Александр Громов - Русский аркан
– Пуля была, вероятно, зажигательная, – пояснил граф.
– Почему? – захлопал глазами Михаил Константинович.
– А потому, ваше императорское высочество, что смастерить простейшую зажигательную пулю способен и ребенок. Высверлить углубление в донце, набить его головками от серных спичек на клею… что тут сложного? Японцы – сметливый народ, уж верно догадались бы. Не понимаю…
– Баллонет пробило, – весело доложил Гжатский, в свою очередь придирчиво осмотрев оболочку, – а баллоны с водородом целы! Нам везет!
– Везет дуракам, – оборвал его граф. – Поздравляю с этим званием всех нас. Нельзя ли подняться повыше?
– Насколько?
– Скажем, на две версты. Чтобы оказаться вне досягаемости ружейного огня. Откуда следует, что покушавшийся был одиночкой? Сейчас нас не то что пулей – стрелой достанут.
Гжатский задумчиво кусал губы.
– Можно попытаться, – сказал он без энтузиазма. – Но только подъем будет проходить медленно. Разве что отвернуть на время от города? Ради безопасности?
– Вот и отверните. Вон туда, к северу.
– Да, но…
– Какие еще могут быть «но»?
– На двух верстах высоты будет холодно. Его императорское высочество…
– Потерпит! – отрезал Лопухин, даже не взглянув на нахохлившегося цесаревича. – Лучше продрогнуть, чем сгореть. У вас еще что-то?
– Так точно-с. – Растерянный Гжатский мялся. – Я предполагал, что мы пройдем низко над императорским дворцом… При большой высоте зрительный эффект будет совсем не тот…
– Ничего. Полагаю, у микадо найдется подзорная труба. Вверх, господин лейтенант, вверх! На малой высоте нас только слепой не продырявит.
И как в воду глядел! Не успел толстый кабачок дирижабля величественно развернуться, как снизу грохнул еще один выстрел. Секундой раньше баллон вздрогнул и зашипел, как змея, которой наступили на хвост.
Смысл этого шипения мигом дошел до каждого. Иманиши лишь мельком взглянул наверх и тотчас опасно перегнулся через борт гондолы – надеялся, видно, высмотреть, откуда был сделан второй выстрел. Лопухин придержал его за портупею. Цесаревич взвизгнул.
– Пробоина, – скучным голосом констатировал Гжатский. Опасность парадоксальным образом не пугала его и не распаляла – он лишь становился точен в движениях, как машина, и неспешен на слова, как волжский крючник, засыпающий прямо на песке после разгрузки баржи. Однако чуткое ухо уловило бы в его тоне обиду: как это так – портить хорошую вещь? Ну разве не подлость?
Дирижабль наконец развернулся, и лейтенант направил его прочь от города.
– От имени японской полиции приношу мои нижайшие извинения, – дрогнувшим голосом заявил Иманиши. – Мои подчиненные не сумели уберечь от покушения уважаемых гостей божественного микадо. Я сегодня же подам прошение об отставке.
– Да будет вам, – махнул на него рукой граф. – Извинения приняты. Никакая полиция не всесильна. Лучше скажите, удалось ли вам заметить, откуда стреляли? Мне, увы, нет.
– Мне, к сожалению, тоже не удалось. Но все ближайшие кварталы через минуту будут оцеплены и тщательно осмотрены.
– Что ж, будем надеяться на удачу. Она нам улыбнулась уже дважды: вторая пуля оказалась не зажигательной… Лейтенант, куда вы правите? Море правее.
– Ветер с моря, – снулым голосом объявил Гжатский. – До моря мы не дотянем. Лучше всего идти по ветру… Ой!
Баллон снова вздрогнул и зашипел громче. Секунду спустя донесся грохот выстрела.
– Вижу! – закричал Иманиши. – Сто четвертый квартал, дом с большим сливовым садом! Вон там!
На взгляд Лопухина, в указанном квартале вообще не было садов, тем паче больших. Так, деревца кое-где… Но возражать граф не стал – в конце концов, у каждой нации свой масштаб.
Несмотря на грозное шипение, дирижабль все еще держал высоту. Гжатский увеличил огонь в керосиновой горелке, стрелка манометра поползла к красной черте. Огромные лопасти воздушного винта молотили воздух.
Какого черта воздух не вода! Разреженная субстанция не остановит падения, когда придется падать. Неуклюжая туша сморщится и рухнет, перемешав с коричневой японской землей обломки дерева, искореженный металл и человеческую плоть.
Повернуть и пойти над рекой?.. Нет, слишком опасно. Еще один выстрел, еще одна пробоина – и конец. Дальше, дальше от города! К рисовым полям!
Это, конечно, не море и не река. Это грязь с растущей на ней желтой соломой. Или просто мягкая земля, если вода с полей спущена. Удар почти не будет смягчен. Но все же грязь – не камень…
Дирижабль двигался довольно быстро, хотя был более обязан этим ветру, чем пыхтящему двигателю. Внизу проплывали квадратики полей. Бесконечные, безбрежные рисовые поля равнины Канто… На многих копошились жнецы, похожие с высоты на букашек. Почти все бросили работу и, задрав головы, глядели вверх.
– Не могу больше держать высоту, – ровным голосом сказал Гжатский. – Сбросьте весь балласт.
Два мешка с песком полетели вниз. Минуту или две воздушное судно держалось ровно, но затем мало-помалу пошло вниз.
– Нельзя ли чем-нибудь заткнуть дыры? – спросил Иманиши.
Никто не стал отвечать на глупый вопрос.
– Кажется, мы разобьемся, – с нервным смешком проговорил цесаревич.
Удивительно, но он не паниковал. «Дурак, пьяница, но не трус, – подумал Лопухин. – Порода все же сказывается…»
Но почему так спокоен Гжатский? Что он собирается делать? Быть может, следовало бы сбросить тяжелую гондолу и, ухватившись за киль, отдаться воле ветра?
Нет, это не поможет, сказал себе Лопухин. Тросы тонкие, но стальные, их не вдруг перережешь. Да и что это даст? Сброс гондолы ничего не решит. Баллон лишь поднимется немного, чтобы потом и уже наверняка рухнуть, размазав людей по земле.
Ах, вот куда он правит! Вдалеке за квадратами рисовых полей блеснул на солнце пруд. Похоже, его-то водой и питались поля. Ай да лейтенант! Углядел. Но далеко. Дотянуть бы…
– Все лишнее за борт! – скомандовал Гжатский. – Вещи, одежду, ботинки, оружие, ну!
– Только не фотографический аппарат! – крикнул Лопухин, проворно развязывая шнурки на лаковых штиблетах. – Мишель, ты чего ждешь? Раздевайся, живо!
Немного заведя стрелку манометра за красную черту, Гжатский резким движением погасил топку, перекрыв кран подачи керосина. Быстро отсоединив шланг, швырнул за борт топливный бачок. «Умно, – подумал Лопухин. – Молодец лейтенант. Может, мы и разобьемся в лепешку, но теперь, наверное, не сгорим…»
Стрелка манометра медленно поползла против часовой стрелки. Никто больше не смотрел на нее. Паровой двигатель еще пыхтел, еще крутились шкивы ременной передачи, еще вращались лопасти винта, гоня подбитый воздушный корабль к спасительному водоему, и это было главное. А еще то, что снижение на минуту замедлилось.
Но вскоре продолжилось вновь. Баллон сдувался прямо на глазах. Было странно, что он еще держится в воздухе.
За борт летели ботинки, брюки, сюртуки. Лопухин безжалостно расстался с револьвером и не без сожаления – с тростью. Он и цесаревич остались в одних кальсонах, Иманиши – в подобии полотенца, обернутого вокруг бедер и пропущенного между ног. Гжатский раздевался одной рукой, другой держась за штурвал.
– Что еще можно сбросить? Думайте!
Иманиши решительно взял слово:
– Я почту за честь прыгнуть вниз. Это будет хорошо!
Поклонившись, он уже хотел осуществить свое намерение, но был схвачен графом за набедренник.
– Отставить! Запрещаю! Не такой ценой, верно, Мишель?
Цесаревич механически кивнул. Он не смотрел на японца, его завораживала приближающаяся земля.
– Когда речь идет о долге, цена не имеет значения. – Иманиши вновь поклонился, но попыток самоубийства больше не предпринимал.
– Кажется, сбрасывать больше нечего, – сказал граф, когда мундир лейтенанта улетел вслед за остальной одеждой. – Разве что двигатель. Но ведь он нам нужен.
Одним взглядом Гжатский оценил скорость падения, замедляющийся темп вращения воздушного винта и расстояние до водоема.
– С таким весом не дотянем. Разве что… Вы правы, граф. Надо сбросить двигатель. Где инструменты? Здесь был такой зеленый ящичек…
– Сброшен.
– Черт! Тогда нечего и думать. Не дотянем с полверсты. Готовьтесь к удару. Советую не оставаться в гондоле, а забраться на киль.
– Подождите!
Отстранив лейтенанта, граф осмотрел крепление двигателя. Покачал головой.
– Убедились? – спросил Гжатский.
– Отсоединить двигатель мы не сможем, – признал Лопухин. – Но можно попытаться выбить заднюю стенку гондолы. Тогда она выпадет вместе с двигателем. Отойдите-ка!..
Он ударил ногой. Послышался треск. Стенка устояла.
– С разбегу бы…
Новый удар – и тот же результат. От боли в ступне потемнело в глазах.
Чья-то рука легла на локоть.
– Прошу прощения, – сказал Иманиши. – Разрешите попробовать мне.
– Извольте, – со злостью ответил Лопухин, уступая дорогу.
