Dmitrii Kazakov - Черное знамя
Но только все это Олега интересовало мало.
Ради чего ему вкалывать, стремиться к титулу действительного статского советника?
Ради народа и страны… идеалов, что когда-то казались монолитом, но за последние недели рассыпались в пыль?
Ради семьи, от которой осталось две могилы?
— Предполагает установление последовательных методов работы, опирающихся на знание экономической, политической и военной обстановки, а также на знакоооомство с положением в рядах неприятеля! — тут министр сделал паузу, давая собеседнику понять, что сейчас последует важное заявление. — И я уверен, что никто лучше тебя не справится с этой задачей!
Белке предлагают вернуться в клетку из золотых жердочек, к колесу, что так легко вертится, когда в нем бежишь, к кормушке, в которую вовремя, без перерывов, кладут отборные орехи.
— Ну да, хорошо, — повторил Олег, просто потому, что промолчать в такой момент невозможно.
— Вот, глянь, образчик работы противника, настоящая глупость, вода на нашу мельницу, — Штилер порылся в лежащих на столе бумагах, извлек аляповатую, сплошь из алого и черного, листовку. — Добыта вчера на Балканском фронте, предположительно — рааабота англичан.
«А сегодня уже в Казани» — подумал Олег, разглядывая листовку.
На ней был изображен рыжий урод с вытаращенными глазами, похожий на Огневского, поджигающий факелом земной шар, и опускающаяся сверху громадная рука со сжатым кулаком. Рукав ее был сшит из флагов союзников — Франции, Великобритании, Японии, а надпись сверху гласила «Кара для поджигателей войны неизбежна! Русские солдаты, не верьте своим вождям!».
— Идиоты, неужели они не понимают, что сейчас авторитет премьер-министра высок как никогда? — сказал Штилер. — Что после всех наших побед любая попытка очернить его или свеергнуть с пъедестала окажется безуспешной? Или вот еще одна, посмотри…
На этот раз Олегу предъявили листок, озаглавленный «ПРОПУСК К СВОБОДЕ».
Ниже разъяснялось, как хорошо будет воину русской армии, если сдастся в плен, что за прекрасная жизнь ждет его по ту сторону фронта. С другой стороны размещались иллюстрации: слева — подыхающий на колючей проволоке окровавленный боец; справа — он же, но улыбающийся и нарядно одетый, в красиво обставленной комнате рядом с хорошенькой сестрой милосердия.
— Много слов, — сказал он, мгновенно оценив длину текста. — С одного взгляда не усвоишь.
— Вот и яяя о чем говорю. Дилетанты! — министр фыркнул. — Мы показывали это нашим. Любой солдат, русский, казак, якут или грузин, увидев такое, начинал смеяться, как сумасшедший. Только последний идиот поверит, что в лагере хорошо кормят, тепло одевают и развлекают… Наши листовки для французов или американцев будем для начала проверять на военнопленных, чтобы вот так не осрамиться. Тааак, ага… — он глянул на наручные часы. — Все, договорились. Больше двух-трех месяцев тебе скучать не придется, так что отдыхай, набирайся сил…
Отведенное на «задушевную беседу» время вышло, пора уходить.
Олег поднялся, Штилер проводил его до двери приемной, и на прощание даже похлопал по плечу.
— Машину вам вызвать? — спросил дежурный адъютант, усатый штабс-капитан.
— Нет, спасибо. Так дойду.
До «Наследия» недалеко, пешком — минут пятнадцать, если шагать нога за ногу.
Олег забрал пальто и шляпу с вешалки для посетителей, одевшись, вышел в коридор.
Передвигаясь по министерству, он упорно смотрел в пол, и больше всего боялся, что встретит кого-нибудь из знакомых, хотя бы того же Кирпичникова. Ему было невыносимо стыдно — не только за то, что он сделал неделю назад, купив победу ценой предательства, а вообще за то, что он творил все эти годы, работая сначала в Питере, потом в Москве и под конец здесь, в этом самом здании.
Громоздил исполинское здание из полуправды, лозунгов и статей, текстов листовок и радиообращений, красивую иллюзию, оказавшуюся надгробным камнем не только над его собственной душой и жизнью, но и над душой целой страны.
Они хотели построить новую Россию, евразийскую, свободную.
И они ее построили, действительно новую… но вот с остальным вышла промашка.
От живого, искреннего, свежего учения Трубецкого, Алексеева и Савицкого осталась лишь оболочка, а свобода исчезла, растворилась под гнетом тяжелого камня Вечной Империи, фальшивой идеократии, взваленной на плечи многострадальным российским народом.
Чем тут гордиться?
Едва вышел на крыльцо, как лицо залепило снегом, но от этого стало даже легче — пусть холод и сырость, даже физическая боль, все же они отвлекают от того, что творится в душе. Олег поежился, поднял воротник плаща, защищаясь от ледяного ветра, и тяжело зашагал вниз по лестнице.
Метель бесновалась над Казанью, словно на календаре был февраль, а не октябрь.
Что принесет с собой подступающая зима?
Такие же вот погодные катаклизмы, новые карточки на продукты, и похоронки, похоронки — в тысячи семей, с разных фронтов, от гор Греции до равнин Китая и вод Индийского океана.
— Олег! Ты? — негромкий окрик нагнал в тот момент, когда Олег сошел на тротуар, заставил сбиться с шага.
Ну точно, Ставский-Кирпичников, в том же френче под распахнутой шинелью, с улыбкой на усатой физиономии.
— Привет, — сказал он, протягивая руку для пожатия. — Говорят, ты к нам вернешься?
Начальник отдела общей пропаганды знал обо всем, что творилось и даже еще только планировалось в стенах родного министерства. А уж в умении держать нос по ветру и подлаживаться под изменчивое и не всегда предсказуемое начальство с ним могли сравниться немногие.
Вот и сейчас он смотрел и говорил совсем не так, как двадцать второго сентября, когда они виделись здесь же.
— Вряд ли, — бросил Олег, морщась от запаха табака, и чувствуя, что ему физически неприятен этот человек.
Вернуться в логово Штилера после всего, что произошло?
Вновь стать одним из паучат?
— Это как же? — удивился Кирпичников. — Неужели откажешься?
Да, отказаться, когда тебя приглашает сам министр мировоззрения, нельзя, но есть выход, выход есть всегда, правда думать о нем не очень хочется, слишком это неприятно, но здесь и не надо думать, надо действовать.
— Посмотрим, — сказал Олег. — Ты не беспокойся… все будет нормально, надо бы встретиться как-нибудь, обязательно, вот только в делах просвет наступит, а то в «Наследии»… Ладно, я побежал.
Он еще раз потряс руку Кирпичникова, и заторопился прочь.
О том, что ему в лицо бросили цитату из него же самого, начальник отдела общей пропаганды вряд ли догадался.
— Э… ну ладно, — растерянно произнес он.
Оставив позади площадь Евразии, Олег замедлил шаг.
Торопиться некуда, можно неспешно пройтись по городу, ставшему новой столицей, символом синтеза Востока и Запада, осуществленного здесь, на древней волжской земле, некогда бывшей вотчиной ханов Золотой Орды, а затем русских царей еще до времен их обольщения европейской культурой…
Проклятый Петр!
Олег вздрогнул, поняв, что думает, как положено правоверному евразийцу.
Ну да, сначала ты веришь в некие идеалы осознанно, а потом они становятся частью тебя, влияют изнутри на поступки, слова и даже мысли, причем так, что воздействие это невозможно заметить.
— «Империя»! «Империя»! Свежий выпуск «Империи»! — прокричал мальчишка-разносчик, пробегая мимо. — Победоносное наступление на Балканах! Фронт прорван в трех местах! Наступление! Наступление!
Олег поморщился — слышать о победах страны, служению которой он отдал много лет, было неприятно. Народ от этих побед не получит ничего, а государство… слепой идол, грандиозная пирамида, возводимая людьми в безумном ослеплении, паутина, уродливый организм…
Пусть он станет больше и сильнее, что с того?
Свернул с улицы Единства, в глаза бросилась все та же афиша на стене — «Варшавский гамбит» с Черкасовым и Крючковым, военная сага, повесть о победе над подлыми и лживыми германцами.
Олег мог пересказать содержание, не заглядывая в кинотеатр.
Определяемые идеологией шаблоны, всюду они…
Он поднялся на крыльцо, прошел под табличкой «Институт изучения евразийской истории «Наследие», внутри предъявил вахтеру пропуск, и вскоре оказался в пределах специального сектора. Перед дверью, за которой стоял его рабочий стол, на мгновение задержался, и лишь после паузы секунд в тридцать потянул за ручку.
— О, Олег Николаевич! Какая радость, да-с! — Николай Филиппович Степанов, заведующий, был на месте. — Видит Господь, я каждый день молился, чтобы с вами все обошлось благополучно. Сказывали, что вы там попали в переплет.
— Всякое было, — неохотно отозвался Одинцов.
— Но ничего, главное, что вы вернулись, что вы с нами. Может быть, чаю изволите? — Степанов хлопотал, точно большая наседка. — Нет? Ну ладно, как хотите… Располагайтесь. Должен сообщить, что сейчас отбываю, и сегодня уже не появлюсь… Петр Петрович ныне в Киеве, там обнаружились интереснейшие документы, относящиеся к ложе «Великий Восток народов России», так что сегодня вы тут за хозяина.
