Федор Вихрев - Смертный бой. Триколор против свастики
Словно угадав мой вопрос, Головатов сообщил, что журналисты программ «Человек и закон» и «Специальный корреспондент» вместе с операторами находятся на съемке и присоединятся к нам немного позже. Ну, позже, так позже. Я представился всем присутствующим и предложил пройти в кабинет, где стараниями Сани уже были подготовлены стулья, а стол застелен какой-то зеленой бархатной скатертью.
Когда все расселись, я предложил присутствующим задавать вопросы. Только было корреспонденты собрались воспользоваться предоставленной им возможностью, как с места вскочил Борщов.
— А почему нам не показали немецких военнопленных? Где вы их содержите?
— Где и положено находиться военным преступникам — под стражей.
— Вы же юрист, вы должны понимать, что преступниками их может назвать только суд, после тщательного и всестороннего расследования!
Ну, дает. Смотрю — у Сани и его бойцов, отобранных для беседы с комиссионерами по принципу наибольшей фотогеничности, заходили желваки.
— Уточняю. Немецкие военнопленные, подозреваемые в совершении военных преступлений, находятся в специально отведенном помещении, где содержатся под охраной.
— Можем мы их увидеть?
— Можете. Вы хотите сделать это прямо сейчас?
— Да, прямо сейчас.
Так как остальные члены комиссии не возражали, пришлось проводить присутствующих в мужскую раздевалку. Борщов попросил, чтобы им дали поговорить с немцами самостоятельно, но я отказал, сославшись на необходимость обеспечения их безопасности, так что в раздевалку мы зашли все вместе. И тут началось. Унтер, владевший русским языком, заявил о том, что с ними негуманно обращаются, держат их в наручниках, до сих пор не накормили, редко выводят в туалет, что к показаниям их принуждали, а господина обер-лейтенанта просто избили, в подтверждение чего Зейберт продемонстрировал свое распухшее ухо. И это не говоря о том, что как минимум двое солдат и один офицер были убиты. Услышанное явно привело Борщова в полный восторг, и он, обратившись к своим коллегам и журналистам, задвинул целую речь о том, что современная демократическая Россия должна быть образцом в соблюдении прав человека, даже если этот человек — противник, даже если это такой противник, как охранник лагеря. Только через неуклонное соблюдение этих принципов Россия может стать лидером свободного мира и эталоном, на который будут равняться другие. А лиц, которые допустили в отношении немецких военнопленных вопиющую жестокость, следует привлечь к ответственности, потому что мы должны… бла-бла-бла. Ему поддакивала дамочка, которую я так и не смог опознать. Как мне шепнул на ушко Боря — дамочка была из «Международной амнистии». Лучкин молчал. Первым не выдержал Боря.
— Знаете что, уважаемый господин адвокат? Я хочу вам пгедложить обгатиться с вашей гечью к годственникам тех, кого мы видели на поле. Без сомнения, они вас постагаются понять!
— Я сочувствую их горю, но мы должны…
— Знаешь, что ты должен сделать? — неожиданно вступил в разговор один из Саниных бойцов. — Ты должен сейчас взять носилки и пойти со мной, к оврагу, в котором лежат тела тех, кого расстреляли эти мрази. Вот когда ты, сука, загрузишь полный кузов тел, тогда мы с тобой продолжим разговор.
— Что вы себе позволяете, молодой человек?
— Я? Я еще ничего не позволяю. Товарищ капитан, — обратился боец к Старому, — разрешите я ему в табло дам!
— А я добавлю, пгичем с удовольствием, у меня это хогошо получится! — неожиданно поддержал студента Боря, демонстрируя свой отнюдь не слабый кулак.
— Товарищи, товарищи, давайте не будем ссориться. Мы приехали сюда для того, чтобы получить объективную картину, то, что мы сейчас услышали, — часть этой картины. Это война, война, в которой жестокости допускают обе стороны, — попытался сгладить ситуацию Лучкин.
— Нет, позвольте… — начал было Борщов.
— Заткнись, — оборвал его Саня. — Заткнись лучше, а то я Гоше разрешу…
— Ничего не меняется, — не удержалась Латыпова, — как были сатрапами, так и останетесь.
Обстановка ощутимо накалялась, но тут все разрулила Слизова.
— Я думаю, что на все поставленные товарищем Борщовым вопросы руководитель группы нам ответит позже. Давайте пока осмотрим тот самый овраг, о котором нам рассказывали.
Пока комиссию и журналистов водили к оврагу, мы все — Саня, Андрюха, опера — собрались в кабинете для того, чтобы обсудить создавшуюся ситуацию. Наше обсуждение прервал Головатов. На этот раз он выглядел совсем по-другому — исчезла самодовольная улыбочка, перед нами стоял нормальный, абсолютно нормальный мужик.
— Извините, ребята, что пришлось немного с вами поиграть. Моя фамилия действительно Головатов, но представляю я Администрацию Президента. Моя задача изначально была в том, чтобы создать у вас боевой настрой, немножко завести даже. Мы хотим, чтобы страна увидела, что представляют из себя эти деятели, на что они готовы пойти и с чем смириться ради удовлетворения своих амбиций и тех принципов, которые они хотели навязать стране. Все, что здесь происходило — от начала и до конца, — снималось скрытыми камерами. Снималось, как Фельгауэр беседует с солдатами и офицерами, снималось и снимается, как все они (мы поняли, кого именно Головатов имеет в виду) видят то, что видят. Мы даже дадим им написать о том, что они увидели и услышали — написать все, что они посчитают нужным. И опубликуем. Но одновременно с этим мы покажем всей стране то, что здесь происходило на самом деле, так что не ссыте, сделать из вас будановых или ульманов ни у кого не получится. Как с немцами-то получилось?
Мы рассказали о том, что и как произошло с замом Зейберта и двумя пулеметчиками.
— Ну и правильно. Нечего таким гадам свет коптить. Да и остальные, я думаю, не заживутся. Вы тут, наверное, не знаете, что в России творится? Часть этих деятелей выступает за то, чтобы остановиться на границе и начать переговоры с законным немецким правительством, упирая на то, что большинства своих преступлений они еще не совершили, и мы не можем осуждать людей за то, что они сделали в нашей истории, но не сделали здесь. Другие — орут, что потерь мы должны избежать, поэтому надо предоставить право оккупации Германии «демократическим» странам. Даже больше было — неофашистские демонстрации проходили, с требованиями заключить союз с Гитлером, во как.
— Ну, вы даете! У меня руки чесались вам физиономию начистить! — изумился Саня.
— Ну, это не так просто. Я до Администрации служил не в пресс-службе, а в ГРУ, так что подготовка имеется, — широко улыбнулся Головатов.
— Ну и как, много таких набирается? — поинтересовался я, продолжая начатую полковником тему.
— Нет, конечно. По проведенным опросам в Интернете, около восьмидесяти пяти процентов выступают за то, чтобы добить врага, не вступая с ним ни в какие переговоры. При опросах в реале — соотношение еще большее. Причем — везде, в каждой республике бывшего Союза. Ну ладно, объяснились, так что не буду вас больше отвлекать. Вам еще для телевизионщиков и журналистов пресс-конференцию проводить, вы уж постарайтесь на этот раз поспокойнее отвечать.
— А вы разве не поняли, товарищ полковник, что я с вами тоже немного играл? — спросил я.
— Разве? А мне показалось…
— Зря вам показалось. Мы к провокациям привыкшие, в суде адвокаты и не такое вытворяют, бывает.
— Ну, тогда вообще здорово. Тогда вы, наверное, подберете людей, которые смогут держать себя в руках?
— Само собой. Михалыч! Из студиозов пусть Старый кого-нито подберет, он их лучше знает, а самого Саню пускать нельзя, нет.
Мы продолжили работать. Закончили с допросом немцев, подготовили материалы. В середине дня за ними приехали автозаки из Минска, с вэвэшным конвоем — с собачками, баллонами с «черемухой» и резиновыми палками. Слава богу! Поначалу ходили слухи, что здесь с немцами и покончат — данных хватало для того, чтобы поступить с ними «по законам военного времени». Но, честно сказать, я не знаю, смог бы кто-то из оперов или Саниных ребят «привести приговор в исполнение». Одно дело — в горячке запальчиво сказать «я их всех порешу», другое дело — расстрелять. Не знаю… И не хочу знать.
Тела погибших с поля и из оврага погрузили в рефроконтейнеры — к несчастью, этих тел было слишком много для того, чтобы использовать санитарный транспорт. В город стали возвращаться люди, и часть из них, узнав о том, что здесь происходило, молчаливой скорбной толпой стояла перед оцеплением. Каждый из собравшихся, наверное, надеялся на то, что его родных и близких здесь не найдется. Тела было решено везти в Минск — в морге Кобрина просто не было мест для такого количества покойных. А ведь эти — те, которые борцы со смертной казнью, — они ведь уже видели такие картины. На Дубровке, в Волгодонске, в Каспийске, во многих других местах, по которым прокатилась волна террора, где так же, как здесь, гибли невинные люди. Видели — и продолжали гнуть свою линию…
