Константин Радов - Новоросс. Секретные гаубицы Петра Великого
Шафиров недаром был умен. Понимая, что мешает продвижению голицынской партии к власти, он согласился на щедрое предложение. Трудно сказать точно (по редкости сделок), но процентов на тридцать выше номинала персидские акции стоили. Не страдая неуместной застенчивостью, барон написал, что для свободного распоряжения делами компании ему не помешает вся моя доля, которую согласен выкупить на вышесказанных условиях. Тогда уж у него точно не останется ни досуга, ни охоты служить. Напоследок Петр Павлович выражал надежду, что старые друзья не оставят его своим покровительством.
Я подумал немного — и согласился. Оговорил только право забрать часть компанейских приказчиков и матросов (раз уж совсем выхожу из персидской торговли). В глазах обеих партий сия продажа представлялась актом подвижничества и самоотречения во имя согласия. На самом деле — голый расчет. Во-первых, политическое обеспечение моих прожектов того стоило. Во-вторых, деньги планировалось вложить в дело, обещавшее более высокий доход. Наконец, китоловная компания, до которой не доехал Шафиров, так и осталась сиротой — а это тоже хорошо, ибо у меня имелись на нее виды.
Своевременная жертва фигуры обещала интересное продолжение. Ход был за Остерманом. Но партнер чуть не упустил нити управления из своих рук, затем что зрители начали вмешиваться в игру и подталкивать игроков под локти. Ближе к зиме среди офицеров и чиновников со скоростью пожара распространилась идея устроить коронацию молодого императора. В Москве, разумеется. Возражения о неуместности сего прежде совершеннолетия воспринимались почти как покушение на высочайшую особу. В Москву! Теплую, уютную, разношенную, как домашние туфли — из чуждого, сырого, продутого ветром Петербурга! Поближе к запустевшим без хозяев имениям, колокольному звону сорока сороков, блинам и водке! Последнее, как движимость, присутствовало и в северной столице, но как-то, знаете ли, аппетит был не тот. Не московский. Вернется ли двор и весь государственный корпус на невские берега, вызывало большие сомнения. Вице-канцлер в ужасе ожидал, что Россия обратится к дремотному допетровскому бытию, а немцев вознаградит пинком под зад.
Несведущие рассуждали о некой "русской партии" в лице Голицыных и Долгоруковых, возбудившей сии стремления — смею вас уверить, что это вздор. За Долгоруковых не поручусь, но думаю, что они тоже не вели толпу за собой, а были ведомы ею. Меня грядущий переезд скорее раздражал, чем пугал: управление обширными промыслами по почте давно вошло в привычку. Касательно будущего державы, я не видел катастрофы в том, что подданные скажут правителям, как Лежандр Кольберу: "Laissez-nous faire!" Удаление с балтийских берегов помогло бы некоторым персонам оторвать глаз от микроскопа, в котором шлезвигские и курляндские козявки представали гигантскими монстрами; с московского удаления они будут видны как есть, то бишь козявками. Может, удастся привлечь взоры к позабытому Черному морю? Когда в Коммерц-коллегии (во время перерыва) зашел спор, какой город лучше подходит для пребывания двора, Москва или Петербург, я ничтоже сумняшеся ответил: "Киев", и был вознагражден любезной улыбкой бывшего киевского генерал-губернатора. Обращая сказанное в шутку, добавил: "Но только на ближайшее столетие, пока Константинополь не наш".
Впрочем, бездонные хляби осенних русских дорог никуда не позволяли ехать, пока зима их не заморозит и не посыплет хорошенько снежком для мягкости. Продолжались текущие дела. По своему членству одновременно в голицынской коллегии и остермановской комиссии, я с общего молчаливого согласия присвоил роль интермедиатора, связующего оба важнейших учреждения по части коммерции: сие ставило меня в один уровень с главами оных. Разумею не формальный ранг, а возможность воплощения своих мнений в указы. Необходимое условие: вникать на всю глубину в такие предметы, о которых прежде имел одни поверхностные представления. Что ж, влез в оглобли — значит, тяни!
Важную бюджетную статью и казенную монополию от века составляли меха; теперь же заговорили об отдаче оных в вольную продажу с платежом пошлин. Меня терзали сомнения в разумности такой меры:
— У нас добытчиками служат ясачные инородцы; сейчас их грабят лишь те, кому по чину положено — а будут все желающие, повольно. Крепкий дом не выстроить на гнилом фундаменте.
Черкасский, как знаток предмета, в спорах о меховом торге побивал всех. Но у каждого Ахиллеса должна быть своя пята. Я пробовал крыть его аргументы ссылками на иностранные порядки, сопернику неведомые:
— Позвольте, господа, вам представить краткий экстракт о Гудзон-Бэйской компании. Мой приказчик в Англии Михайла Евстафьев прислал. Очень уж интересные у них цены.
Как вы знаете, англичане и французы с русскими на меховом рынке не соперничают: в Сибири царствует соболь; в Америке, где сей зверь не водится, главное место занимает бобр. Бобровой шкуре цена примерно восемь шиллингов, по-нашему два рубля. Так вот, в Йоркской фактории ружье меняется на четырнадцать шкур: для сравнения, у нас на заводе в Туле простая фузея стоит рубля полтора, нарезной штуцер — два с мелочью. Ну, пусть английское оружие дороже вдвое: все равно барыш сказочный! Ведро водки стоит двенадцать шкур; одеяло — семь; фунт табака — две! Гордые британцы по лесным дебрям не ездят: сидят преспокойно в своем остроге на берегу моря и ждут, пока туземцы сами привезут меха. Чтобы добраться до фактории и обменять добычу на европейский товар вдесятеро дешевле настоящей цены, простодушные дикари сотни верст проплывают по бурным рекам на утлых лодчонках.
На первый взгляд, русские порядки для казны прибыточней. Сибирские жители соболей отдают даром, в ясак. Но один умный француз давным-давно заметил, что дороже всего обходится бесплатное. Вспомните, сколько хлопот по сбору! Сколько трудов по усмирению! Европейские мехоторговцы расчетливей нас и хитрее. Горстка людей собирает шкуры с обширнейших пространств. Вооруженной силы держат немного: и в этом у них экономия.
— Сия экономия, Александр Иванович, до первого бунта или вражеского нападения. Охотники до чужого богатства на свете не переводятся. — Бывший сибирский губернатор смотрел, как всегда, в корень.
— Как сказать, князь Алексей Михайлович. Я мог бы взять все гудзоновские острожки двумя-тремя сотнями солдат. Но потом пришлось бы думать, как отбиться от метрополии. Вот смотри: французы в прошлую войну английские фактории знатно пограбили. Захватили все, кроме Олбанского форта. Всего лишь одним кораблем о сорока четырех пушках. Потом в силу мирного трактата назад вернули. Так что расчет у тамошних англичан простой: от европейцев их король защитит, а с дикими они сами справятся.
— Все равно английская метода для Сибири не годится. Ружья инородцам продавать опасно; водку служилые тоже до них не допустят: сами всю выпьют, а соболей так отнимут. И еще одно ты забыл: морем, как у них, возить товары для обмена мы не можем. У нас, пока довезешь, любая багатель золотой становится.
Практическому опыту князя Черкасского можно было противопоставить только свой такой же; но отправлять людей в глушь, в дикие земли мнилось неразумным. Богатство надо искать не в ледяных пустынях, а в коловращениях миллионных толп. Индия, Китай… Там точно есть деньги — это проверено. Сказать же русскому человеку: "я тебя отправлю соболей ловить" — означает совсем не обещание заработка.
Мне как-то сроднее были коммерции, сопряженные с металлами и минералами, нежели с животным и растительным царствами. Однако "звери рыбовидныя", сиречь киты, интересовали не сами по себе, а в связи с дальним мореплаванием. Еще весною, после московской беседы с Шафировым, я дал поручение своему архангелогородскому приказчику Степану Мошникову разведать под рукою, как обстоят дела в Кольской китоловной компании. Приехав по первопутку в Петербург, он доложил подробности:
— Ничего у них, Ваше Сиятельство, не выйдет. Управителем там поставлен бранденбургский торговый иноземец Соломон Вернизобер, только сей Соломон своему библейскому тезоименцу мудростью не равен. Служат у него русских человек сто, да семьдесят голландцев и гамбургцев. Сии последние сплошь пьяницы и неумехи, которых дома никто не наймывает. Получают же они против наших вдесятеро.
— Преувеличиваешь, поди.
— Нисколько, господин граф! Российскому матросу первой статьи жалованье назначили десять рублей восемьдесят копеек, второй статьи — семь рублей двадцать копеек в год; а иноземному за ту же службу — семьдесят два! Как есть вдесятеро. Те за такие деньжищи бездельничать рады; а русские, на немцев глядя, тем паче за свою-то плату шагу лишнего не ступят. Капитаны — один дела своего не знает, другой стар и глазами плох, третий от пьянства опух. В запрошлом году корабль "Грунланд-фордер" по пути из Архангельского города в Колу совсем разбился, другие два не без повреждений дошли. Пока чинились, промысла не было. Перезимовавши, стали охотиться: за всё лето ничего не добыли!
