Евгений Красницкий - Отрок. Покоренная сила.
Так бы, наверно, и помер, да случилась там молодица одна — племянница боярина Арсения Вара. Как с дитем малым со мной нянчилась, сама извелась, но выходила. На ноги поднялся уже зимой. Доля в добыче моя сохранилась, доспех, кони тоже…
Алексей прервался, поморщился, поняв, что говорит не о том, глянул на Мишину мать и заговорил снова:
— Кинулся я боярину Арсению в ноги, попросил Любашу за меня отдать. Так, мол, и так, она мне жизнь спасла, а жизнь эта мне теперь без Любаши не мила. Боярин поначалу покипятился, недаром Варом[10] прозвали, прогнал меня, но Любаша как-то его уломала. Благословил он нас, родителей-то Любаши уже давно на свете не было. Дал в приданое деревеньку малую и на службу к себе позвал.
А служба у боярина Арсения была необычная — от ледохода до ледостава его дружина днепровские пороги охраняла. В том месте, где купцы свои ладьи по берегу мимо порогов перетаскивают. Тяжело, конечно, опасно, но и доходно. Купцы за охрану щедро платили, на половцах добычу брали, да и зимой, бывало в степь наведывались.
Хотя бывало, конечно, что и нам доставалось, но меня Бог миловал — ранения были, но не тяжелые. Так больше десяти лет и прослужил: сначала простым ратником, потом десятником, потом полусотником. Доводилось и сотню и две водить, когда с нами берендеи ходили… Боярин Арсений начал поговаривать, что вместо себя меня оставить собирается, когда на покой уйдет.
Алексей снова помолчал.
— И дома все хорошо было. Деревенька росла, вторую поставил, детишек четверо народилось: два сына погодки, потом дочка Светлана, последним — Саввушка.
Алексей снова сделал паузу и, словно показывая, что первая часть его повествования закончилась, все-таки выпил мед из своей чарки. Дед тут же налил ему снова, и материн старинный знакомый тут же выпили и вторую. Дед опять сунулся налить, но Алексей жестом остановил его и снова заговорил.
— Не довелось боярину Арсению на покой уйти, все в одночасье обрушилось. Началось с того, что прижали однажды нас сильно у порогов половцы. Навалились такой толпой, что ни то чтобы купцов защитить, самим не отбиться было. Боярина Арсения тяжело ранили, почти половину людей перебили… Хорошо, что хоть несколько ладей уже на воде были, пришлось все бросить и вместе с купцами вниз по Днепру уплывать. Половцы долго по берегу гнались, стрелы пускали, ни остановиться, ни на берег сойти. Боярин Арсений умер на второй день, потом еще несколько раненых.
Спустились с купцами до самой Тьмутаракани, как назад вернуться? Зима наступает, купцы вверх по Днепру до весны не пойдут. Я, после смерти боярина за старшего остался, деньги были — продали кое-что из оружия, доспех с умерших, можно было и перезимовать. Можно было и на службу князю Тмутараканскому наняться, звали нас. Но грызло что-то, на сердце было неспокойно, домой тянуло.
А тут еще искуситель попался — грек один начал моих людей на Цареградскую службу зазывать, золотые горы сулил. Пока я раздумывал, он, паскуда, половину моих людей, все-таки уломал, осталось нас меньше сотни. Ну тогда и решились. Прикупили коней, они тогда дешевы были — год плохой выдался, корма на зиму мало запасли. Ходить в степь зимой мы привычны были, так что прорвались. Треть народу в степи оставили, не столько от стрел половецких, сколько от погоды — два раза в буран попали. Но прорвались, пришли домой, а там…
Алексей снова умолк, опрокинул в себя наполненную дедом чарку и задумался о чем-то, вертя посудину в руках. На лавке беспокойно заворочался Савва. Отец подошел нему, поправил одеяло, пригнувшись погладил по голове, что-то пошептал на ухо, ребенок успокоился. Не снимая руки с головы сына, Алексей присел на край лавки и продолжил рассказ.
— Осенью, когда мы в Тмутаракани обретались, половецкий набег был. Ни дома, ни деревенек, ни усадьбы боярина Арсения — ничего не осталось. И семью свою не нашел. Спросить не у кого — кругом пустыня. Сунулся туда-сюда, никого и ничего.
И тут на меня словно затмение нашло, собрал ватагу таких же, как я, осиротевших мужиков и пошел в степь половецкой кровью меч поить. Года полтора так мотался. Вернемся на Русь недели на две-три, отдохнем, раны подлечим, добычу пропьем за бесценок и опять в степь. Народ вокруг меня собрался отчаянный, кого только не было: славяне, булгары, берендеи, черные клобуки, угры, ляхи, даже один франк попался — из рабства половецкого сбежал, все мечтал с хозяином своим посчитаться, да никак его кочевье найти не мог.
Что творили, вспомнить страшно — где пройдем, там смерть. А мне все мало было, сколько раз думал: остановиться пора, добром не кончится, но как вспомню Любашу, да детишек… Так бы и сгинул в конце концов или ума лишился бы. Меня даже свои побаиваться начали. Как до рубки дело доходило, зверел, выл по волчьи. В кочевьях резал без разбору всех, кто под руку попадался: баб, детишек, стариков. Бывало до того доходило, что когда люди кончались, скотину рубить принимался. По ночам, рассказывали, кричал страшно, с оружием по стану бегал… Прозвище заслужил — "Рудный воевода".
— Мать честная! — Ахнул дед. — Так это ты был?
— Неужто слыхал, дядя Корней? — Алексей, глядя на деда исподлобья, мрачно ухмыльнулся. — Даже сюда слава дошла?
— Как не слыхать? Только я думал, что враки всё. Болтали, будто Мономах где-то в дебрях велел диких людей с песьими головами наловить, кормил их человечиной и на половцев натравливал. А вожака тех псоглавцев как раз Рудным воеводой и звали.
— Ну, голову мою ты сам видишь — обычная голова, насчет человечины, конечно, враки, а остальное, по большей части, правда. Ну и не натравливал нас никто, сами в бой рвались. Облавы же на нас половцы, действительно, как на волков устраивали. В одной такой облаве тот франк и погиб, так и не нашел своего бывшего хозяина. Народу же у нас не убавлялось, приходило больше, чем гибло в схватках. Из начальной моей ватаги, почитай, никого и не осталось, один я, как заговоренный был.
Рано или поздно конечно… Но Господь не попустил. Передали мне как-то, что человек меня какой-то спрашивал, из купцов. Нашел я его, а он и поведал, что двое моих детей со старым слугой боярина Арсения в Путивле живут. Я все бросил и в Путивль. Правда оказалось. Светлану и Саввушку боярский конюх Давыд Узда успел от половцев спасти. По гроб жизни ему благодарен буду и свечки за него в церкви ставить.
Зажили вчетвером. Добыча-то у меня в руках хоть и не держалась, но нашлось, на что хороший дом в Путивле купить, да хозяйство обустроить. И на прежнюю службу взяли — купцов у порогов охранять — сразу сотником. Новый воевода боярин Терентий Аввакумович, как узнал, кто я такой, обрадовался. Если, говорит, половцы узнают, что пороги сам Рудный воевода бережет, за сорок верст стороной обходить станут.
Еще почти три года я там прослужил. Вроде бы все хорошо складываться опять начало. Боярин Терентий ко мне благоволил, разрешил принять в сотню удальцов из моей ватаги, детишки подрастали, Светлана уже в возраст входить начала. Думал через несколько лет уже внуками обзаведусь.
Одно только беспокоило — все меньше и меньше мне боярин Терентий нравиться стал. Чувствовал я, что крутит он что-то. То с купцами как-то больно таинственно шепчется, то не ко времени мою сотню от берега в дальний дозор отсылает. Бывало, что и купцов иноземных без досмотра пропускал. Дело, конечно, боярское, не мне встревать, но один раз все же пришлось.
Провели мы как-то караван купеческий мимо порогов, спустили их ладьи на воду, взяли плату, распрощались. Все, как обычно. А через день смотрим, поднимаются против течения две нурманские ладьи. Вроде бы и купеческие, но у нурманов, ведь, не поймешь — сегодня он торгует, а завтра тот же город, где торговал, на щит берет. И видно, что ладьи эти совсем недавно в бою побывали. На бортах следы от стрел, щиты порубленные, на самих ладьях раненые, и видно, что ранены не более суток назад.
Стали они разгружаться, чтобы ладьи на берег вытащить, а мы смотрим: товар-то тот самый, с которым позавчера наши купцы вниз ушли. Выходит, нурманы наших мужиков пограбили. А боярин Терентий о чем-то с их конунгом переговорил и велит пропускать. Ну тут я не выдержал, говорю ему: "Как пропускать? Тати же!". А он в ответ: "Нет, это они добычу на половцах взяли".
Я спорить не стал, а мигнул своим ребятам, и, как только нурманы свои ладьи на берег вытащили, взяли их в клинки. Тут все и открылось — нашли мы на ладьях двоих наших купцов связанных, видать нурманы собирались за них выкуп взять. Тогда-то во мне Рудный воевода снова и шевельнулся. Всех нурманов, кто еще жив был, под нож пустили.
А Терентий, вроде, как так и надо. "Молодец!", говорит. "Промашку мою исправил, за это твоей сотне двойная доля в добыче!". И улыбается так ласково, прямо отец родной. Но я после этого своим ребятам наказал присматриваться, да прислушиваться.
