Гай Юлий Орловский - Высокий глерд
Она охнула:
— Выдали бы?
— Отдал бы, — уточнил я. — Но он оказался груб, а я эстет, знаете ли. В общем, я уговорил их отказаться от своей идеи.
Она прошептала, глядя на меня широко вытаращенными глазами:
— Это называется уговорили?
— Точно, — ответил я. — Я вообще человек вежливый и люблю уговаривать. Вас как, уговаривать надо?
Она тут же гордо выпрямилась, глаза блеснули гордостью и гневом.
— Я невинная!
— Правда? — переспросил я с сомнением. — Я думал, невинны только младенцы… Знал же, что церковь все врет.
— Я девственница, — уточнила она.
— Это легко исправить, — заметил я. — Не хотите? Ну как хотите, баба с воза… Я вообще–то на вашу невинность и не покушался. Я вообще–то не споку- сливый.
Она смерила меня недоверчивым взглядом.
— Точно?
— Даю слово, — заверил я. — Клянусь всем, чем только хотите. У меня, знаете ли, тут куча других соблазнов. Вообще–то, глердесса… слуги сейчас приготовят для вас комнату. Туда занесут кровать, если найдут, а не найдут, то сколотят, затащат кое–какую мебель, подметут, навесят шторы… В общем, завтра уже будет все готово. А сейчас как–то переживем ночь в одной кровати. К счастью, она достаточно широкая. Вы ляжете с краю или у стенки?
Она отшатнулась.
— Что такое… у стенки?
Я хлопнул себя по лбу, моя кровать под балдахином расположена почти посредине комнаты, как и положено, потому и шторы со всех сторон, чтобы хоть как–то сделать спальню из самой кровати в огромном зале.
— Ах да, стенка далековато… Справа или слева?
Она проговорила с негодованием:
— Вы ПОКЛЯЛИСЬ, что не покуситесь на мою девственность!
— Я и не собираюсь, — заверил я. — Но, во–первых, как я уже сказал, покои для вас будут готовить всю ночь, чтобы с утра вы могли туда перебраться, а пока что вот так. Во–вторых, я, как вы уже поняли, человек здесь новый, мне нужно освоиться. А вы, как местная, расскажете, как здесь и что. Это поможет мне легче вас защищать! Только для этого!
Она проговорила в сомнении:
— Честно? Только для этого?
— Ну да, — заверил я, подпустив в голос обиды. — А для чего еще? Мне срочно нужно узнать о замке и землях этого глерда Финлея Барклема, с кем он граничит еще, кто его соседи, в каких отношениях, на кого мне положиться, кого опасаться…
Она проговорила в затруднении:
— Это я знаю, наш замок по ту сторону границы, но близко. Хорошо, но только…
— Клянусь, — подтвердил я, — никаких посягательств на вашу девственность! А самое главное… со мной прибыл мой друг, а это такой жук, что обязательно лишит вас невинности. Он такой, предупреждаю.
— Ой!
— Потому, — закончил я, — как это ни странно прозвучит, но единственный шанс для вас сохранить невинность — разделить со мной ложе, но можно и постель. Повторяю, она такая широкая, что мы точно не подеремся за место.
— Ох, — сказала она таким несчастным голосом, словно очутилась между львом и крокодилом, — придется довериться вашему честному слову…
Утром она выглядела как нельзя больше ошалелая тем, что проделывали с нею и что проделывала она сама, спасая свою девственность, но я сделал вид, что ничего особенного не случилось, так, рутина, все норм, не хотите ли пирожные в постель?.. Ладно, тогда позавтракаем за столом…
Там она тоже то и дело краснела, встречаясь со мной взглядом, опускала глазки, свято уверенная, что развратнее ее нет женщины во всем королевстве, потом вдруг вспоминала, это вижу по вспыхнувшим глазам, что девственность все еще в неприкосновенности, так что по- прежнему невинна и чиста, можно смело и бесстыже смотреть всем в глаза.
Слуги подают еду на широких блюдах, холодное и жареное мясо, рыба, овощи и даже крупные гроздья винограда, светлого и черного. Ни вилок, ни даже ложек, да и зачем, руками хватать куда проще.
Еды вдоволь, а так как я родился во время изобилия, то совершенно к ней равнодушен, но чавкаю, чтобы поддерживать глердессу Николетту, она уплетает за обе щеки с явным удовольствием, нежная и трепетная, как экзотичная бабочка, но чистенькая и здоровая.
— Значит, — сказал я, продолжая разговор, начатый еще вчера вечером в постели, — королевство Уламрия сейчас выходит из рецессии… в смысле, восстанавливается после разгула мятежей Большого Крагена и Кровавой Охоты…
Она посмотрела на меня в замешательстве, даже перевела быстро–быстро взгляд на свою грудь, чего это я вдруг, помялась с ответом и предположила:
— Да, восстанавливается… это для вас плохо?
— Что вы, — воскликнул я, — как гуманист и миротворец, я дико рад и счастлив! Все должны жить мирно и счастливо!.. Правда, многие, разбогатев, почему–то начинают смотреть на бедных соседей и подумывать, как бы и тех обобрать… Дико, да? Все должно быть наоборот, но мы же люди, а не звери! Это зверь, если сыт, других не трогает, а человек, нажравшись, думает, на кого бы напасть…
— Ой, — сказала она опасливо, — неужели будет снова война?
— Как гуманист, — повторил я, — радуюсь успехам соседа. Как прожженный демократ, понимаю, что радоваться надо неуспехам, хотя это и неприлично, если вслух. Во всяком случае, теперь нужно смотреть внимательнее, что происходит на границе, что слишком уж близко…
— Да, — подтвердила она, — ваши владения не просто близко, а даже влезли клином в земли королевства Уламрии. Атам ближайший сосед…
— Финлей Барклем?
Она покачала головой.
— Нет, тот чуть дальше, но тоже не подарок. А еще ближе лорд Джеймс Велли.
— Лорд, — повторил я, — или глерд?
— В нашем королевстве знатных называют лордами, — объяснила она. — Джеймс Велли был великим воином, но сейчас живет уединенно, а замком и землями правят трое сыновей…
Глава 14
Вернулся Фицрой, усталый, покрытый пылью дорог, лошадь роняет клочья желтой пены, бока лоснятся.
Он спрыгнул и крикнул строго:
— Обтереть самыми мягкими полотенцами с головы до ног, покрыть поцелуями от ушей до копыт, поводить
по двору, пока не остынет, а потом хвалить, кормить и поить вволю, она сегодня превзошла себя! Умница моя!..
Я спросил с интересом:
— Как поездка?
— Ты богат, — сообщил он с удовольствием. — Я видел, получено нехилое состояние, но оказалось, даже больше, чем нехилое. Три села и семь деревень! Восемь озер! А какой лес, какой лес!
— Хорошие новости, — сказал я.
— А как у тебя?
— Семь трупов, — сообщил я. — Даже не знаю, это хорошо или плохо?
Он отшатнулся.
— Когда ты успеваешь?.. А насчет хорошо, это смотря к какой церкви принадлежишь.
— Правда? — спросил я. — Тогда можно я буду принадлежать то к одной церкви, то к другой?
Он хмыкнул.
— Думаешь, ты один такой?.. А что случилось?
— Пойдем в дом, — ответил я. — Перекусим, там и расскажу. Ты как, на аппетит подробности не влияют?
— Еще как влияют, — заверил он. — Да еще если с вином! Надеюсь, у бывшего хозяина хороший подвал? А то, стыдно признаться, я так и не посмотрел. Это непростительно. Старею.
— Я тоже, — признался я. — Вино и женщины — что может быть главнее? А мы то за свои шкуры трясемся, то вообще о государстве думаем, стыд какой!..
По дороге наверх он явно обратил внимание на то, что слуги носятся как угорелые, кланяются с охотой, во- обще–то как все ожили, вижу по его лицу, но он смолчал, и только когда поднимались по лестнице на третий этаж, сказал небрежно:
— ЕСЛИ не сегодня, то завтра с утра придут десять крепких мужиков и восемь женщин. А теперь рассказывай ты.
— Сядем за стол, — ответил я, — а то упадешь посреди коридора.
Он довольно хохотнул.
— Хорошее начало!
В комнату слуга внес и с поклоном переложил с подноса на стол две широкие тарелки с рубленым мясом, отдельно положил краюху хлеба.
— Пока не густо, — сказал Фицрой и, вытащив из ножен кинжал, принялся резать его на ломти. — Давай, что там за трупы?
Я начал рассказывать, не забывая про еду, раньше бы обязательно побежал к психоаналитику и, дрожа и заикаясь, начал бы рассказывать про убийство и умолял бы поскорее стереть из моей памяти такое шокирующее событие, а сейчас вот жру с аппетитом, чувствую вкус жареного мяса и свежего ароматного хлеба, явно пекли с добавкой каких–то трав…
Фицрой слушал внимательно, но забрасывать в пасть куски мяса не забывал, кивал, мычал одобрительно, один раз только уточнил, на каком расстоянии они были, когда я их перестрелял из магического арбалета, очень толковый и профессиональный вопрос, потом спросил заинтересованно:
— А сама глердесса где?
— Отдыхает в своих покоях, — отрезал я.
Он изумился:
