Я есть Жрец! (СИ) - Старый Денис
Уверен, что нельзя начинать борьбу с разного рода идолопоклонничеством. Даже при явлении народу многих чудес и божественных даров поменять сиюминутно мировоззрение народа будет невозможно. Такую ношу я не потяну. Поэтому придется мириться хоть с богом Рабрахом, хоть бы и с Перкусом.
— Будь моим епископом, Шарир! Это тот, кто в разных селениях будет жрецом, — я протянул руку бывшему верховному жрецу Рысей.
Отнюдь не желал я рукопожатия. Я подавал руку для того, чтобы он ее поцеловал, а я, благословив, перекрестил бы своего подчиненного. Так и произошло после недолгой заминки и того, что я резко подсунул руку к губам Шарира. До моего попадания у местных было как-то туго с поцелуями, хоть руки, хоть губ, хоть жо… Впрочем, в такие места целовать меня не стоит.
— Оставайся здесь и сверши все обряды, а после, когда луна станет убывать, ты прибудешь ко мне и там я расскажу тебе все, что нужно знать! — сказал я, встал, и не обращая больше внимания на жреца, пошел к реке. Моя охрана последовала за мной.
Не знаю, где здесь кормят и чем, но есть хотелось уже изрядно, так что распечатаю-ка я два солдатских ИРП. Одному есть не получится, угощу и охранников. Пусть проникнутся моей добротой, может случится, что такие вложения принесут дивиденды.
— Сучара, сходи и узнай, где я буду спать! — сказал я, указывая на одного из охранников.
— Меня зовут Сычака, — поправил меня воин.
— А меня Глеб, а не Хлеб! Так что Сучара, иди и узнай! — сказал я, разрывая упаковку с галетами.
С ИРП не повезло. Там находился «музыкальный» гороховый суп. Впрочем, не повезло тем, кто будет со мной рядом спать, если таковые будут. Я мог бы переночевать и на катере, благо теплый спальный мешок имелся, но хочется прочувствовать местный колорит, пожить хоть одну ночь в тех условиях, в которых здесь обитают люди. Может, стану лучше их понимать, сучар этих.
А вечером, когда солнце уже зашло за горизонт, я с Шариром поджигал погребальные костры. Все люди селения, как воины, так и обыватели, стояли с разными орудиями труда. Души умерших воинов уносились вместе с искорками огня в полном безмолвии. Никто не плакал, не радовался, не произносил ни звука. Когда костры догорали, люди стали собирать кальцинированные кости в кучки и относить их в сторону. Далеко не всегда рядом с пеплом погибших укладывались разные предметы, ранее принадлежавшие умершим. Боевые топоры положили лишь двум воинам, нескольким сожженным оставили их медные колечки. А также ставили небольшие глиняные горшки, лишь чуть наполненные приготовленной едой.
Когда все кучки костей были разложены неподалеку друг от друга, люди принялись за работу. При помощи деревянных лопат, каменных мотыг или даже ножей и палок, над человеческим пеплом сооружали небольшие курганы. Это после, пока будут живы те, кто знал погибших, каждый год курганы будут увеличиваться в размерах. Придут люди и подсыплют сверху, поминая погибших.
А ближе к полуночи состоялась казнь Морвага и некоторых его уцелевших сообщников. Когда вырезанное сердце главного предателя было выброшено Рыкеем в горящий неподалеку костер, толпа ахнула. Людей не испугала сама ужасная казнь, а то, что по поверьям аборигенов, душа Морвага сожжена и уже никогда не возродится. Эти люди боялись смерти, но верили, что она не окончательная. Потому и была столь бурная реакция на сожжение сердца и лишение преступника права когда-нибудь появиться вновь.
Лишь попробовав сок забродивших ягод, ужасный на вкус, я отправился спать. Сидеть посиделки не хотелось.
— Великий, возьми меня своей женщиной! — в полный голос сказала женщина, в хижине которой мне выделили место для сна.
Я еще не успел и приготовится ко сну, как меня озадачили.
Срубная полуземлянка была пропитана копотью, а воздух внутри ее был спертым и с большим количеством углекислого газа. В жилище, примерно четыре на пять метров, в углу спала еще одна женщина, чуть постарше той, которая решила лишить меня сна. Там же были трое разновозрастных детей. Они располагались вдали от очага, возле которого было мое место. Спать здесь — это признание за гостем высокого статуса.
— У меня есть женщина, — отвечал я при тусклом свете чуть горящего очага.
Получилось рассмотреть женщину Она была грязной, неприятной. Судить о красоте не стал бы, руководствуясь лишь тем принципом, что некрасивых женщин не бывает. Но выпить пришлось бы немало. Словил себя на мысли, что при встрече с Севией она также была грязной, но мне казалась милым «чумазиком». Так что не степень чистоты женщины отвращала, а сама дамочка.
— Нашего мужа, — женщина посмотрела на спящую в углу свою коллегу по семейным делам, — убили. Теперь мы обречены на голодную смерть.
— Перебирайтесь ко мне в общину, работа найдется! С голоду умереть не дам, — сказал я.
В тот момент я не подумал, сколько таких безмужних может оказаться в племени и что мне с ними делать, если толпа вдов, да с детьми, припрется в общину. На прополку всех выставлять? А мне, как бы это ни звучало двусмысленно, нужны мужики.
Глава 22
Глава 22
Возвращение домой было будничным и крайне быстрым. Мы плыли, почти что налегке. Два плота оставались в селении Рысей, как и многие из тех воинов, что прибыли покарать Морвага. Да не возродится его душа никогда более!
Кроме воинов Вара, как и его самого, были взяты так же четыре раба. У меня теперь есть персональный раб! Я чертов рабовладелец. У меня с ориентацией все нормально, но на роль своего раба я выбрал именно мужчину. Именно мне был предоставлен выбор из двух женщин и двух мужчин. Женщины были не чтобы и некрасивы, может, если помыть, да приодеть, так и симпатичные, но мне нужен раб-мужчина. При этом он был более остальных жилист и выглядел трудоспособным.
Были ли терзания по поводу того, что стал рабовладельцем? Рабство — это же плохо? Никаких сомнений, что поступил правильно. Да и мой раб был рад подобному стечению обстоятельств. Как я уже говорил, в этом мире, даже больше религиозного, правит балом культ еды. Стоило поклясться, что буду своего невольника кормить, с некоторыми оговорками, как раб поклялся слушать меня всегда и во всем.
Отдельно стоит сказать про рабство. В университете меня учили, что есть патриархальное и классическое рабовладение. Классическое — это то, что было в Греции, Риме, где раб был даже менее ценным, чем лошадь или мул. Причем ценность эта была только в области материального. В трактатах римских философов Катона и Варрона рабы указываются как бездушное безвольное имущество и там же даются инструкции по их беспощадному использованию. Это классическое рабство.
На Востоке раб может сесть за один стол со своим хозяином, жениться, даже возражать. Он не то, чтобы равный, но человек. Работает, за что ждет хорошего к себе отношения.
Вот и здесь было то самое патриархальное рабство. Я, даже как верховный жрец, был обязан дать клятву, что буду заботиться о своем рабе, кормить его, предоставлю место для ночлега и прочее, и прочее. Быть рабом для некоторых людей — вполне неплохой вариант существования. Что делать мужчине без поддержки рода, при отсутствии бойцовых качеств, прежде всего, характера? Идти в рабы и закрыться от всех внешних раздражителей статусом хозяина. Случись что, то я должен защитить своего раба. Между тем, я имею право наказать, а вот убийство будет порицаться обществом, хотя не так чтобы и слишком.
И все равно рабов убивают. Как бы для меня, человека из будущего, ни казалось кощунственным, их еще и едят. Многие правила меняются или на них закрываются глаза, когда приходит он, тот, которого боятся более всего — ГОЛОД.
Сложности вызвало то, что у моего раба нет имени. Предыдущий хозяин, а это был старший воин одной из звезд Морвага, звал моего раба «Расх», по сути это слово и означает «раб». Я же решил подарить своему рабу имя «Стасик».
Был у меня в школе один поц, имя которому Стасик, мразота редкостная. Сын главного прокурора области, да еще весь такой положительный, аж тошнило. Стасик — чемпион города по кикбоксингу, Стасику роль Ромео в школьном спектакле давали, Стасику разрешили целовать в этой постановке красотку Вику, которая играла Джульетту. А мне досталась роль Меркуцио, которому, чуть ли ни в начале пьесы, быть заколотым Мишкой Тимоховцевым, который играл Тибальта. При всей своей положительности, Стасик был, что ни на есть, вонючим говном. Это сполна ощутила и Вика, близостью с которой Стасик не преминул похвастаться перед всей нашей жлобско-мажорской школой.
