Владимир Коваленко - Против ветра! Андреевские флаги над Америкой. Русские против янки
Алексеев тяжело, без наигрыша, вздохнул.
– Не хотелось приводить этот аргумент, – сказал, – но приходится. Я имею определенное право судить о выгоде Российской империи. И, если прижмет, шагать через рекомендации господина посланника.
Шагнул, протянул руку. Блеснуло золото.
Не взятка – маловато одной монетки даже для самого продажного адмирала. Но на этой монете был – профиль.
– Николаевский червонец, – пояснил Алексеев. Или принц Евгений? – и я не намерен посылать людей на смерть. Только вести за собой. Кажется, этот образ действий соответствует понятию о чести морского офицера.
Суровый Джек оперся руками о стол, осмотрел исподлобья команду из иноземцев и штатских. Полированный дуб обиженно скрипнул.
– То есть все ваше отнекивание?
– Вам, сэр, понравилось бы, если б вас все считали бастардом? Пусть и высокорожденным? Получать незаслуженные чины и ордена? Или изображать простого офицера, когда – здесь или сейчас – нужен представитель династии?
А Такер-то в стол смотрит, не в глаза «мальчишки»! Наконец признает:
– Нет.
Это адмирал понять может. Легко. Всякий южный джентльмен – немного король, и главы хороших семей истинно по-королевски числятся под номерами. Уэйд Хэмптон Второй, например… Что интересно, эта молодая аристократия сосуществует с демократией, почти не пересекаясь. У джентльменов есть множество других дел, кроме как в выборах участвовать! Война – другое дело.
Адмирал опускается в кресло, притягивает лист бумаги. Ковыряет пером в чернильнице, словно там вместо чернил – желатин. Хотя… кто знает, из чего делают конфедеративные чернила? Пишет. Задумывается. Отодвигает бумагу.
– Если вы без толку свернете башку, это ничего хорошего не даст. Я хотел бы верить, что вы вернетесь, но – не бездоказательно. Итак, кэптэн, вводная: вы на мостике «Невского». Вас перехватывают два «Эйджинкорта». Ваши действия… На размышление – три минуты.
Так нечестно! Алексеев… павшие товарищи… Как можно ставить задачу, подразумевающую, что погибшие со славой – не справились? Но Евгений просит позволения закурить. Извлекает портсигар, нож, спички… Движения неторопливы и точны, словно все мысли посвящены раскуриванию гаванской сигары. Вот дым повалил, словно крейсер на экономический ход вышел. И наконец слова:
– Какой у меня боекомплект?
– Ваш обычный.
– Мой? Отлично. Значит, держусь на дистанции, на которой броня еще держит, как можно дольше. Заряд – двенадцать, возвышение на максимум, снаряд – шрапнель с дистанционной трубкой.
– Что? Шрапнель? На море?
– Угу. У «Эйджинкортов» часть пушек на палубе, сверху не закрыта. А еще у них нет боевых рубок… Когда броня начинает трещать, разворачиваюсь и иду на пистолетный выстрел. Добивать или тонуть – ну и надеяться, что отвернут.
– Безумие… – но бумагу к себе притянул. Небрежно черкнул закорючку. – Номер шестьдесят четвертый – ваш. Не продаю, так что поднимете флаг Конфедерации. Лодки – ваши. Капитан – Мецишевский, старший по званию. Командир флотилии подводных лодок – Ханли. Командует операцией – временный полковник армии КША Алексеев… Временное морское присваивать некогда. Обойдетесь сухопутным!
Дело сделано.
Только теперь придется идти к Грейс. Она ирландка, она поймет. Мужчина должен уходить – в море или на войну. А вот…
– Евгений, а что ты скажешь Берте-«Ла»?
– Ничего… Я ее не видел неделю. А раз наше оружие – лодки, то мне завод Уэрты не понадобится.
– Но кроме завода?
Алексеев останавливается. Медленно, по складам, выговаривает:
– Ни-че-го. Она сказала: «Нет». Я намерен уважать ее решение.
– Даже если выйдешь в адмиралы? Получится – союзники точно тебе лавровый венок на воротник предложат.
– Она ясно ответила, Адам. И количество шитья на рукавах тут ничего не значит.
На переделки – одна ночь. Изменить шлюпбалки, переделать тали, протащить паропроводы от машины к установленным вдоль бортов вместо пушек компрессорам – лодки сжатым воздухом «бункеровать». Палубу подкреплять не приходится – отдачи у компрессора нет. Из гавани исчезли затемно. Зато рассвет встретил стремительное суденышко в открытом океане, одинокое и свободное, гордое свежей надписью на белоснежном борту: «Гаврило Олексич» [11]. Это вместо планового «Чикахомини».
И вот – снова буруны за кормой, ветер в лицо, враг – впереди. Снова все ясно и понятно… не то, что на берегу. Даже то, что на берегу. А что неясно – можно спросить. Вот мистер Ханли и спрашивает. Интересно ему…
– Капитан, так вы и правда… сын царя?
Мецишевский делает вид, что сосредоточенно разглядывает волны прямо по курсу. Словно его начавшийся разговор не касается вовсе и ушей у него нет.
– Насколько мне известно, нет. И, по правде говоря, жить с клеймом «цареныша» мне совсем не хочется. Но какой у меня был выбор? Либо – спустить врагу смерть товарищей, позволить затянуть удавку на шее союзника… и пустить слухи, что меня берегут. Либо – сыграть на головы с сильнейшим противником – но свою игру… и пустить слухи, что мое влияние слишком велико для простого капитан-лейтенанта. И что должен выбрать человек чести?
Ответом стало рукопожатие:
– Мне нравится ваш подход, сэр! Впрочем, иначе меня бы здесь не было…
Уходит – в сотый раз проверять рукотворных рыб, инструктировать пилотов. В последний момент один из американцев все-таки заболел осторожностью, и его заменил русский доброволец. Изобретатель ему уделяет тройное внимание – но разве оно заменит полсотни настоящих погружений?
А на мостике начинается новый спор славян между собою. Командующий соединением сложил руки на груди – жест спокойствия, – но пальцы молотят по предплечьям… Нервы.
– И все-таки зря ты с нами пошел. Что будет с Грейс, если ты не вернешься?
– Не зря. Я неплохо помню свои чувства после… того письма. Общество мистера Ханли – не лучший вариант для мужчины, который сомневается в собственной правильности. Того и гляди потянет на подвиги. Что теперь – лишнее. Со всех сторон.
Алексеев дотрагивается до звезд на вороте серого сюртука. Мягкий жест, нежный… да он его от мисс ла Уэрты подхватил! Неужели у них все кончено?
– Дело не в подвигах. Дело в том, что я… Думал только о себе. А нужно было – о ней. Нет! Вру, – рука Евгения словно комара на щеке припечатала. – О себе и о ней – вместе. И не в том смысле…
– А в этом: как два человека могут ужиться и остаться каждый – собой. Вот почему меня Грейс отпустила? А потому что знает – ей не нужен муж, который не ушел бы с оружием в зеленые поля моря. Сражаться за себя и друзей. Мы ведь, кажется, не просто сослуживцы и товарищи по Корпусу?
Кивок.
– Ну и как я мог не пойти с тобой? Для чего нужны старшие возрастом друзья? – пожимает плечами Мецишевский. – Быть рядом! Подсказать. Убедиться. Вот за этим я и иду – убедиться, что с Евгением Алексеевым все в порядке. Кстати, если ты дозволишь англичанам нас утопить – то не в порядке. Тогда придется брать за загривок, как котенка, и вытаскивать.
– Адам, вспомни наши походы. Всегда на волоске!
– Так, на волоске. Но ты замечательно умеешь заниматься гимнастикой на волоске и бегать по лезвию. Настолько, что будь ты цирковым артистом, тебя б уволили, не заплатив за пару последних выступлений.
– Вот как? – он не улыбнулся. Наоборот, подпер лоб щепотью. – Неужели ты хочешь сказать, что я бы не рисковал?
– Не хочу. Рисковал бы. Но так, что публика не волновалась бы. Совсем.
Над мостиком – хохот. Заливистый. Громкий. Потому Хорэйс Ханли прерывает инструктаж и сообщает:
– Ну вот, стоит оставить этих вдвоем, как они опять что-то придумывают. И ведь, глядишь, не расскажут… А интересно!
И тоже смеется – заразительно. Серьезным он будет через два дня, в сгущающихся сумерках. Слова будут падать короткие и сухие:
– Погода ясная. Хорошо. Больше шансов отыскать вас в темноте…
Потом над головой ворочается люк, и последний, командирский, «Ныряльщик» уходит в воду, разворачивается на курс – к Кингстону, где прячутся – от непогоды, не от врага – британские броненосцы-подранки. С «Олексича» видят прощальное мигание огонька в иллюминаторе пилотской башенки.
Потом? Ожидание. Хронометр адмирала Лесовского. Там, во тьме, всего двое русских и шестеро южан – но удар наносит именно эскадра Лесовского, и не иначе. Заодно там, во тьме, незримо присутствует элегантный Густав Тутан Борегар. Вначале неугомонный креол невзлюбил русских и переменил мнение лишь после того, как заметил: русский капитан старательно перенимает его манеру поддерживать в подчиненных боевой дух, пытается воспитать в себе чутье своевременности, так помогающее наносить удар в тот момент, когда противник не готов выдержать атаки. Возможно, генерал не заметит кусочков своей манеры в этой операции – хотя бы потому, что в ней так много от других полководцев Юга.
