Андрей Родионов - Святой воин
Когда я открываю глаза, то долго гляжу в низкий дощатый потолок, затем поворачиваю голову, осматриваюсь. Я нахожусь в небольшой комнате, на табурете рядом с кроватью стоит кувшин с водой, грудь моя перетянута повязкой. Я встаю, пошатываясь, и долго пью, запрокинув кувшин. Как ни удивительно, жажда остается. Плюнув на все странности, я выхожу из комнаты и, проскочив длинный коридор, оказываюсь прямо на улице. Город вокруг пуст, словно вымер. Это потому, понимаю я, что все ушли воевать Париж, столицу, вероломно продавшуюся англичанам. Жанна д'Арк, Дева Орлеана, поставила перед собой четыре задачи, две из которых выполнила. Жемчужина-на-Луаре свободна, Карл Валуа коронован в Реймсе. После того как Жанна возьмет Париж, ей останется лишь освободить отца из английского плена. Оглянувшись на цокот копыт, я вижу выходящего из-за угла дома жеребца. В седле кто-то страшно мне знакомый. Завидев меня, всадник сползает с коня, и я еле успеваю его подхватить. Лицо всадника бледно, синие губы шепчут:
— Предупреди короля, что ему грозит гибель!
И тут я вспоминаю все. Жанна — глава заговора, который должен лишить ее брата Карла жизни, а саму девушку привести на трон Франции.
— Что с тобой? — спрашиваю я.
— Пустяки, — сипит всадник, и я понимаю, что жизнь стремительно покидает его. — Арбалетная стрела в спину. Я справлюсь. — Собрав последние силы, он властно кричит: — Поспеши же!
Повинуясь, я вскакиваю в седло, всадник немедленно рассыпается в пыль, поднявшийся ветер разносит ее по улице. Пригнувшись к шее жеребца, я понукаю его, он несется все быстрее, грохот копыт по пустынным улицам сливается в барабанную дробь. Я поворачиваю то вправо, то влево, безуспешно пытаясь отыскать городские ворота, и тут наконец понимаю, что умерший всадник — это я сам.
От неожиданности я вздрагиваю и просыпаюсь, на этот раз окончательно. Несколько секунд я еще отчетливо помню недавний сон, который снится мне раз за разом, затем картины бешеной скачки отступают, тускнеют. Я обеспокоенно верчу головой, гадая, где нахожусь. Сидящий у изголовья человек шевелится, и я узнаю отца Бартимеуса.
— Здравствуй, Робер, — говорит наставник.
Я вскакиваю на ноги, несмотря на протестующий жест священника, и тут же, охнув от боли, сажусь на ложе.
— У меня срочное сообщение! Жизнь короля в опасности! — глотаю я слова, стремясь доложить как можно быстрее. — Заговор...
— Нет никакого заговора! — прерывает меня отец Бартимеус. — Нет и никогда не было, понял?
— Нет, — отзываюсь я.
Мысли в голове спутались в сплошной клубок, и я никак не ухвачу нужную, чтобы задать верный вопрос. Да!
— Какое сегодня число?
— Четырнадцатое сентября, — информирует меня наставник.
— Король... Что с ним?
— Карл Седьмой жив и здоров.
— А Париж? Армии удалось взять столицу?
Помедлив, отец Бартимеус начинает рассказывать:
— Шестого сентября Дева Жанна привела армию в предместье Сен-Дени, что лежит в одном лье от Парижа. Седьмого туда прибыл король.
Я ловлю ледяной взгляд наставника и невольно ежусь, мне хочется спрятать глаза, но не могу, так будет еще постыднее. Из-за меня король беззаботно прибыл в самое логово заговорщиков, я обязан был предупредить его о готовящемся убийстве!
— Восьмого сентября Жанна начала штурмовать ворота Сент-Оноре. Поначалу все складывалось весьма удачно, но потом оказалось, что ее завлекли в ловушку. Англичане сосредоточили на том участке главные силы. К сожалению, Деве не удалось получить подмоги, потому атака сорвалась. Жанну ранили в ногу арбалетной стрелой, и до самого вечера ее никак не удавалось вытащить с поля боя. К тому же всем было не до Девы — в самый разгар сражения к Сен-Дени подошел граф Жан Дюнуа, Орлеанский Бастард, с тремя тысячами тяжелой конницы. Король отстранил герцога Алансонского от командования армией, и тот немедленно выехал в Лимож для поправки подорванного на войне здоровья. — Отец Бартимеус встает и начинает расхаживать туда-сюда по комнате, заложив руки за спину, голос его по-прежнему сух: — Заключено негласное соглашение с герцогом Бургундским, кузеном его величества Карла Седьмого. Войска Филиппа Доброго заняли Париж, вытеснив оттуда англичан, а мы отвели армию к востоку. Сейчас все находятся в ожидании, куда же пойдут германцы — на запад, к нам, или все же на восток. Если на запад, то мы выступим против них совместно с бургундцами, и англичане воздержатся от удара в спину, не в их это интересах.
Я медленно киваю. Если на грызущихся собак кинется волк, то они мигом забудут про свои свары.
— Дева более не нужна, она отправлена в Орлеан для прохождения курса лечения. Что с ней делать дальше, решит король. — С минуту отец Бартимеус сверлит меня безжалостным взглядом, потом нехотя роняет: — Что же касается послушника Робера, то пока неясно, что с ним делать дальше. Ты изрядно разочаровал нас. Подумай об этом.
Наставник уходит, не оглядываясь. За время разговора он ни разу так и не повысил голоса, а это плохой признак. Отец Бартимеус крайне мной недоволен. Его ученик не выполнил прямой приказ и тем самым поставил целую династию на грань уничтожения. Я — бракованный материал, это понятно. Больше мне никогда не будут доверять полностью. Если до сих пор и возятся, выхаживая, то лишь потому, что слишком много усилий и денег вложили в подготовку. Что со мной будет теперь? Да какая разница! С тем я и засыпаю.
Выздоравливал я долго, словно в организме, до того почти железном, что-то дало сбой. Да и медицина местная весьма убога, тутошние коновалы не то что больного, любого здорового могут в гроб загнать! Окончательно я пришел в себя лишь к концу октября. Все это время я находился рядом с королем, в Жиене. Меня не привлекали к службе, наверное, никак не могли решить, как можно использовать агента, потерявшего доверие. А первого ноября я встретил старого знакомца, некоего Гектора де Савеза. Лис прибыл ко двору короля Франции в составе бургундской делегации, которая заявилась для подписания тайного договора. Согласно ему, Франция отказалась от всех прав на герцогство Бургундское, признав его независимым государством, взамен Бургундия обязалась прекратить войну с французским королевством, предоставив англичанам сражаться с французами один на один. Кстати о германцах. Те правильно все поняли и, потоптавшись на месте, двинулись на восток, к чехам. Что ж, туда им и дорога. Я уверен в том, что не справятся они с «сиротками», кишка тонка.
Мы сидим в моей комнате вот уже два часа, медленно тянем вино, вспоминаем старые добрые времена. Мы не враги, пусть и находимся по разные стороны баррикад. Единственная причина для вражды между нами больше не существует. Жанну полностью отстранили от ведения боевых действий, ни англичанам, ни бургундцам она больше не интересна.
— Кстати, — добавляю я небрежно. — Спасибо за то, что не убил тогда, в палатке.
— Когда, на турнире или в лагере в Блуа? — Глаза Гектора смеются, хотя сам он серьезен.
— Черт! — выдыхаю я пораженно. — Так это ты был тогда, в лагере? Но как тебе удалось уйти, мы все обложили?
— Фамильный секрет Савезов! — Лис, не скрываясь, широко ухмыляется. — Хотя символом Фландрии является гордый лев, при нужде мы умеем хитрить. Торжественно обещаю, если вернешься ко мне на службу, научу всему, что сам знаю. Ну как, по рукам?
Я молчу. Так и не дождавшись ответа, Лис пожи: мает плечами и предлагает:
— Давай выпьем за будущую встречу.
— Почему бы и нет, — отзываюсь я ему в тон.
Вопрос о том, что вряд ли мы еще когда-нибудь увидимся, оба деликатно обходим. Я и сам не знаю, что мне предстоит, а Гектор — один из лучших людей Филиппа Доброго, вряд ли для Лиса найдется дело в той грязной дыре, куда меня вскоре загонят. Мы обмениваемся последними слухами, дружно ругаем баварцев за алчность и коварство, затем Гектор принимается рассказывать о Бургундии. Оба мы люди осведомленные, а потому прекрасно знаем, что герцогство Бургундское на глазах превращается в одно из самых богатых и могущественных государств Европы. Уже сейчас Бургундия стала законодателем мод на континенте, при дворе Филиппа Доброго собрались лучшие поэты и философы Европы, и даже к женщинам в Бургундии относятся иначе, чем везде, куда мягче и человечнее.
Во Франции с женщинами принято вести себя далеко не лучшим образом, и если в ближайшем будущем нравы и смягчатся, то совсем незначительно. Помните, как благороднейший из графьев де Ля Фер, он же Атос, увидев на плече обожаемой жены выжженную лилию, знак преступницы, даже не полюбопытствовал толком, что это за тату. Он просто повесил любимую на ближайшем крепком суку, — хорошо еще, что та, настоящая француженка, как-то сумела вывернуться. Честь его, видите ли, задели... мушкетер недоделанный!
Словом, слухи о рыцарском отношении к дамам во Франции несколько преувеличены. Два века назад на южной окраине страны, прозывавшейся Окситанией, что включает в себя Перигор и Овернь, Лимузин и Лангедок, Прованс и многие другие провинции, расцвела пышная культура трубадуров. В чудесных песнях воспевали они земную женщину, а вовсе не образ Девы Марии. Граф Гильем Аквитанский был богаче французского короля и намного его могущественней. Люди захотели жить весело и хорошо, отмели власть церкви и короля... Эти еретики были названы катарами.
