Александр Маркьянов - Сожженые мосты ч.4
А знаете, чем заканчиваются подобные выводы? Войной — вот чем! Такие как этот — не более чем добыча.
Наконец, толстяк поднялся
— Дай — сказал он, протянув руку
— Тебе будет тяжело, ты и так еле идешь. Когда я буду пить — дам и тебе, а то ты опять все высосешь, а больше воды мы не увидим до следующего дня.
— Ты хочешь все один выпить, да?
Вадиму сначала показалось, что он ослышался. Для него такой поступок был не просто подлостью — он был непредставим, он в жизни бы не подумал сделать такое! Ни он, ни кто-либо другой в отряде, он мог бы поручиться за каждого.
Молча, Вадим отстегнул обе фляги, одну за другой, бросил их под ноги толстяка. Потом пошел в голову каравана.
— Ну извини… — заторопился за ним толстяк — правда, я не хотел.
Третий раз он разнылся, когда солнце уже медленно, почти незаметно для невооруженного глаза покатилось на закат — но жара была максимальная. Он вдруг ускорился, Вадим дернул его за рукав
— Ты куда? Второе дыхание открылось?
Сопя, толстяк попытался вырвать рукав
— Да куда ты?!
— Пусть меня посадят на осла. Я больше так не могу.
Вадиму снова показалось, что он ослышался
— Чего? Ты чего — дурак?
— А что?! Я все равно больше идти не могу!
— Вон девчонка! Она может, а ты — нет!?
Толстяк с ненавистью глянул вперед.
— Она сильная…
— А ты — нет?
— А я — нет! — его вдруг как прорвало, он бросился на камни, и как только лицо себе не раскровенил — я нет! Я не такой как ты, понятно!? И не смей меня погонять, ты мне — никто! Я просто хочу домой!
Бес, проходящий мимо, остановился
— Трудности?
Вадим утер пот со лба
— Разберусь.
Пожав плечами, Бес снова пошел вперед, ему надо было следить за окрестностями, и времени разбираться не было.
Вадим сел рядом, двое пуштунов, которые видимо были назначены опекать персонально их, остановились дальше на тропе.
— Почему ты считаешь, что тебе кто-то что-то должен? Почему ты даже не пытаешься сделать что-то сам?! Почему ты думаешь, что из всех нас именно ты должен ехать на осле?
— Потому, что я больше не могу, понятно?! Я никогда не искал такой жизни, я — не ты! Ты думаешь, что ты лучше меня?! Во! — толстяк показал средний палец, где он только этому научился — я дипломатом хочу стать! И стану! Я не хочу бегать по горам и стирать здесь до костей ноги!
— Тебя вытащили из кутузки, как и меня. Мы — обуза!
— Это солдаты! Они обязаны были сделать это! Мы платим налоги, чтобы они нас защищали, понятно?!
Больше всего Вадима поражали вызов и какая-то труднообъяснимая ненависть, брызгающая ядовитыми каплями из каждого выхаркиваемого с дыханием слова. Если взять его, то он испытывал усталость, от того что путь был трудным и долгим, он испытывал благодарность, оттого что его не забыли, не бросили, вытащили оттуда, куда он попал не по своей воле. Он испытывал стыд, наконец, оттого что он тормозил караван, хотя он его не тормозил, караван шел так, как шли ослы и это было правильно, потому что при более быстром темпе движения силы расходовались очень быстро. А что испытывал его сверстник и соотечественник, оказавшийся в такой же ситуации, как и он сам — он не мог понять. Он не понимал — как можно жить таким — и не делать ничего, чтобы измениться, считать это нормальным.
И не хотел понимать.
— Раз так — заплати этим горам, может они расступятся, и пропустят тебя домой.
Вадим встал, махнул рукой пуштунам, пошел вперед. Те поняли, заулыбались, пошли следом — скаут уже успел внушить им уважение к себе. Отойдя немного, Вадим оглянулся — толстяк, тяжело пыхтя, догонял их.
Под вечер толстяк сорвался…
Каменная осыпь. Очень коварное и опасное место вне зависимости от того, какой она крутизны. Никто не знает, как плотно лежат камни, но она почти не отличается от обычного горного склона, и никогда не знаешь, когда соскользнет нога. А таких каменных осыпей в Афганистане предостаточно, все дело в чудовищных перепадах температуры в горах — днем на солнце может быть пятьдесят градусов тепла, ночью же температура может опуститься и до нуля. Скалы крошатся из-за таких вот ежедневных перепадов температуры, и…
Вот и получилось так, что толстяк остался в живых только потому, что шел впереди. Они шли друг за другом — но толстяк был намного тяжелее, и шел он неправильно, шаркая ногами от усталости, в то время как Вадим шел осторожно как бывалый путешественник, неосознанно мягко ставя ногу и сначала пробуя место, куда он намеревался ее поставить. Они поднимались в гору почти невидимой тропой, пуштуны сказали, что после этих гор будет легче. Уклон здесь был достаточно небольшой, но Вадим соблюдал осторожность: он ни разу не был в этих горах, но помнил правило, что очень осторожно следует ступать туда, где не видишь под ногами твердой опоры. А лучше и вообще избегать таких мест.
И тут толстяк крикнул и, тяжело плюхнувшись на землю, покатился вниз. Они шли в связке — но Вадим не успел сориентироваться, перенести свой вес назад, на рюкзак, и не выдержал рывок, тоже упал с ног, начал сползать.
— Держись! Держись, распластайся по земле!
Неопытный человек, когда падает — он сжимается в комок, а так катиться намного проще, в то время, как надо наоборот распластаться по земле, как бы прилипнуть к ней.
Рюкзак пока тормозил — но это пока они не набрали скорости, как только наберут — он наоборот станет помехой. Хуже всего то, что он не мог перевернуться на живот.
— Держись, говорю!
В ответ раздался какой-то крик.
Хорошо, что он упал левым боком — правый, на котором висели ножны со штык-ножом был свободен. Вытащив нож, он с силой всадил его в каменное крошево, стараясь задержаться, нож не поддавался, лезвие билось о камни. Еще раз… еще…
Свистнула веревка, рядом упало что-то вроде лассо и он понял, что это шанс единственный и наверное последний. Схватившись за веревку, он надел петлю на свою руку, продолжая съезжать вниз. Рывок — такой, что в глазах от боли потемнело… но он выдержал, погасил скорость падения. Схватился за веревку другой рукой, чтобы хоть чуть — чуть ослабить боль… пуштуны, успевшие закрепиться наверху, вбив что-то типа костыля, аккуратно но неотвратимо, без рывков тянули их вверх.
Потом, когда они уже были наверху, на осыпи — один из пуштунов подошел к нему, молча протянул что-то. Небольшой сверток, сделанный из кожи животного, внутри — какая-то мазь, видимо сделанная на основе бараньего сала, просто отвратительного запаха и вида. Вадим понял, что это для его руки, ободранной и обожженной веревкой, так что теперь она представляла собой стремительно наливающийся черным синяк, начал смазывать. На толстяка ни один из пуштунов даже не посмотрел…
Можно было бы рассказать о какой-нибудь жуткой перестрелке, о жертвах, о тех кто остался там и тех кто чудом спасся. Только смысл врать? Хорошо продуманная специальная операция как раз и отличается гробовой тишиной. Тихо пришли — тихо ушли. А силы, высланные британцами на перехват, конечно же, потерпели неудачу — ловите конский топот, как говорится.
Вертолеты появились ночью, их было два. Это были новейшие скоростные Сикорские, не большие, в которых можно перевезти целую роту со снаряжением — а маленькие, но верткие машины пятьдесят девятой серии, сильно вооруженные, на шестнадцать десантников со снаряжением, способные летать в кромешной тьме, почти неслышные по сравнению с вертолетами предыдущих серий. Они появились прямо над ночевкой отряда — из опасения ни Бес ни Араб не сказали никому о том, где и как их будут забирать. Просто сверху сбросили лестницу, а по ней один за другим спустились трое десантников-спасателей из группы ПСС — обеспечивать периметр. Второй вертолет был канонерским — целых три крупнокалиберных пулемета в хвосте и по обоим бортам, он остался выше, прикрывая их.
— Поднимаемся. Вы трое — первыми, потом ты и ты. Просто лезете по лестнице и все, не думайте только выпустить из рук. Понятно?
Араб и Бес, обменявшись со спасателями обычным для десантников приветствием — неслабым толчком кулака в плечо — остались внизу, вместе с пуштунами, прикрывать.
Вадим первый раз летал на таком вертолете. В Сибири вертолеты очень распространены, потому что тайги осталось немало, а в тайге посадочных площадок нету. Но там был старенький, гремящий и дребезжащий вертолет, вмещающий несколько охотников и лениво, со стрекотом ползущий над тайгой, выглядывая прогал. А тут… Тут был не стрекот, и не рокот, а просто сильный, с каким-то утробным подвыванием, давящий на сознание свист, исходящей от висящей прямо над головой тени, без единого огонька — более черный чем небо, инфернально-черный квадрат на светлом, усыпанном звездами летнем небе. После того, как поднялись девчонка и толстяк — полез вверх и Вадим, едва не упираясь головой в ботинки толстяка. Потом чьи-то сильные руки буквально выдернули его из тьмы, миг — и он почувствовал под собой твердый, рифленый, едва заметно дрожащий пол. Десантный отсек вертолета был коротким и очень широким, в его глубине тускло горело зловещее красное освещение. Иллюминаторов не было, вместо них — стены с какой-то мягкой обивкой и жесткие, с ремнями, чуть пружинящие сидения. В салоне уже было три человека, один принимал спасенных у лестницы — двое находились у едва заметных в темноте пулеметов. На десантниках-спасателях были странные, похожие на мотоциклетные шлемы с глухими забралами и уродливыми наростами тепловизоров, переговаривались они странными, короткими и рублеными фразами.
