете так жить, вы отравлены мужским миром — нашивками, котировками хлопка… властью! Но вы девушка, вы захотите мужа и детей. В глазах нашего общества это вещи несовместимые. Вы не годитесь в жены доброму южному джентльмену… но есть еще я!
Он перевел дух и продолжил:
— Да, я. Пощечина общественному вкусу, зато не позволил обществу исковеркать собственную жизнь и — скажите только «Да!» — обеспечу и вам счастливую судьбу! Выходите за меня замуж, Берта. Погодите, не отвечайте. Знайте: я никак не стесню вас — ни в делах, ни в чем угодно другом, пока я в море, а вы на берегу. Я предлагаю вам свободу и возможность остаться собой. Ради вас же самой не отвергайте этого предложения!
— Мистер Портер…
— Ради вас — а не Конфедерации! — я готов даже совершать безумные глупости. Я переоборудую корабль в крейсер.
— Поздно.
— Что?
— Вам, Норман, это следовало сделать в начале войны. Или в середине. Или год назад. Но теперь… Знаете, — в ее хитром прищуре скользнуло непривычное, чисто девичье лукавство, — я понимаю деревенский обычай мелких джорджианских плантаций. Там девица на выданье не говорит «да» раньше, чем скажет «нет» трижды, иной раз все тому же джентльмену. Но вам это не грозит. Нет, мистер Портер, я не буду вашей женой. Вы подходите только по одному пункту, который сами и назвали.
Норман кивает. Он не выглядит слишком разочарованным.
— Ждал этого, но попробовать стоило… А два остальных, если не секрет?
— Сущие пустяки. Мой жених должен быть безусловно храбрее меня — это пункт второй. И я должна его любить — это пункт третий.
Спустя неделю газеты заполонили красочные описания ямайского пожара. Материалы перепечатали из британских газет, только проклятия заменили славословиями. Горящий контрабандный хлопок — удар подводных лодок почему-то пришелся по большому транспорту, который, пылая, разнес огонь по всему порту, всему городу, по всей равнине — до самых отрогов Голубых гор. Были еще какие-то взрывы. Броненосцы остались невредимы, но, выходя в море из ставшей негостеприимной бухты, столкнулись. Теперь один ожидает подъема, другой с трудом добрался до Санто-Доминго и интернирован испанскими властями.
Из четырех подводных лодок уничтожено две. Англичане также сообщали, что один из корветов охранения был торпедирован шестовой миной мористее порта, но успел расстрелять похожее на блокадопрорыватель судно, занимавшееся спуском подводных лодок. По крайней мере, у него были разбиты гребные колеса, отмечались пожары. Дальнейшие поиски в этом районе результатов не дали. Правда, кое-кого англичане подняли из воды.
Газеты требовали показательного расстрела военных преступников — поджог города вполне сойдет за бомбардировку, а бомбардировать порт без установления блокады и официального предупреждения — против правил, установленных сильнейшим флотом мира!
Но — залп не прозвучал. Зато перед ост-индскими базами Ройял Нэви начали устраивать заграждения из сетей, пока — простых, рыбацких. И вот — до затаившего дыхание Чарлстона доходит короткий список. В море подобрано пять человек, захвачен один из пилотов подводных лодок. Один — русский… Офицеров нет.
Грейс даже не плачет. Просто тычется в плечо и воет. Тихо, страшно. Словно и не человек вовсе. Пришлось отстранить. Отвесить оплеуху. Потом для равновесия — вторую. Третью — оттого, что первые две хорошо пошли…
— Дура! У них были шлюпки! Они уже раз выплыли на кубинский берег — может быть, на этот раз добрались до Санто-Доминго. Ты их знаешь! Да они по-индейски,[12] из чистой вредности… Чтоб мы тут даром ревели!
— Но ты…
— Я тоже дура! Не могла разобраться, кого люблю…
А потом были дни, уже не пустые. Была Грейс. Была миссис Ханли — вот уже год как неугомонный изобретатель отдал руку и тот кусочек сердца, что не занят подводными лодками. Были жены и женщины матросов. И она повторяла, уже спокойно:
— Они вернутся. Я это знаю. И не поверю в другое, пока не увижу могил.
Говорила — и верила себе. После того как вышел второй срок — запас хода, самого экономического. После того как вышел запас пищи и воды. После того как жены и невесты героев Кингстонского похода надели траур. Она радовалась каждой непонятной вражеской потере. Пропал монитор — значит, потоплен, а не залит через технический люк в дурную погоду. Исчез британский фрегат — это Алексеев, а не проделки Великого Кракена и не дурная погода.
Непонятный взрыв сотряс набитый десятью тысячами тонн северного зерна «Грейт Истерн» — никак не самовозгорание, а шестовая мина с подводной лодки…
Каждый день, с самого утра, Берта Вебер-ла-Уэрта шла в гавань. Короткий вздох: «не сегодня». Потом — ноги несут в контору, где «мисс Ла» работает и учится.
С ней пыталась говорить мать. С ней пыталась говорить Люси Пикенс!
— Берта, не стоит так ждать человека, которому ты сказала «нет».
— Откуда вы знаете? Слухи врут. Я сказала «да»… и второго жениха терять не намерена!
Потом в Гааге был подписан договор, вернулся из Виргинии старший брат… Берта передала снова обратившийся в семейное дело завод в крепкие и надежные руки. В доме хозяйничала старшая невестка… Девушку в сером это не интересовало. Так же, как и мир, вспыхнувший яркими цветами новых нарядов. Она имела право носить звезды — и наряд тоже менять не стала. Только теперь, явившись к причалам с утра, торчала в порту до вечера. За спиной ворчала Эванджелина. Обед — достойный леди и миллионерши, родня акциями не обидела — приносили горячим, на водяной бане. «Военное лицо Юга» упрямо глядело на восток, в сторону моря… Любопытные иностранцы стали стекаться, глазеть на городскую диковинку. Временами к небу взлетали облачка сгорающего магния — но на вспышки фотокамер девушка в сером обращала не больше внимания, чем некогда — на разрывы северных бомб. Фотографии запечатлели прекрасный печальный образ, так и не испорченный старостью — Берта не дожила двух лет до тридцатилетия.
А потом на острове Моррис — дорогую городскую землю практичные американцы пожалели — встал небольшой памятник, у которого охотно фотографировались туристы и к которому непременно приносили свежие цветы моряки с русских крейсеров-стационеров…
Здесь обязан быть разрыв страницы, причем такой, чтобы нельзя было прочитать дальнейшее, не перелистнув страницы.
Так — не было.
Потому что так быть — не могло.
Потому что бог все-таки помогает правым!
Итак, Берта день-деньской, явившись к причалам с утра, торчит в порту до вечера. «Военное лицо Юга»… Любопытные иностранцы стекаются поглазеть на городскую диковинку.
Две недели. Какой-то щелкопер отправил душещипательный репортаж в сентиментальный Северогерманский союз… там всласть порыдают, уплатив за газету добрые пфенниги. Почему нет?
На пятнадцатый день после того, как Чарлстон узнал об окончании войны — для Юга, несомненно, победоносной, раз он сохранил свободу, — она задержалась в порту чуть позже обычного — до самого заката. Как раз достаточно, чтобы увидеть, как, растопырив крыльями бабочки косые паруса, что заменили в долгом рейде разбитую машину, в гавань Чарлстона бесшумно влетает «Гаврило Олексич» с тремя «Ныряльщиками», висящими вдоль бортов на шлюпбалках. На всех шестнадцати узлах! Звонко ахает единственная восьмифунтовка — для салютов ее и ставили! — и сонная, мирная батарея Грегга отвечает воскресшим героям!
