Шарлатан 3 (СИ) - Номен Квинтус
С аэродрома меня повезли почему-то в здание Моссовета, и именно там меня товарищ Пономаренко и встретил. То есть, догадался я, как руководитель Москвы, а вовсе не как главный идеолог страны, и решил, что скорее всего разговор опять пойдет о стройках жилья. Потому что, как я слышал, как раз в Москве с этим какие-то проблемы возникли — но тогда понять, зачем он именно меня позвал, стало вообще невозможно, ведь я ко всем этим стройкам относился вообще никак. Когда-то в Кишкино другим людям рассказывал, какими — по моему мнению — должны быть именно удобные дома, потом в Ворсме спорил дядькой Бахтияром о том, какие квартиры горожанам наиболее востребованными окажутся — и всё!
Однако разговор пошел в совершенно неожиданном для меня направлении:
— Присаживайтесь, товарищ Кириллов. Откровенно говоря, я вас пригласил… приглашал совсем по иной причине, но ситуация в стране меняется очень быстро, так что… короче, я теперь хочу попросить у вас помощи. Все мы, то есть руководство партии и правительства, в вашей помощи сейчас остро нуждаемся.
— Я, конечно, не против, но чем я вам помочь-то могу? Если нужно программы какие-то для вычислительных машин написать, то…
— Благодаря вам сейчас людей, способных программы написать, уже достаточно. То есть все равно недостаточно, однако такие люди уже есть и их становится все больше буквально с каждым днем. Речь пойдет о совсем иной помощи… — Пантелеймон Кондратьевич замолчал и я с любопытством на него уставился. И мне показалось, что он буквально вымучивает из себя продолжение, однако подгонять я его не стал: раз он меня позвал, значит, ему это надо — и он в тайне от меня держать свою нужду точно не будет. И он выдерживать «мхатовскую паузу» не стал, а вздохнул тяжело и продолжил:
— Вот что мне в вас нравится, так это то, что вы, даже получив множество высших наград страны и всенародную славу, не зазнались, не ударились в пьянство и разврат, как тот же Стаханов…
— Да вроде рановато мне ударяться.
— Ну не скажи, я довольно многих двадцатилетних повидать успел, кто и спился уже в конец, и вообще — а ты даже не то, чтобы держишься, ты о таком и не помышляешь. И, между прочим, прекрасно понимаешь, что награды все эти тебе даны не за какие-то подвиги особые, а больше в политических целях. То есть ты все же многое действительно придумать и внедрить успел, чем награды, безусловно, заслужил — но в основном ты других людей к выполнению нужных задач подталкивал. Пользуясь авторитетом, который тебе страна предоставила, подталкивал и… и направлял. Я специально проверил: ты ни разу за все это время не прибежал куда-то, чтобы потрясая наградами что-то для себя вытребовать. Когда страна тебе что-то давала — ты брал, но и стране давал многое, даже деньги с премий своих ты больше на страну, на людей тратил, а не на себя. И, что для меня лично самое главное — ты всегда, абсолютно всегда делаешь только то, в чем страна остро нуждается и что партия сделать наметила. Иногда ты вообще бежишь впереди паровоза, но опять-таки бежишь там, где вскоре этот советский паровоз поедет, а иногда… часто ты еще и пути, по которым паровоз ехать собирается, заранее успеваешь подготовить. То есть ты у нас — совершенно советский, в чем-то даже образцово-советский человек…
— Ну, допустим, а помочь-то вам я чем могу?
— Тут дело такое… я же сказал, что ситуация в стране меняется быстро. Товарищ Киреев и предложил… первым предложил тебя на помощь призвать, а то у него в области дела пока идут далеко не лучшим образом. В общем… смотри сюда: — он положил на стол красиво раскрашенную бумажку, — тебе такая картина как, нравится?
— Выглядит очень красиво, я бы такие везде развесил.
— Значит, не ошибся в тебе Сергей Яковлевич, не ошибся… Но тут ведь дело-то простое: красивые картинки все рисовать горазды, а чтобы их воплощать в жизнь, нужно действовать исключительно по закону. А закон что у нас по этому поводу говорит?
— Ну да, я в курсе.
— Вот мы и подумали… сначала товарищ Киреев подумал, а вслед за ним и мы все, включая, между прочим, лично товарища Сталина…
— А товарища Берию?
— Ты это, того… погодь, у тебя допуск по первой форме с какого возраста? С десяти или двенадцати лет? Так что ты мне сейчас очередную бумагу о неразглашении подпишешь…
Пантелеймон Кондратьевич нажал какую-то кнопку, и секретарь внес в кабинет поднос с чаем и вазочку с печеньем, овсяным. А затем протянул мне «очередную бумажку». В общем — обычная «подписка о неразглашении», разве что в нем я обязался «не разглашать информацию, сообщенную мне товарищем Пономаренко» и в ней прямым текстом указывалась ответственность за нарушение обязательства «вплоть до высшей меры социальной защиты». И пока я внимательно бумажку читал, прихлебывая чай, Пантелеймон Кондратьевич внимательно на меня смотрел. А когда я закончил, он протянул мне ручку и уточнил:
— Ну что, подписываешься?
— А разве есть варианты?
— Конечно есть, можешь ничего не подписывать. Ты у нас обычный гражданин Советского Союза, имеешь полное право никаких секретов не знать.
— А подпишусь — буду знать. Но ведь интересно же! — и я поставил свою подпись под бумагой.
— Да уж, не зря тебя Шарлатаном прозвали, за секрет готов и голову подставить. Ну что же, слушай тогда. Секрет первый: Лаврентий Павлович сейчас очень плох, и он вот это вот все вроде и поддерживает… я говорю «вроде», хотя мое личное мнение совсем другое, но к работе уже привлекаться не будет. Поэтому МГБ в ближайшее время возглавит совсем уже другой человек, который, наоборот, считает, что картинка еще и недоделанная, но пока нам бы с этим справиться. А чтобы справиться, нужно, чтобы народ нас поддержал — а вот ты можешь этот народ нужным образом сагитировать. Сначала ты можешь сильно помочь товарищу Кирееву, а затем и другим товарищам, я тебя с ними попозже познакомлю. Вот только времени у нас на раскачку почти не осталось, голосование должно состояться уже в январе…
— Понятно, прощай надежда закончить университет…
— Вот об этом тебе волноваться все же не нужно будет. Я тут с деканом твоим разговор имел, он сказал, что если тебя из университета убрать, то его факультет можно будет вообще прикрыть… на пару лет минимум, а нам ваши специалисты просто позарез нужны. Но у вас в Горьком телестудия просто великолепная, магнитофон для записи телепрограмм есть — там что ты просто под запись насколько раз выступишь — и мы твои выступления на местах и покажем. Причем, думаю, по несколько раз покажем, а о чем выступать, мы тебе заранее подсказать сможем.
— Тогда зачем суетиться? Вы напишите, сами напишите «мои» выступления, в газетах и напечатайте — а я-то вам зачем буду нужен? Только чтобы физиономией на экранах сверкнуть?
— Ну и сверкнуть — тоже дело немалое, но ты все же неправ. Мы не будем именно речи тебе готовить, мы просто подскажем, что мы от твоих речей ждать будем. А вот какие именно слова говорить — это ты, пожалуй, и сам лучше всех сообразишь. Я заметил: твои слова, хотя они иной раз и звучат как-то… криво, народ слушает и воспринимает правильно. Потому что ты у нас Шарлатан: вроде и врешь, но так врешь, что после твоего вранья в головах у людей только чистая правда и остается. Лаврентий Павлович про тебя верно говорил: ты настолько красиво врешь, что люди сами хотят рассказанные тобой сказки сделать явью!
— Полагаю, что Лаврентий Павлович тут ошибался: я не сказки рассказываю, а просто немного иначе интерпретирую суровые факты жизни. Но чтобы их интерпретировать правильно, мне эти факты нужно заранее знать, поэтому я согласен приложить все силы, чтобы вам помочь только в том случае, чтобы мне все документы вот по этим республикам предоставили для ознакомления. Еще раз подчеркиваю: все документы. Подписку я дал, никому содержание этих документов передавать не стану — но мне нужно, чтобы никто и ни при каких условиях не имел возможности заявить, что я где-то наврал. Ведь умолчать о чем-то можно, потому что я о предмете умолчания просто мог и не знать и мне в вину такое никто поставить не сможет, а вот просто врать в таком деле недопустимо.
