Александр Маркьянов - Сожженые мосты ч.4
— У тебя наверное богатые родители…
— Да… papa — Катерина произнесла это слово, как и мать на французский манер, с ударением на последнем слоге — он в министерстве работает, его скоро товарищем министра сделают. А мама искусствовед, доктор искусствоведения, эксперт. Ее приглашают в разные города оценивать предметы русского изобразительного искусства, она может сказать, подлинники это или нет. Сейчас развелось много аферистов…
— Ты была в Лондоне?
— Да, много раз. Ее обычно приглашают, если Кристи или Сотби[114] проводит аукционы по картинам русских художников. Маму даже приглашали в Букингемский дворец оценить картину художника Верещагина, которая там висит. Правда Ее Величество она не видела.
Принц снова прикусил язык — чуть не ляпнул "жаль, что мы не встретились".
— А ты чем занималась в Лондоне?
— О, много чем. Мама считает, что я еще маленькая, поэтому я или сижу в номере отеля, или она отправляет меня на экскурсии. Иногда мы ходим по магазинам или музеям.
— И как, нравится?
— Нет — фыркнула Катерина — в России все дешевле, просто удивительно, как вы там живете.
— Да я про музеи.
— Ах, это… Познавательно. Но у нас в Санкт-Петербурге музеи лучше.
Этикету принца учили с детства, поэтому он почувствовал, что девушке эта тема надоела, и решил сменить ее — но Катерина успела первой.
— Скажи, а почему ты пошел в армию?
Вопрос был простым — и одновременно очень сложным. Принц Уильям и сам до конца не знал… верней, знал, но сам себе не признавался в том, что в армию он сбежал. Сбежал от того, что творилось дома.
— Я хотел защищать Британию. Любая страна нуждается в защите.
— Понятно, а как ты оказался здесь?
— Мой самолет… он упал, никого в живых не осталось — принц мысленно попросил прощения у майора МакКлюра, которого и впрямь к этому моменту не было в живых.
— Извини… — Катерина уловила горечь в словах своего спутника
— Ничего…
— Привал!
Если бы Бес не крикнул им — они бы так шли и дальше.
Об исчезновении принца было уже давно известно — но время было упущено, группа успела уйти далеко, а следопыты потеряли след, потому что его заметали такие же пуштуны, мастера ходить по горам, не оставляя следов. Сейчас, только оправившись от нанесенных ударов британцы и англичане начали высаживать группы отсечения, пытаясь перекрыть ход к границе. Но и тут они ошиблись, и ошиблись вот почему. Возможность переброски подкреплений в Афганистан была блокирована начавшимися в Джелалабаде боями, отряды исламской милиции блокировали Хайберский проход и взорвали дорогу в нескольких местах, ситуация по всей стране с убийством принца Акмаля обострилась чрезвычайно, и на счету был каждый человек, привлекать к поисковой операции крупные силы британских солдат было просто невозможно. Принца пытались отследить, бросив на это дело все разведывательные самолеты и возможности спутниковой разведки, какие только были, чтобы провести потом точечную операцию по освобождению — но никто подумать не мог, что идущий в джамаате, перемещающемся по Пандшерскому ущелью афганец в пуштунской одежде и есть принц Уильям. Перекрыть Пандшер никто и не подумал — это было невозможно, нужна была хорошо подготовленная операция с привлечением огромных сил, а не гусарский наскок. Да и… откровенно говоря, британские офицеры, немало отслужившие здесь, уже поняли, что произошло и ждали либо сообщения о нахождении тела капрала Рида, либо выхода на контакт одной из пуштунских группировок с требованием выкупа. Заодно и удивлялись — почему новость о пропаже без вести британского капрала вызвала такой переполох в штабах, пусть этот капрал и работал с САС. Первый раз, что ли?
А вот Вадиму было не так просто. Хорошо, что его избавили от этой проклятой девчонки, которая похоже так и не поняла, что она не по Невскому проспекту гуляет, а идет по чужой и смертельно опасной стране. Вон идет… с камня на камень прыгает. Но сильная, что есть то есть, от девчонки сложно ожидать такого…
Что же касается толстяка…
Заныл он почти сразу. Горы, палящее солнце и разреженный горный воздух — не лучшее сочетание для таких как он. Самому Вадиму было здесь тяжело — он, сибиряк, совершенно не привык к сухому и разреженному воздуху здешних мест, первые километры он шел, хватая ртом воздух и только потом втянулся. Толстяк же не шел, а плелся, хотя у него у единственного из всех не было рюкзака, только фляги с водой. Даже у девчонки он был — а у него не было. Но все равно он дышал как паровоз, а потом плюхнулся на камни и сказал
— Я больше не могу.
Вадим оглянулся — караван уходил, лишь два пуштуна остались с ними, они с любопытством наблюдали за разворачивающейся на их глазах сценой. У пуштунов нет телевизора, нет интернета — и потому они как и все примитивные народы очень любят наблюдать за другими людьми, делают это с совершенно наивным любопытством, даже не понимая языка. Одновременно они делают выводы, и если ты в Афганистане завоюешь уважение пуштунов — значит, в этой стране у тебя всегда будет и дом и кров, в любом доме будут рады такому гостю.
— Вставай! — Вадим плюхнулся рядом, рюкзак он не снимал, потому что знал что если снимет то больше не наденет. Ремень от автомата натер шею почти до крови. В сочетании с потом, высыхающим и оставляющим на коже солевые разводы, и пылью, которая как наждак работает, и которой в Афганистане полно даже в горах — самое то. Он откинулся на спину, чтобы дать хоть немного отдыха спине, пот заливал глаза, но это было даже хорошо. Если нет пота — значит, наступило обезвоживание, а воды было не так то много, и следующий родник или речка непонятно когда.
— Нет. Я больше не пойду.
— Выпей воды и вперед.
Вадим догадался — протянул руку, снял с пояса одну из фляжек, потряс ее — пустая. Выпил всю воду… идиот. Вторая — тоже самое.
— Ты выпил всю воду? Сказали же — не пить.
Толстяк не отвечал — Вадим даже имя его не хотел вспоминать, для него он был не более чем рохлей и толстяком, он не испытывал к нему ни капли жалости. Мальчишеское восприятие мира вообще сильно отличается от взрослого оно полярно. Черное — белое, без полутонов. Есть свой и чужой, есть друг и враг, и ничего между этими понятиями. Если ты не такой — значит, ты либо должен стать таким, либо вынужден будешь терпеть насмешки, издевательства, нередко и побои. Все умствования психологов и либерально настроенной интеллигенции, что каждый человек неповторим и цене именно своей неповторимостью и непохожестью на других, для Вадима значило меньше, чем например скользнувшая по камням ящерка. Он родился и вырос в краю, где не любят и не признают слабых, он закалился в сибирском скаутском отряде и выслужился там до скаута-разведчика, а в Сибири это сделать непросто. Девиз скаутов: один за всех и все за одного — великолепный девиз, но у всякой медали есть обратная сторона. Здесь она в том, что в отряде нет и не может быть слабаков, нытиков, рохлей, маменькиных сынков. И если такой придет в отряд — то его будут презирать, унижать, возможно даже бить, если он не захочет стать таким же как и все, а захочет, чтобы его уважали за его неповторимое своеобразие. Если захочет "дотянуться" — нет вопросов, помогут. Если же нет…
Вадим отстегнул с пояса свою флягу.
— Смочи губы. Пить нельзя, вода все равно выйдет из тебя с потом. Вода делает тебя тяжелее и не дает идти — а в тебе столько жира, что это сплошная вода.
Толстяк попытался присосаться — но Вадим безжалостно вырвал флягу, повесил ее к себе на пояс. Перевесил на пояс и его фляги, все равно пустые. Потом поднял его за шиворот.
— Пошли. Будешь идти передо мной.
Второй раз толстяк разнылся, когда они остановились у ручья, чтобы набрать воды. На самом деле, воды в горах было не так уж и мало, это тебе не пустыня Дашти-Марго, просто она моментально выходила с потом. У каждого была стандартная армейская фляга на один и семь литра, Вадим наполнил все четыре, повесил к себе на пояс, рубанул по тянущейся руке.
— Пей, сколько хочешь, но не из фляги. Все равно тут воды много.
Толстяк встал на колени и под пристальным взглядом пуштунов стал пить из ручья, как пить он знал — зачерпываешь ладонями и пьешь. А вот Вадиму было стыдно. За что? Нет, не за это…
Ему было стыдно за то, то пуштуны, сородичи которых похитили его и торговали им как скотом, смотрели и видели такого русского пацана, слабака и рохлю. Они смотрели на него — и делали для себя выводы.
А знаете, чем заканчиваются подобные выводы? Войной — вот чем! Такие как этот — не более чем добыча.
Наконец, толстяк поднялся
— Дай — сказал он, протянув руку
— Тебе будет тяжело, ты и так еле идешь. Когда я буду пить — дам и тебе, а то ты опять все высосешь, а больше воды мы не увидим до следующего дня.
