Андрей Родионов - Святой воин
Четыре неподвижных тела кучками окровавленного тряпья остаются лежать на мостовой, возле них бесшумно скользит юркая тень. Что это он там делает? Ага, не забывает подстраховаться, вспарывает каждому горло. Выпрямившись, ночной прохожий стремительным шагом спешит к выходу из переулка. Ну вот я и узнал практически все, что хотел. Осталась сущая малость — расспросить, кто он и откуда, с какой целью заслан и кем.
На самом выходе из переулка опасного прохожего мягко окутывает брошенная сверху металлическая сеть, тут же к нему подскакивают несколько человек. Один осторожно, чтобы только оглушить, бьет пленника дубинкой по голове, тот, сразу перестав трепыхаться, безвольно рушится на мостовую. Ну вот, собственно, и все, пора приниматься за дело. Добычу, спутанную по рукам и ногам, легко закидывают в седло, я расплачиваюсь с ночными специалистами и, намотав поводья вьючной лошади на кулак, медленным шагом еду в противоположную от центра сторону. Кстати, всем рекомендую этот метод, — именно так захватили Гектора де Савеза на лесной нормандской дороге. Где-то он сейчас, мой друг и бывший наставник?
Первое правило опытного телохранителя состоит в том, чтобы в любом городе, где подопечный останавливается дольше, чем на день, иметь запасную лежку. Кто знает, как повернется жизнь? Вроде бы и нет в том острой необходимости, особенно сейчас, когда нас поддерживают власти, а вот поди ж ты, пригодилась конспиративная квартира. Дом расположен очень удачно, в самом конце переулка, который кончается глухим тупиком. При нем имеется обширный сад, со всех сторон окруженный высоким забором, и на десерт — просторный глубокий подвал.
Пленник коротко стонет, рывком вскидывает голову, пристальным взглядом окидывает окружающее. Тут же огонь во взоре тухнет, — заметил меня, мерзавец. Плачущим голосом он заныл:
— Дева Мария, что все это значит? Сьер Робер, что происходит?
— Доброй вам ночи, сьер де Конт! — радушно отзываюсь я. — Или как вас там кличут по батюшке, может быть, сэром?
Гость молчит, как воды в рот набрал, зыркает по сторонам, морщит лоб, наверное, пытается сообразить, что именно мне известно. Я не настаиваю на немедленном ответе, пусть оглядится как следует и призадумается. Да и куда мне торопиться, вся ночь впереди, а если нам ее не хватит, то и весь завтрашний день в полном нашем распоряжении. Я досконально изучил распорядок сьера Луи де Конта, следующий доклад неведомому хозяину у него состоится только послезавтра днем, вполне успеем наговориться по душам, обменяться последними сплетнями и до смерти надоесть друг другу.
Обстановка вокруг самая спартанская. Личный секретарь Жанны, тот самый юноша Луи, почти год назад прибившийся к ней в далеком Вокулере, стоит у стены, накрепко привязанный за руки и за ноги. На нем нет ни клочка одежды, но не потому, что я люблю лицезреть обнаженных мужчин, отнюдь. Это для устрашения. Перед де Контом находится колченогий стол, на котором в художественном беспорядке разложены заржавленные пыточные инструменты, под честное слово и пару серебряных монет позаимствованные мною у городского палача. Два больших факела вбиты в стену по обе стороны от пленника. В подвале нас всего двое, а больше нам никто и не нужен.
— Я — Луи, секретарь Орлеанской Девы, народной героини! Я — ее правая рука! — повышает голос сьер де Конт. — Вы что, с ума сошли? Немедленно меня отпустите!
— Кричи громче, — равнодушно зеваю я. — Все равно тебя не услышат. Ну что, будешь исполнять всю программу?
— Какую программу? — недоуменно спрашивает секретарь.
— Начнешь грозить, попробуешь подкупить, затем станешь умолять, — добросовестно перечисляю я.
Луи плотно сжимает тонкие губы, с диким криком, страшно напружинив мышцы, начинает дергаться, пытаясь сорваться со стены. Я спокойно отворачиваюсь, поднимаю с пола жаровню с тлеющими углями, ставлю ее рядом со столом. Это, мол, чтобы далеко не ходить. Луи тяжело дышит, покрасневшее тело покрыто тонкой пленкой пота. Сколько помню, секретарь постоянно горбился и кашлял, талантливо изображая чахоточного юношу. На самом деле мышцы у него просто железные, вон как вздулись, хоть сейчас на конкурс культуристов или в анатомичку, к студентам.
— Что, не рвутся веревки? — холодно любопытствую я. — И не порвутся, не надейся.
Я подхожу к пленнику вплотную, не настолько, разумеется, чтобы тот смял мне лбом переносицу или вырвал зубами из лица кусок мяса, но достаточно близко. В голосе моем сквозит ледяное равнодушие:
— Итак, чтобы ты лучше понял происходящее, объясню один раз, а потому слушай внимательно, повторяться не буду. Ты единственный из негодяев, вовлеченных в заговор, кто мог предупредить англичан о плане Девы Жанны штурмовать Париж не со стороны ворот Сен-Дени, как все полагали, а со стороны ворот Сент-Оноре, это во-первых. Во-вторых, ты остался с ней, чтобы и дальше следить за ее планами, оттого трижды в неделю бегаешь с докладами к своему истинному хозяину.
Секретарь открывает рот, на лице его возникает гримаса недоумения. Вскинув руку, я роняю предупреждающе:
— Отговорки бесполезны. Сейчас ты расскажешь, кто ты такой и откуда взялся, подробно, в деталях опишешь полученную задачу, поведаешь о хозяине. Еще меня интересует, кто из слуг на тебя работает. Если есть что-то интересное, что я не упомянул, тоже выкладывай. Будешь молчать, начнутся пытки.
— Ты не сможешь, — презрительно фыркает секретарь мне в лицо. — Ты лекарь, а не палач!
— Знаешь, в чем единственная разница между лекарем и палачом? — Моим голосом можно замораживать огонь. — Палач не умеет лечить!
Сьер Луи вскидывает голову, отказываясь продолжать переговоры.
— Что ж, — вздыхаю я. — Ты, любезный, не понимаешь одной простой вещи. Если я начну пытать, то не остановлюсь, пока все не узнаю. Такой уж я добросовестный человек, всегда довожу до конца любое начатое дело. Учти, если начнутся пытки, то я тебя отсюда уже не выпущу. Останешься гнить в этом подвале, даже если докажешь, что ты наследный принц. Не потому что я злодей или такой уж принципиальный, нет. Просто я не смогу объяснить добрым французам, почему ты бродишь по улицам Орлеана со следами страшных пыток на лице и теле. Пойми правильно, все эти вырванные куски мяса, отрубленные пальцы, выжженные ямы глазниц, вытянутые и прижженные кишки... бр-р-р, меня могут неправильно понять. Лучше уж я закопаю тебя заживо в уголке, вон там, где уже и могилка вырыта. Так и сгниешь тут, весь из себя очень принципиальный и всеми позабытый. Уж не взыщи, но я должен беречь добрую репутацию государственного служащего.
Я снимаю со стены факел и демонстрирую арестанту свежевырытую яму, рядом с которой валяется и лопата. Не закапывать же мне упрямца голыми руками.
— Чтобы помочь тебе принять решение, друг мой, я хотел бы поделиться с тобой некоторыми мыслями по поводу первой пытки. Итак...
Нет, недаром я взахлеб читал все те книги с залитыми кровью и изукрашенными грудами трупов обложками, на которых вовсю пылали дорогие машины, а сочные юные блондинки в невесомых полупрозрачных бикини азартно палили в кого-то из громадных пистолетов. Не брезговал я и иной литературой, где из разворошенных могил вылезали полуразложившиеся зомби с алчно горящими глазами и просительно тянули лапы прямо к покупателю, как бы умоляя: заплати, голубчик, не пожалеешь! Каких только страстей не придумали авторы, каких ужасов не описали! На второй минуте моего монолога пленник, дрогнув, сдается.
Тем же утром, лишь только часы городской ратуши бьют девять раз, я властно стучусь в дверь ухоженного двухэтажного домика, стоящего на тихой чистой улице. Здесь живут люди зажиточные, но не до чрезмерности, потому нет и следа буржуазной напыщенности, характерной для центра Орлеана. Разбогатевшие чванливые торговцы сплошь и рядом воздвигают для себя дома в три, а то и в четыре этажа, украшенные мраморными колоннами, да еще и нагло пристраивают к ним балконы с вычурными железными решетками! Здешние жилища сложены из простого, как следует отесанного камня, окна, выходящие на улицу, закрыты прочными ставнями, к добротным дубовым дверям, укрепленным металлическими полосами, ведут высокие крылечки. В такие дома и заходить приятно, издалека видно, что здесь солидные люди живут. А то обычно я все по каким-нибудь притонам таскаюсь.
— Кто там? — скрипит из-за двери старческий голос.
— Городская стража! — важно отвечаю я. — Живо открывай, мерзавец. Нам донесли, что в этом доме находится логово контрабандистов!
— Что вы, господин капитан! — пугается старик. — Здесь живут мэтр Франсуа Давелин, отставной нотариус из Нанта, и я, Анатоль, его слуга.
— Отставной нотариус, — тяну я в некотором раздумье. — Что ж, это меняет дело. Но ты все равно открой, я должен буду проверить.
Из-за двери доносятся непонятные шорохи, видимо, там срочно прячут бумаги и прочие улики. Я холодно ухмыляюсь. Хорошо все же, когда за твоей спиной стоит государство. При нужде я сгоню сюда сотню человек, они за час разберут домишко по кусочкам не больше моего ногтя, а прилегающий сад перекопают на глубину в три метра. Взвод городской стражи, который я взял с собой в качестве поддержки, в настоящий момент окружил дом со всех сторон. Стоит кому-нибудь слабонервному сигануть через забор, и он мигом попадет в цепкие руки полиции. За моей спиной переминаются с ноги на ногу сержант и двое рядовых, дышать они стараются в сторону, но запах перегара так силен, что чуть не валит меня с ног.
