Джонатан Филипс - Четвертый крестовый поход
Явное и активное участие крестоносцев в смене власти в Константинополе, а также их присутствие в качестве союзников молодого императора подогревало ненависть ко всем иноземцам. 19 августа 1203 года между группой греков и жившими в городе европейцами началась стычка, в ходе которой кто-то «из злобы», как пишет Виллардуэн, разжег огонь. Другие источники указывают на столкновение между крестоносцами и греками, в ходе которого первые, не имея других возможностей для защиты, подожгли одно из зданий. Никита Хониат, оказавшийся в то время в городе, представляет другую, более подробную версию. Он дает понять, что крестоносцы породили чудовищную цепь событий, в истоке которых лежит их ненасытная алчность. Интересно, что первоначально объектом их враждебности оказались не византийцы, а обитатели мечети, располагавшейся снаружи городских стен неподалеку от них, на противоположном от лагеря крестоносцев берегу Золотого Рога. Это была не единственная мечеть в городе (они существовали в Константинополе веками), но остальные расположились внутри городских стен. Вероятно, ее создание относилось к времени восстановления дружественных отношений между Исааком и Саладином.
Судя по всему, в ответ на антизападные выступления в Константинополе группа фламандских крестоносцев вместе с несколькими пизанцами и венецианцами на местных рыбачьих лодках переправилась к мечети. Они ворвались в здание и начали грабить находящееся в нем имущество. Застигнутые врасплох мусульмане пытались защищаться, используя против мечей крестоносцев то, что оказалось под руками. Они обратились за помощью к грекам, которые с готовностью отозвались, радуясь возможности посчитаться с ненавистными захватчиками. Совместные усилия мусульман и местных жителей заставили крестоносцев отступить — но как и венецианцы во время первой осады, для прикрытия отступления и нанесения ущерба обороняющимся, они обратились к поджогу.
Не ограничиваясь уничтожением святыни неверных, крестоносцы подожгли еще несколько сооружений. Никита расценивает этот шаг как попытку отомстить за предшествующие антизападные волнения. Едва ли она была санкционирована руководством крестового похода, поскольку те не хотели нарушать хрупкое равновесие, установившееся в отношениях с греками, тем более столь разрушительным и резким способом. Присутствие пизанцев, недавно пострадавших от выступлений толпы, а также использование местных судов также свидетельствует о несанкционированном характере набега. Несмотря на явную антипатию к уроженцам Запада, Никита приводит подробные детали происшествия, что позволяет считать его описание достаточно точным.
Как бы то ни было, последствия оказались ужасающими. Если пожар 17 июля нанес большой ущерб, то новый оказался еще более страшным. Жарким летом огонь быстро охватил плотно стоящие деревянные постройки, расположенные вокруг Золотого Рога, примерно в трети мили от восточной оконечности города. Невозможно было ни остановить распространение огня, ни тем более потушить его. Никита счел зрелище «небывалым, перед которым блекнут любые слова». В городе и раньше случались пожары, но по сравнению с нынешним «прежние можно считать лишь искрами».[461] Максимальный ущерб был причинен в течение первых двух дней и ночей. Северный ветер гнал пламя через город к Форуму Константина. Временами он менял направление, и тогда пламя металось, словно голодное чудовище, пожирающее все на своем пути. Жертвой огня стали не только деревянные строения. Великая Агора (рыночная площадь) была уничтожена, ее изящные галереи обрушились наземь, а могущественные колонны были опалены пожаром.
Расположившиеся на другом берегу Золотого Рога крестоносцы могли наблюдать, как пламя пожирает величественные храмы, огромные особняки и широкие улицы с купеческими лавками. Огонь перекидывался от одного здания к другому, а дым взлетал к небесам. Воздух звенел от криков людей, пойманных в огненные ловушки. Треск горящего дерева, грохот разрушающихся кладок, удары от падения стен, скрежет обрушающихся крыш сплетался в воистину адскую музыку.
День за днем разгоралось пламя, фронт пожара насчитывал сотни ярдов и поглотил огромные пространства в наиболее плотно заселенных частях города. Огонь спустился к бухте и даже рвался к самой Святой Софии. Никита сообщает, что сгорела стоявшая поблизости арка Милиона, служившая в Константинополе точкой, от которой измерялись все дороги. Такая же участь постигла и церковный комплекс, именовавшийся обычно Синодом, чьи стены из обожженного кирпича и прочный фундамент не смогли противостоять температуре: «огонь пожрал все внутри, словно свечи».[462]
Огонь проложил через город огромную полосу, протянувшуюся от Золотого Рога до Мраморного моря. Константинополь оказался рассечен «посредине огромной расщелиной или рекой огня». Люди, чьи родственники оказались на другом конце города, вынуждены были пользоваться морским путем.[463] Великий дворец остался невредимым, Ипподром и Форум Константина получили небольшие повреждения. Ветер с запада отогнал пламя к порту Феодосия, где оно перекинулось через стены, а искры даже воспламенили проходившее неподалеку судно.
Наконец через три дня огонь насытился и начал стихать, сражение с ним довершила вода из цистерн и акведуков. Не менее 440 акров{39} земли представляли собой обугленные дымящиеся руины. Никита, любивший свой город и гордившийся им, оплакивал представшую перед ним прискорбную картину: «Горе мне! Ничем не возместить гибель прекраснейших дворцов, в которых было столько вызывавших всеобщую зависть сокровищ!»[464]
Местные жители были твердо убеждены, что в пожаре виновны уроженцы Запада. С того времени, как сообщает Виллардуэн, оставаться в Константинополе стало опасно. По его оценке, оттуда в лагерь крестоносцев бежали около пятнадцати тысяч человек, унося с собой все, что было возможно. С одной стороны, возникала проблема, так как всех необходимо было кормить. Но с другой, они представляли собой потенциальных воинов и рабочих, «из всех создалась единая армия», — сказано в «Devastatio Constantinopolitana».[465] В итоге, не считая потери людей и имущества, пожар создал глубокий раскол между византийцами и крестоносцами, что усилило напряженность в уже непростой обстановке.
Несмотря на вероятную виновность крестоносцев в пожаре и огромные финансовые трудности, с которыми столкнулись тысячи горожан, Исаак продолжил сбор церковных сокровищ для обещанных крестоносцам выплат. Никита осуждает продолжающееся изъятие церковного имущества и неспособность императора отреагировать на случившееся. Он именует Исаака «злым ангелом-поджигателем» — такой намек на фамилию династии Ангелов явно говорит о гневе автора.[466] Вдобавок вызванные пожаром убытки привели к оскудению денежного потока, направленного крестоносцам, что неизбежно вызвало новый конфликт.
Вскоре, по указанию императора или без такового, греки восстановили участок стены, разрушенный по требованию крестоносцев. Отсутствие доброй половины армии и озлобленность после пожара подвигли византийцев на столь радикальный ход, продемонстрировав усиление воинственности в народе. Огорченный таким развитием событий, Балдуин направил гонцов к армии, сопровождавшей императора Алексея, чтобы сообщить о прекращении выплат и просить как можно скорее вернуться в Константинополь. 11 ноября 1203 года экспедиция вернулась в город — удовлетворенная приемом, который был оказан населением новому императору, но сильно встревоженная ухудшением отношений с формальными союзниками.
Для Алексея это был редкий момент триумфа. Он распространил свою власть по крайней мере на существенную часть своих формальных владений. Жители Константинополя встречали возвращающегося императора подобающим образом, старейшины города считали своим долгом оказать ему надлежащий почет. Знать облачилась в лучшие наряды и собралась, чтобы встретить императора и сопроводить его обратно в город. Крестоносцы также вышли, чтобы встретить своих товарищей, чувствуя облегчение при виде их благополучного возвращения.
С приближением к Константинополю взгляды Алексея и крестоносцев могли остановиться на чудовищном опустошении, причиненном пожаром. Уроженцы Запада остановились в своем лагере с северной стороны Золотого Рога, а император переправился через залив во Влахернский дворец, но страшный черный шрам, оставленный огнем, был виден всем. Новости о пожаре достигали Алексея и его союзников, пока они были во Фракии, и все равно масштаб опустошения поражал воображение. Император был огорчен утратой огромного количества прекрасных построек и видом своих подданных, ютящихся на развалинах домов. Осознание ответственности западных союзников за это злодеяние в столице уничтожило радость от достижений в масштабах империи. Крестоносцы наверняка также разделяли это понимание, думая о долгой и трудной зиме, которая предстояла экспедиции, прежде чем она сможет отправиться в Левант.
