Василий Звягинцев - Бои местного значения
Вид вора был не столько страшен, как угрожающе деловит, и охранник привычно, генетически привычно для уроженца среднерусских мест, упал на колени.
– Дяденька, прости, дяденька, не по злобе я, от глупости так, прости, не буду больше…
Парню, как стало видно в лучах развернувшегося во все небо малинового морозного рассвета, и было всего-то лет двадцать пять. Пришел по призыву в конвойные войска в разгар голодных лет и остался сверхсрочно на сытой и неутомительной, по сравнению с колхозным бессмысленным трудом, службе.
Но лицо у него было тяжелое, щекастое, отнюдь не отмеченное печатью интеллекта, и надежды на чудесное преображение после пережитого страха тоже не обещало.
Косой улыбнулся щербатым ртом.
– Да упаси бог. Убивать тебя, грех брать на душу? Я сказал, что моего трояка тебе на похороны не хватит? Так и не потребуется. Жить будешь, милок, долго будешь, ишь какой гладкий, и мамка твоя с тобой наплачется. Как моя из-за вас, сук красных, плакала…
Только ты это, полушубочек-то сними, нам еще долго до родного дома добираться, не то что тебе, и валенки тоже. Казенного ватника и штанов тебе вполне хватит. – Лицо у вора было удивительно спокойное, сочувствующее даже. Сложив рядом все снятые охранником дрожащими руками вещи, он резко толкнул его кулаком в грудь.
Парень сделал шаг назад.
– А теперь держи.
Вор взмахнул винтовкой, которую все время держал в руке, а сейчас перехватил за край цевья, и, словно хоккейной клюшкой, подсек вохровца под колени.
Тот с воплем рухнул на дорогу. Колян подошел к нему и, все так же зловеще улыбаясь, коротко и страшно ударил его прямо в правый локтевой сустав.
Шестакову показалось, что он даже сквозь толстый ватный рукав телогрейки услышал хруст костей. Охранник заорал совсем уже отчаянно.
– Нормально? Нравится? – и второй удар окованным металлом затыльником приклада, теперь по левому локтю.
Стрелок, похоже, потерял сознание от дикой боли.
Шестаков дернулся, испытав желание прекратить расправу, но теперь Власьев удержал его:
– Стоп. Не наше дело.
При этом они оба не спускали стволов «наганов» с остальных конвоиров, ошеломленно и подавленно взиравших на происходящее.
Вдруг кто-нибудь все-таки вздумает проявить профессионально-классовую солидарность.
Таковых не нашлось.
А Косой по-прежнему спокойно, деловито перебил охраннику и коленные суставы, размахиваясь винтовкой, будто цепом на току, и попадая в нужное место удивительно точно.
Опустил винтовку и вытер пот со лба.
– Вот и все. Теперь пускай живет, падла, как сможет….
Что особенно странно – Шестаков одновременно и подавлял тошноту от картины жестокой, средневековой расправы, и воспринимал ее же вполне адекватно, словно бы как справедливое возмездие. Самое же интересное – переживала его наркомовская составляющая, а иная – почти что развлекалась.
Отошли втроем к обочине, после того как пристегнули наручниками к придорожным деревьям всех охранников, кроме подвергнутого суровой, но и справедливой экзекуции. Закурили.
– В СЛОНе[20], на Соловках, еще и не такое делали, – словно бы оправдываясь, сказал Косой. – Стукачей в тумбочку засовывали и с Секирной горы по лестнице в свободный полет пускали. Полтыщи ступенек, между прочим.
Или, еще забавнее, связать – и на бревнотаску кинуть. Пока до места доедет – накричится вволю. А уж там или в шестеренки попадет, или в затон, где баланы в три слоя плавают… – Затоптал в четыре затяжки высмоленный бычок, повернулся к Власьеву: – Давай командуй, Леонид. – Видно было, что он едва не подпрыгивает от внутреннего возбуждения. – Что дальше требуется, какие планы? – Шестакова он как бы и не замечал, считая просто пантелеевским ассистентом.
– А никаких. Сорваться бы отсюда, пока живы. Времени у нас совсем нету… Те мужики, что с нами едут – кто?
– Да так. Серьезных деловых нет. Два паренька вот – мои. Взялись со мной в стырщики податься, да сгорели сразу. А теперь под 58-ю хряют. Брусы шпановые…
– Сейчас спросим, – вмешался в разговор Шестаков. – Эй, подходи по одному…
Первый, человек лет сорока на вид, оказался инженером гальванического цеха, арестованным за вредительство. Грозило ему по максимуму десять лет, в Кольчугине он имел собственный дом и жену с двумя детьми, за которых очень переживал, поэтому честно заявил, что предпочитает остаться здесь, глядишь, и зачтется ему правильное поведение, и обвинение снимут…
– Не смею спорить, – вежливо наклонил голову Шестаков. – Может, и так получится. Но, как сказано в книге пророка Исайи, если не ошибаюсь, лучше быть живой собакой, нежели мертвым львом. Сейчас я вам еще могу предложить некоторые шансы, а через пару часов, вновь оказавшись в камере, их у вас не будет. И, биясь головой о шконку[21], вы, наверное, пожалеете об утраченном миге свободы.
Потом поймал неприятно-тусклый взгляд собеседника и испытал острое раздражение.
– Впрочем, к чему рабам ее плоды? Может, и так выйти, что мы через час падем в перестрелке, а вы еще пару недель или пару десятков лет проживете…
– Хватит болтать, Гриша, – одернул его Власьев. – Не хрен проповедовать. Время поджимает.
Шестаков сам ощутил бессмысленность своих филиппик и без дальнейших слов кивнул, отходя в сторону.
С остальными тоже разобрались быстро. Один из товарищей по несчастью был арестован как ранее уже отсидевший «саботажник», зарезавший во время коллективизации собственного бычка и двух свиней, отбыл пять лет и все понимал правильно. Надеялся получить не более чем ссылку, с беглецами ему было никак не по пути.
Третий, парнишка лет семнадцати, арестован был вообще за букву У. Приписал ее для смеха в стенгазете к популярному лозунгу: «Жить стало лучше, жить стало веселее! Сталин». Получилось – «Сталину». Сейчас хлюпал носом и тоже надеялся, что в городе разберутся, пожурят и отпустят.
– Эхе-хе, – вздохнул Шестаков и сказал неожиданно: – Смотри сам, парень. Году в пятьдесят третьем вспомнишь этот момент, если доживешь.
Почему он это сказал, почему вдруг назвал именно пятьдесят третий, а не какой-нибудь более близкий год, он ответить даже сам себе не смог бы.
А двое молодых, после всего происшедшего отчаянно настроенных воров примкнули к обществу.
– Ладно, решили. И «патриотов» подцепим к охране, пусть крепят нерушимую дружбу блока коммунистов и беспартийных, – с усмешкой сплюнул под ноги Власьев, – а мы – поехали.
Шестаков удивился, насколько старший лейтенант удачно вписывается в неожиданно придуманный образ. Откуда он вообще набрался уголовных манер?
Но не стал вникать в ненужные сейчас тонкости. Будет еще время обменяться мнениями.
Крутнул ручкой не успевший остыть мотор, развернул в три приема полуторку на узкой лесной дороге.
– Ну, по машинам.
– Как это – по машинам? – вскинулся вдруг один из молодых воров. – Вы, дяденька, отоварились, а мне? Вертухаи тут в тулупах и в валенках париться будут, а я замерзай?
И тоже потащил белый, хотя и грязноватый романовский полушубок с начальника караула.
– Эй, подожди, – слабо возразил тот, – ну будь человеком. Мороз-то… Когда нас еще найдут?
– А мне по… Вы обо мне думали, когда трое суток в холодной камере без одеяла и матраса держали? А в эту жестянку запихали в опорках на босу ногу? Снимай, падла, и валенки снимай. Скажи спасибо – портянки не забираю. На вон, подарок, – и сбросил перед начкаром свои действительно хилые опорки и ватную стеганку.
– Замерзнешь – с кобелей своих можешь поснимать, – он указал на рядовых конвоиров.
– Не, куда там, мне тоже холодно, – и второй сявка потянулся за своей долей добычи.
– Хрен с вами, прибарахляйтесь, только этого мужика не трожьте, я ему обещал…
Шестаков отвернулся. Сцена мародерства тоже выглядела неприятно, но впрямую его не касалась.
Это были разборки внутри своеобразного мира, где роли якобы жестко распределены, но вот же, могут иногда и переходить от одних актеров к другим.
И еще он откуда-то знал, что теперь эти конвоиры, когда их найдут, отправятся на их место. «Тут правило простое: головы зэка недосчитаешься, своей головой пополнишь».
Неизвестно, как пришла на ум эта фраза, но он ее точно раньше уже слышал. Или читал.
Он ждал, что с ним в кабину сядет Власьев, однако ошибся.
– Давай ты сюда, – показал тот Косому на дверцу. – А я с парнями в кузов. Если что – постреляем…
У них действительно на всю компанию было теперь две винтовки с полсотней патронов на каждую, четыре отобранных у вохровцев «нагана», плюс власьевский, который вез в полевой сумке начкар вместе с сопроводиловкой в качестве вещественного доказательства, и еще «наган» и «вальтер» Шестакова.
Стоя у машины, нарком сказал Власьеву:
– Смотри, Александрыч. В запасе у нас час-два, вряд ли больше. До первой машины или саней, которые здесь проедут.
