Владимир Синельников - Приключения порученца, или Тайна завещания Петра Великого (СИ)
Аудиенция задерживалась. Сначала у Государя побывала царевна Анна Петровна. Она пробыла у него довольно долго. Вышла хмурая, но не в горе, а какая-то озабоченная, и ни с кем не разговаривая, пошла прочь. Потом зашла Екатерина, пробыла не долго, вышла вся в слезах, и сразу к Меньшикову. Он приобнял её, приободрил, и они вместе також вышли прочь. Пока Абрам ожидал своего часа, он увидел в толпе гвардейцев, уволенного уже было, Синельника Алексея Кирилловича. Они радостно подошли друг к дружку, сердечно обнялись. Алексей успел прошептать Абраму:
– Уезжай быстрее, тебе грозит смертельная опасность. От Меньшикова и Толстого. Ничего меня не спрашивай. Беги, беги в Казань. Там встретимся….
– Погоди, я что-то не понял…
– Ничего не спрашивай. Беги пока цел.
При этом Алексей приветливо улыбался – мол, встретил старого боевого товарища. Потом вдруг неожиданно отвернулся и пошёл к своим гвардейцам. И ещё одно странное и знакомое лицо увидал Абрам. В толпе, поддерживающих Петра Алексеевича, он мельком разглядел, одетого в форму семёновца, капитана, который всё время становился так, что бы скрыть своё лицо. Лицо было никакое. Как – будто все черты смазаны. Всё на месте, и нос и глаза и губы, но всё как будто не его. Внезапно Абрам увидел, как к этому капитану подошёл маршал Брюс, Иаков Велимович, и они о чём-то перешептывались, глядя в сторону Абрама. Потом Абрам внезапно для себя обнаружил, что Брюс стоит один и равнодушно глядит на толпу. Капитан, как бы растворился в воздухе…
Он мучительно вспоминал, где же он это лицо видел, это лицо, такое никакое, и не мог вспомнить никак.
Когда Абрама вызвали на аудиенцию, он увидел, что в опочивальне стоит полевой алтарь и полевая исповедальня, а рядом вертится протоиерей, духовник Петра, Федос. Государь возлежал на подушках обессиленный, но спокойный. Он лишь вяло улыбнулся Абраму и слабеющей рукой подозвал к себе. Макаров из дальнего угла опочивальни, сидя за италианским бюро, зло и ревниво следил за ними, не спуская глаз.
– Ну что Абраша, вот видишь, и подходят мои дни к финалу. Знал, что всем энтот путь уготован, а всё ж надеялся в душе, а вдруг да меня и минует? Ну вот понял я сегодня, когда исповедовался, что и меня господь призывает на суд свой. Как ты полагаешь, Абраша, куда мне дорога уготована, в рай, или же в пекло?
– Государь, батюшка, Ваше Величество, позволь мне слово молвить! Рано тебе ещё уходить от нас. Ты ещё не всю свою задачу на этой земле выполнил, не всю Россию нашу матушку обустроил. Так что об суде тебе негоже говорить. Правда на всё воля божья, но я уверен, и весь народ наш уверен, что ты есть богатырь русский, и из болезни своей выйдешь победителем. Мы все верим и надеемся…
– Брось, Абраша, не разводи эти придворные сопли, не к лицу тебе, моему любимому сыну, такие лести говорить…
При этих словах Абрам побелел, насколько это было возможно при его цвете, а Макаров весь вытянулся за конторкой, шея его стала вдвое длиннее, и уши оттопырились, как у охотничьего пса. Он расслышал только слово «сын и весь напрягся, пытаясь расслышать весь разговор. Но Пётр уже перевёл разговор на другую тему.
«А как твоя семейная жизнь, Абрашенька, доволен ли ты женою своею, коию я тебе подобрал? Ладите ли, в любви ли живёте?
– Да нет, батюшка, не заладилось у нас что-то. Сукою она оказалась. Родила мне выблядка женского полу, девочка – то хорошенькая, но на меня совсем не похожая, да и беленькая вся, как снежок, и глазки голубенькие…
– Ах незадача какя! Так ты её ссуку в батоги, да в монастырь, в монастырь!
Пётр закашлялся, взгляд стал отстранённым, лицо исказила гримаса боли, ему стало плохо. Он махнул рукою, мол иди. Да сам и на завтра назначил новую аудиенцию.
На следующий день 26 января Абрам, как и было назначено, явился к Государю. В приёмной зале опочивальни он застал ту же картину, что и вчера, только охраны из преображенцев стало ещё больше, а барабаны гремели во дворе ещё громче. Опять он заметил это безликое лицо, что поразило его давеча, но обладатель оного опять как бы испарился, как только Абрам попытался разглядеть его.
Абрам зашёл в опочивальню и увидел совершенно другую картину, нежели вчера. Пётр высоко сидел на подушках, вид его был почти здоровый, как и до болезни. Опять он был полон энергии и жажды деятельности. Он диктовал Макарову какой-то указ, что-то про рыбу, про кости, да про клей. Когда указ был готов, он размашисто подписал его и обратил взор на вошедшего Абрама.
– Вот, Абраша, сынок, на поправку кажися пошёл. Мне вчерась катеризацию исделали эти изверги (он указал взглядом на Блюменпроста), так я пряо и ожил. Ты не поверишь, здоров, как и ранее. Только слабость ещё в членах чувствуется. Ну ничего, даст бог, выкарабкаемся.
И уже обращаясь к Макарову.
– Слушай, друг любезный, распорядись-ка, что бы барабаны заткнулись, говорить мешают. Да и распорядись-ка ешо насчёт обеду, а мы пока с Абрамом Петровичем поболтаем, покалякаем.
Макаров нехотя поднялся, подозрительно посмотрел на Абрама, постоянно оглядываясь, двинулся к дверям. Когда он вышел, Пётр быстрым движением полез под подушку, достал какую-то бумагу и быстро сунул её в карман Абраму.
– Тихо, сынок, потом прочтёшь, сейчас не смотри. Как поправлюсь, обговорим детально.
Макаров вернулся очень быстро, подозрительно оглядел Абрама и срывающимся голосом сказал.
– Ваше Величество, распоряжения мною отданы, сей момент барабаны прекратят И далее, обращаясь уже к Абраму.
– А вас Абрам Петрович просит господин фельдмаршал, князь, Александр Данилович Меньшиков, принести обед Государю Императору.
Абрам вопросительно посмотрел на Петра. Пётр нахмурился, потом улыбнулся и тихо сказал.
– Иди, иди сынок, помни, что тебе сказано было.
Абрам вышел. В конце залы толпилась челядь дворовая с подносом, на котором стояло большое блюдо с гречневой кашей и куском парной осетрины. Ему передали поднос и он торжественно внёс его в опочивальню. Поставил на столик рядом с кроватью и отступил. Пётр хитро усмехнулся, взял в руку ложку и, обращаясь к Макарову промолвил.
– Друг любезный, Алексей, Васильевич, составь-ка мне кумпанию, что-то одному мне йисти не хочется, кусок в горло не лезет. А ведь каша-то знатная, салом гусиным заправлена, ох, хороша… Давай, давай, крыса канцелярская, отобедай со мною…
Макаров побледнел, только сумерки зашторенной опочивальни скрыли его мертвенную бледность.
– Я сыт, ваше величество, да и ложки нету…
– А ты моей, поешь-ка немного, отведай, а то подумаю ещё, что вы меня отравить надумали…
– Что вы, Ваше Величество, да как можно-то…
Дрожащею рукою он взял у Петра ложку набрал каши и положил её себе в рот.
– Давай ешь ещё и глотай сукин сын, глотай гадёныш!
Макаров набрал ещё ложку и положил в рот. Давясь, он проглотил и пятясь отошёл от постели. Пётр зловеще захохотал и, обращаясь к Абраму сказал.
– Вот сейчас отобедаю, да и поговорим о главном.
Пётр начал с аппетитом уминать кашу с осетром, запивая тёплым бургундским. Настроение у него было отменное. Он смачно отрыгивал, сплёвывал кости прямо на ковёр. Потом приподнялся и смачно пёрнул. Расхохотался своим сатанинским смехом и вдруг побелел, закатил глаза и замертво упал на подушки. Абрам сначала не понял, что случилось, сделал шаг к Императору, но тот лежал уже недвижно с открытыми глазами и только зрачки его грозно вращались из стороны в сторону в жёлтых белках. Левая рука его бессильно сжималась и разжималась, а правая плетью лежала на кровати. Изо рта текли кровавые слюни, он что-то хотел сказать, но только клёкот и нечленораздельное мычание доносилось до присутствующих. Макаров вскочил со своего места, потом он, и лекарь Лаврентий Блюментрост бросились к Императору, уже совершенно не обращая внимания на Абрама. Абрам, пятясь, двинулся к выходу из опочивальни, а туда уже летели и Меньшиков и Екатерина и граф Толстой. Из опочивальни неслись крики– Государь помирает, Императору плохо стало!!! Врачей, всех сюда, врачей!!!
Почти незамеченным Абрам вышел в залу и сразу же к нему подошёл Алексей Синельник.
– Абрам Петрович, умоляю, срочно лети в Казань. Там встретимся, ничего не спрашивай. Просто исчезни, и всё.
Он быстро отвернулся и направился к гвардейцам.
Пётр лежал на подушках недвижимый, и только глаза его в ярости глядели на вошедших. Вынести этого взгляда Екатерина была не в силах. Однако Меньшиков ухватил её за рукав и силой подтащил к кровати.
– Завещание, завещание проси, дура! Возьми себя в руки, завещание!
