Василий Звягинцев - Не бойся друзей. Том 1. Викторианские забавы «Хантер-клуба»
– Рай земной, да и только, – с долей иронии сказал Уваров. – Один вопрос – надолго ли такое процветание? До первой войны? С Совдепией, с Антантой. Думаете, мало и там, и там желающих «всё отнять и поделить»?
– На наш век хватит, – чересчур, кажется, небрежно ответил Басманов. – Швейцария, вон, триста лет золото в подвалах банков копит, и никто её не трогает, невзирая на отсутствие приличной армии. А с нашей никто не захочет связываться.
– Так то Швейцария, – без всякого пиетета к Альпийской республике скривился Валерий. – Одним словом, спасибо за информацию. Одно осталось узнать – как нам себя здесь следует вести? Как свою работу исполнять – мы знаем. Но вот общий фон… Кое-что прояснили – учтём. Преступного мира у вас, считаем, нет, а как насчёт иностранной агентуры? Окружение у вас очень недружественное, значит, шпионов должно быть в избытке, по военной линии, по экономической, легальных и нелегальных. И о поголовной лояльности граждан зря вы мне так убедительно разъясняли. Потому что я вам не поверил. Не можете вы – в таком вопросе наивность проявлять. Тогда зачем меня в заблуждение вводить? Идейные враги у вас внутри страны есть, не может не быть, любая власть обязательно кого-то не устраивает. Те же тайные коммунисты вам изо всех сил вредить будут, просто чтобы не допустить столь наглядного подтверждения краха своих идей, то ли вычитанных из книжек, то ли жизнью выстраданных. И идеальный ваш гражданин, на жалованье имеющий возможность в Ницце отпуск проводить, едва ли найдёт в себе силы отказаться от приличной суммы сверх своего роскошного жалованья. Да что я вам азы своей нынешней профессии излагаю? Купить и завербовать почти любого можно. У вас – тоже.
Похоже, Уваров, как всякий строевой офицер, жандармской службой если не брезговал, то хоть немного, но зазорной её считал. Потому счёл нужным добавить «нынешней». А так я, мол, такой же, как вы, фронтовик.
– У нас тоже жизнь вполне благополучная, – продолжил Валерий, – но врагов всяческого сорта более чем достаточно. Самое же главное и одновременно печальное – врагом легко может стать тот, кого вчера ещё считал… Ну, не другом, в друзьях ошибиться трудно, а вполне надёжным соратником. Вы же сами видели.
– Это – правильно, – не стал спорить Басманов. – Предают всегда свои. И я рад, что ты пришёл к правильному выводу. С общепринятой и у нас, и в Европах точки зрения жизнь в Югороссии великолепна. Это мнение разделяет гораздо более двух третей населения.
Я не зря тебе про ваши Израили напомнил. Особенно про тот, который в твоей реальности – идишский, ашкеназский. Здесь у большинства дееспособного населения примерно такая же психология. Люди или успели лиха хлебнуть за три года жизни в «стране советов», друзей, родственников, детей потеряли, от голода, от тифа, испанки, чрезвычаек и комбедов. Великого писателя Бунина почитай, «Окаянные дни». На ГИП он через десяток лет нобелевским лауреатом станет, здесь пока – просто великий русский поэт и прозаик. На мой вкус – как поэт даже лучше…
Уваров не то чтобы удивился культурному уровню полковника. Особо удивляться было нечему – всё ж таки человек нашего круга, царский ещё гвардеец, в Серебряном веке выросший (лучшие театры с билетами в партер «не дальше седьмого ряда», а такой билет – четверть жалованья мелкого чиновника или армейского подпоручика), книги читавший даже на войне.
Совсем другое его удивило – как сумел всего за пять лет бывший белогвардейский капитан, случайно (а случайно ли?) встреченный на стамбульском бульваре Новиковым и Шульгиным, так великолепно вписаться в логику и психологию совершенно чуждых ему почти по всем параметрам реальностей и человеческих общностей.
Сам он, второй год контактируя с этой организацией, своим себя там пока не почувствовал. А Михаил Фёдорович с ним сейчас так легко, свободно, раскованно беседует. Одновременно как старший товарищ и почти ровесник, фронтовой офицер всеми забытой войны и далеко не последний деятель в контролирующей несколько совершенно разных миров организации. Сумел бы сам Валерий подобным образом, сочувственно, понимающе, одновременно и поучительно, говорить со своим правнуком?
– Остальная, не большая, а, так скажем, – влиятельная часть полноправных югоросских граждан – солдаты, бойцы, – продолжал объяснять Басманов. – Не устрашившиеся многократного превосходства врага и не поддавшиеся на идейные и материальные посылы. Почувствуй разницу. Некий бывший поручик Тухачевский (в голосе Михаила Фёдоровича прозвучало откровенное презрение) или полковник Генштаба Егоров пошли на службу к большевикам. Как же – из неудачливого ротного сразу в командармы! В благодарность – золото мешками, кокаин вёдрами, мраморные дворцы в центре Москвы, личные бронепоезда с царскими салон-вагонами. А у нас – полковники рядовыми в стрелковой цепи или кавалерийском эскадроне головы клали бесплатно! И победили. За счёт этого самого идейного бескорыстия! Такие люди сейчас и составляют элиту здешнего общества. Воевавший вахмистр или подпоручик безусловно выше по авторитету, не говоря уж про «первопоходников», нежели не нюхавший пороху богатей…
– Вроде как в Спарте? – спросил Уваров.
– Кое-чем похоже. Но любая аналогия вредна и опасна, если на её базе делать выводы о текущем моменте. Спарта – уж очень далеко. Израиль, третий раз повторяю, гораздо ближе. Все, кто собрался в Югороссии, кто за неё воевал, кто её сейчас строит – братья, друзья, единомышленники, однополчане. Остальные, а также и весь окружающий мир – враги. Принципиальные или, точнее сказать, инстинктивные. Со скорпионом ведь у нас нет «принципиальных» разногласий, но кусает, бывает и насмерть, при любом подходящем для него случае.
– Спасибо, утешили. Значит, в вашей «тихой заводи» опасаться нужно всех?
– Странный вывод, – стряхивая пепел с папиросы за откос стены, удивился Басманов. – Совсем наоборот. Ты, особенно если будешь в военной форме, и твои девушки – на подсознательном уровне будете восприниматься большинством окружающих как свои. Ну, а меньшинством – естественно, наоборот. Но это всё я о коренной России говорил. Здесь, в Царьграде, немножко по-другому. И население до крайности пёстрое, и психология, что ни говори, – восточная. Правда, турок здесь не так много осталось, русских тысяч сто сюда уже перебралось, греков много, армян, евреи из бывшей черты осёдлости массами хлынули. От ножа в спину в закоулках Галаты я тебе гарантий не дам. Тут уж – каждый за себя. Но в целом жить можно, не хуже, чем в Ташкенте вскоре после присоединения…
– От ножа как-нибудь уберегусь, – ответил Валерий, – если вообще по тем закоулкам ходить придётся. Мы тут не для этого. Мне Тарханов сказал – на друзей там, где окажешься, можешь положиться…
– Конечно, можешь. Во всех отношениях. Однако… – в голосе полковника Валерий услышал знакомые нотки училищных наставников. – Мы с тобой всегда, от присяги до могилы – на переднем крае. Кому доверять спину и голову – нам решать. Откуда враг может ударить – тоже нам. Сколько сможем отличать первых от вторых, столько и жить будем.
Ценное замечание и хорошо сформулированное.
– Вы, Михаил Фёдорович, быстро эту науку постигли?
– Раньше, чем в землю лёг. Ты в каком возрасте на первую войну попал?
– В двадцать два, сразу после училища, – ответил Уваров.
– Я в двадцать один. Так у тебя какая война была? За первые полгода службы в твоём полку, бригаде, что там было – сколько убитых?
Уваров задумался, начал прикидывать.
– Ну, насколько помню – человек тридцать, в бригаде. Правда, там в одном оазисе сразу кавалерийский взвод в спину перестреляли. Как раз предательство.
– Бывает, – потянул из портсигара очередную папиросу Басманов. – А под Берендеевкой сколько потерял? – словно прокурор на допросе, чуть поднажал он голосом.
– Под Берендеевкой – из роты почти сорок… Так вы ж сами видели, что там творилось.
– Да что ты оправдываешься, что ты оправдываешься, – вспылил полковник. – А вот на том пятачке, где я свои первые бои принял, за неделю шесть тысяч убитых, пятьдесят тысяч раненых. В начале Мировой войны в основном шрапнелями стреляли, и на предельных дистанциях на одного убитого два десятка легкораненых приходилось. Меня три раза шрапнельной пулей по голове и погонам задевало – и ничего, как видишь. Зато потом статистика своё взяла, – он скривил губы и сквозь зубы втянул воздух. – И убило вокруг меня, по самой грубой прикидке, только на дистанции прямого выстрела[119] тысяч сто человек, за те девяносто четыре года, что я на службе числюсь.
От услышанного Уварову стало настоящим образом не по себе. Очень трудно было себе представить, даже при его боевом опыте – девяносто четыре года войн, начиная с тёплого и солнечного лета девятьсот четырнадцатого и по сей день!
