Мушкетерка - Лэйнофф Лили

Лишь после этого напряжение отпустило его.

— Удивительно, как я продержался столько времени после нашей последней встречи.

— Это было всего несколько дней назад, — возразила я.

— Все равно. — Он нежно погладил пальцами мою щеку. Когда я слегка отстранилась, он смущенно положил руку обратно на колени.

— Этьен, то, что случилось тогда… — Арья то ли была всерьез увлечена своей книгой, то ли очень хорошо притворялась.

Он взял мою руку в свои и держал так, словно она была хрупким экзотическим цветком. Я хотела отобрать у него руку ради своего же сердечного спокойствия, но не могла. Я должна была выполнить долг перед Орденом. Перед сестрами. Хотя я знала, что будет больно.

— Таня, прости меня. Я не относился к тебе как должно, не ухаживал как должно. Я все сделал не так, — пылко проговорил Этьен.

— Прошу, не надо думать, что ты что-то сделал не так. — Я гордилась взвешенностью своего ответа. Гордилась тем, что не поддалась небольшой вспышке гнева — незнакомого, ошеломляющего, — которая зародилась в самой глубине души. Почему каждый раз, когда мы вместе, он начинает извиняться передо мной за свое поведение?

— Я позволил чувствам взять надо мной верх. Но обещаю, это не повторится, — сказал он.

Шумно захлопнулась книга. Должно быть, я что-то пропустила из-за шума в ушах.

— Но мне показалось…

— Что я хочу тебя? Это правда. Я хочу тебя больше всего на свете, поэтому я собираюсь написать твоему отцу и просить его благословения. — Я уставилась на Этьена, на ресницах задрожали непролитые слезы. — Я что, неправильно понял наши отношения? Ты этого не хочешь?

— Нет, — запинаясь, ответила я. — Нет, я хочу, конечно, я хочу этого, я просто не знаю, как сказать… я не могу — то есть для начала я должна спросить тебя, должна узнать…

Раздался краткий предупредительный стук в дверь, в следующий миг она рывком распахнулась, и вбежал запыхавшийся курьер, а за ним — растерянная Жанна.

— Месье Вердон, вам письмо, — выдохнул курьер.

— Что бы это ни было, я сейчас…

— Это срочно!

Этьен взял у него конверт и вскрыл. Когда он пробежал глазами по строчкам письма, выражение его лица изменилось.

— Этьен! Что-то не так? — спросила я.

— Моя мать нездорова, — ответил он.

— Нездорова?

Он повернулся ко мне, засовывая письмо в карман:

— Мой отец сказал ей, что ему нужно остаться в Париже по делам. По крайней мере, так он нам говорил. Скорее всего, он просто пьет где-нибудь в кабаке, внушая себе, что он часть народа, раз не ходит по кабаре. Но Таня… она никогда не жалуется, даже если очень больна. Если уж она решила мне написать…

— Тебе точно нужно ехать? — Он открыл свое сердце, он положил мне его в ладони — он ответил бы на любые вопросы об отце. О его делах в Париже, о Зимнем фестивале, до которого оставалось всего несколько дней.

Меня нестерпимо жег стыд. Если бы у меня была возможность поговорить с отцом перед тем, как… Хоть Этьен и не был близок со своей матерью, он все же любил ее. Она навещала его в пансионе, она посылала за ним всякий раз, как ей казалось, что он сбился с пути, — она единственная в семье интересовалась его жизнью.

— Этьен, — снова начала я. Я представила себе, что целиком сделана из железа. Что для меня важен только мой долг. — Прошу, останься. Я должна узнать…

Он прижался губами к моей руке, едва слышно выдохнул мое имя. Когда он ушел и за ним закрылась дверь, я прижала эту руку к груди.

Арья сунула книгу на полку с такой яростью, что я подпрыгнула. Она смотрела на меня так, будто не узнавала.

— Арья, — начала я. Но язык прилип к гортани: на ее лице не отражалось ни удивления, ни шока. Только правда.

— Я никому не говорила. Я подумала, что ты разок ошиблась, и больше это не повторится. Что ты так сильно хотела раздобыть доказательства, что решилась на отчаянный шаг. Но я ошибалась. Теперь я поняла. Ты собиралась рассказать ему. О себе. О нас. Ты… любишь его. На самом деле. Я предупреждала: мы не сможем тебя спасти, если ты сама захочешь утонуть.

— На балу я действительно совершила ошибку, но сегодня все было совсем не так. Ты не так поняла, я не собиралась рассказывать ему… — попыталась я снова, уже не сдерживая слез, но она не ответила. Она вышла из комнаты, словно я стала заразной.

Провал. Бледно-желтая юбка, мелькнувшая среди колонн. Это была она.

Арья все знала.

Глава двадцать седьмая

— Этьен Вердон больше не твой объект. — Мадам де Тревиль даже не подняла взгляда от работы, когда я вошла в кабинет.

Когда Арья оставила меня в салоне вчера, я знала, что следует ожидать чего-то подобного. Я ждала всю ночь, ворочаясь без сна, ждала все утро, весь день и часть вечера. На меня обрушивались образы: папа, совсем один, мама, совсем одна, Этьен, совсем один у постели своей матери. Но это не сделало меня нечувствительной к гневу мадам де Тревиль.

— У нас осталось всего два дня до…

— Он исчерпал свою ценность. Это совершенно очевидно.

С каждым вздохом мои неудачи множились. Орден. Сестры по оружию. Отец.

— Я знаю, что, как показалось Арье, она видела, — проговорила я, судорожно вздохнув. — Но…

— Тогда скажи мне ты: чем ты, по-твоему, занималась?

Словно вспышка молнии, меня озарило воспоминание о том моменте: шум ветра, стук моего сердца.

— Да, Арья видела, как мы целовались. Я только хотела сказать, что вчера она ошиблась. Я бы никогда не позволила себе слишком привязаться к нему или рассказать ему об Ордене. Если вы дадите мне немного больше времени, я выясню правду; я смогу. Он сейчас сам не свой: его мать больна, а у меня не было шанса допросить его как следует. Но он совсем рядом с Парижем. Позвольте мне поехать навестить его.

Мадам де Тревиль отложила перо, черты ее лица исказило разочарование. Это было даже хуже, чем гнев. Хуже, чем упреки и критика за плохо выполненное парирование. Хуже, чем свирепый взгляд, которым она награждала нас, если мы оступались в гавоте. Стыд запустил в меня свои щупальца.

— Ты утверждаешь, что сохранила бы нашу тайну, но остается еще тот неприглядный факт, что ты позволила себе влюбиться в объекта. И даже если ты не последуешь велению сердца, как я могу доверять твоим суждениям?

— Я не это… я бы никогда…

— Тогда что ты имела в виду? Ты всегда позволяла эмоциям взять над тобой верх, но ни разу ты не проявляла такой опасной глупости. До нынешнего момента. — Я не пошевелилась, чтобы вытереть слезы, которые стекали по моим щекам. — Ты не смогла выполнить даже самое простое задание. Из-за твоей неспособности держать свои чувства в узде Арье пришлось заниматься твоим первым объектом на балу. Ты уединилась с Вердоном так надолго, что дю Верлак решил, будто твоя честь в опасности. Ты хоть понимаешь, какой необратимый ущерб был бы нанесен твоей репутации, а значит, и моей, если бы он тебя нашел?

Я невольно вздрогнула; слова мадам де Тревиль обжигали кожу, словно угли.

— Я не говорю, что это была хорошая идея. Но это был всего лишь поцелуй…

— О, сплетники и сплетницы Парижа назвали бы это иначе. К тому времени, как слухи обошли бы весь высший свет, они превратились бы в историю о том, как ты оседлала его посреди дворцового сада, задрав юбки до ушей. И скажи на милость, кто бы стал тогда воспринимать тебя всерьез? Кто бы стал воспринимать всерьез нас? Ты думаешь, Мазарини поверил бы, что мы на что-то способны, после того как ты уничтожила бы весь Орден? — Мадам де Тревиль достигла точки кипения, костяшки ее пальцев побелели от напряжения. — Ты так отчаянно нуждаешься в любви, что готова упасть к ногам любого, кто проявил к тебе малейший интерес? Позволь внести ясность, Таня: он не испытывает к тебе чувств. Он тебя даже не знает.

Я крепко обхватила себя руками, чтобы перестать трястись. Чтобы не развалиться на части. Чтобы не рассыпаться по полу кабинета вперемешку со всем, что я уже потеряла или вот-вот потеряю. Нет. Нет. Я слишком много времени посвятила тому, чтобы закалить себя. Я долгие месяцы укрепляла свои ноги, смеялась с другими мушкетерками, танцевала гавоты. Слишком долго становилась собой, чтобы теперь себя потерять.