Операция "Ананас" (СИ) - Ромов Дмитрий

Я нахмурился.

— Знаешь, — продолжила она, — после того случая… ну, с Эллой, когда ты её спас…

— Да, что вы, спас, просто немного помог. Я уверен, и без меня…

Она положила свою руку поверх моей и кивнула, прикрыв глаза и как бы говоря, что, мол, не надо, мы оба всё прекрасно понимаем.

— Эллочке было очень плохо после того. Нет, не в смысле алкоголя, а в смысле на душе было плохо. Она ведь слегла, буквально заболела. У неё была горячка, она не ела и не пила. Анализы все в норме, болезни никакой нет, а симптомы не проходят, понимаешь.

— И сейчас?

— Нет, — взмахнула рукой Ада. — Сейчас всё хорошо уже. Практически… Помнишь, как Наташа Ростова слегла после… после Курагина, в общем.

Я промолчал.

— Помнишь, конечно. У Эллы произошло что-то страшное внутри. Или не страшное, не знаю, но она будто что-то поняла и переоценила своё поведение. Нет, не в тот день, а вообще. Она мне рассказывала, что тогда случилось.

Ада покачала головой и прикрыла лицо рукой. Вздохнула.

— В общем, она очень хочет с тобой встретиться и поговорить.

Честно говоря, я не видел в этом никакого смысла. Бабушка передавала мне, что она несколько раз звонила в моё отсутствие, но я не перезванивал. С Кофманом я встречался неоднократно, мы говорили о делах, и я видел, что он хотел бы обсудить кое-что ещё, но всегда обходил это и не шёл на дружеские беседы о сокровенном.

— Я тебя понимаю, — грустно добавила Ада. — Она действительно сделала всё, чтобы ты больше не желал её видеть… Но… я тебя очень прошу… просто поговори с ней. Не надо мне ничего обещать или обнадёживать, просто поговори… У неё огромный груз на сердце…

— Ладно, — кивнул я. — Поговорю.

В конце концов, даже этот напыщенный сноб Болконский простил Наташу Ростову, правда будучи уже на смертном одре. Но я-то не такой зануда, как он. Я даже усмехнулся этой мысли.

— Правда? — спросила Ада, с надеждой вглядываясь мне в глаза. — Поговоришь?

— Да, Ада Григорьевна. Правда.

— Тогда… тогда, может быть, прямо сейчас?

— Сейчас? — удивился я, непроизвольно оглядываясь на спальню, словно оттуда могла бы появиться притаившаяся до поры Элла.

— Ну, а чего тянуть? Она же живой человек, и ей очень плохо. Я ничего от тебя не жду после того, что случилось. Но просто… пусть она не думает, что ты её… презираешь… Ведь ты же не…

— Нет, конечно, что вы такое говорите…

— Ну, тогда поедем? Поедем? У меня машина перед домом, мне Яша дал. Поехали сейчас? А то завтра она уезжает на два месяца в Челябинск.

— В Челябинск? — удивился я. — Зачем?..

— Да, к тётке, она в доме отдыха работает. Чтобы… я не знаю, зачем… Просто, чтобы не быть здесь, чтобы реветь себе в подушку и гулять по берегу речки. Поехали к нам, Саша, пожалуйста…

Я согласился.

Ада открыла дверь ключом и шагнула через порог.

— Ну что, довольна? — тут же раздался ворчливый голос Кофмана. — Я тебе говорил не ходить к нему? Нет, я тебе говорил? А что ты думала, он тебе…

Кофман осёкся. Я вошёл в прихожую вслед за его женой, и он мгновенно замолчал. Выглядел Яков Михайлович не очень. Под глазами залегли мешки, волосы казались несвежими, рубашка помятой.

— Да ничего, — кивнул я ему. — Ничего, Яков Михайлович.

Он не ответил, только поджал губы, несколько раз кивнул по-стариковски, заложил руки в карманы и двинул в сторону своего кабинета.

Ада Григорьевна ничего не сказала, положила руку мне на спину и чуть подтолкнула в сторону комнаты своей дочери. Я подошёл к двери и постучал. Никто не ответил. Через некоторое время я постучал ещё раз и дверь распахнулась.

Увидев меня, Элла вздрогнула и отступила назад, а у меня сердце пропустило удар. Она выглядела совсем не так, как раньше. Не было самоуверенного взгляда, туши и помады, не было представительницы золотой молодёжи, родившейся с какой-то там ложкой во рту. Была обычная девчонка, грустная, осунувшаяся, но не плаксивая или капризная, а просто серьёзная и может быть чуточку повзрослевшая.

— Саша… — одними губами прошептала она, и я вдруг понял, что мучил её, тем, что не приходил, не разговаривал, не перезванивал.

Дело не в том, что я хотел её наказать или продемонстрировать обиду. Совсем нет. Просто я решил, что страница перевёрнута и ничего хорошего здесь не будет, нужно просто идти дальше. А сейчас вдруг увидел её и разволновался. И не потому, что почувствовал себя виноватым, а просто… Я только сейчас это понял… Просто я скучал…

Вон оно как бывает… Не мальчик ведь, чтобы розовые пузыри из носа пускать, а тоже вот расчувствовался. У неё в уголках глаз появились две слезинки, и моё сердце тут же размякло, поплыло, превращаясь в мармелад или джем… Твою мать. Приплыли.

— Прости меня… — шёпотом сказала она.

— Это ты меня прости, — ответил я и шагнул к ней навстречу, притянул к себе и крепко прижал.

Мы простояли так, ничего не говоря, молча обнимая друг друга несколько минут.

— Ты не злишься? — с надеждой спросила она, наконец, отлепляясь от меня.

— А ты?

— Злюсь, — просто ответила она. — Но не на тебя, а на себя, потому что…

Я не дал ей договорить и закрыл её рот поцелуем.

— Слушай, — кивнул я, через несколько минут, когда мы снова получили возможность соображать. — А что та квартира у Белорусского вокзала, помнишь, нам твой папа предлагал? Она ещё свободна?

— Да… — удивлённо ответила Элла, и на лице её появилась робкая улыбка.

— Так, может, нам стоит попробовать?

Она ничего не сказала, только обняла меня, прижалась и заревела.

Перед уходом я заглянул к Кофману. Он выглядел напряжённым и пытливо всматривался в моё лицо.

— Спасибо, что зашёл, — сказал он.

— И вам за всё спасибо, Яков Михайлович.

— Прощаешься что ли?

Наверное, следовало сказать: «Нет, мы с Эллой решили переступить через этот этап, оставить его в прошлом и постараться построить жизнь вместе». Это, если бы мы с ним были в кинематографической мелодраме. Или, если бы я был Эллой, а он — Адой. Но, поскольку мы были двумя мужиками, я сказал иначе:

— Нет, нормально всё.

И он понял. Выдохнул, упал в кресло и тут же достал бутылку коньяка и два бокала.

— Давай.

Мы молча жахнули и кивнули друг другу.

— Я вот что хотел сказать, — начал я после молчания. — Вы директора «Елисеевского» хорошо знаете? Соколова Юрия Константиновича.

— Ну, не то чтобы очень хорошо, но знаю, — настороженно ответил он. — Нормальные отношения у нас, а что? Никакой информации о его деятельности у меня нет и втираться к нему в доверие я не…

— Нет-нет, речь о другом. Я вам скажу когда придёт время, и ему нужно будет исчезнуть. Иначе его возьмут и расстреляют.

Глаза Кофмана стали огромными и испуганными.

— Невозможно! Соколова? Нет, у него такие связи! Бред! Это просто невозможно!

— Не сейчас, ещё года два есть примерно, чуть меньше. Но начинать готовиться нужно немедленно. Документы на другое имя, домик у моря, а лучше в тайге, или несколько домов в разных местах, незаметная жизнь, тихие радости. Страна большая, места много, спрятаться есть где. Но на подготовку потребуется время. Уверяю вас, никакие связи, высокопоставленные клиенты и покровители не помогут. Они же первые его и утопят, чтобы их не сдал.

— В это невозможно поверить, Александр.

— В тридцать седьмом многие тоже не верили, пока не увидели, как их собственными яичками в гольф играют.

— А почему ты его выручаешь? Это немного странно.

— Обострённое чувство справедливости, — усмехнулся я. — Сами дядьку развратили, жрали вкусно и пили, возомнили себя царями и небожителями, а потом скормили его ненасытной машине якобы справедливости, а на самом деле тупо подставили. Пошлые и никчёмные людишки, продающие мораль за банку чехословацкого пива. В общем, жаль мне его. Так что передайте Соколову, пусть готовится и ни одной душе не говорит об этом, ни одной. И пусть не пытается что-то узнавать и разведывать. Даже если пронесёт, парашют на случай экстренного катапультирования не повредит, правда?