Чужой среди своих (СИ) - Панфилов Василий Сергеевич "Маленький Диванный Тигр"
« — Самая читающая страна в мире» — невольно вспомнил я отца из той, прежней жизни, произносящего эти слова с неизменным пафосом. Потом, если его не перебивали, следовала лекция о том, как они доставали книги, и что домашняя библиотека была одним из показателей статуса.
Слушая, как новые приятели обсуждают книги, невольно усмехаюсь. Книги… стоит дать им хоть какой-то выбор, какой имеются уже сейчас у среднего подростка в Европе, а хоть бы и у американского, притом из ещё более захолустной глубинки, станут ли они читать «Три мушкетёра», а тем более по второму, третьему, пятому разу?
Если дома есть телевизор, да не с одним каналом, а с десятком, не считая кабельных, а в кинотеатре ты можешь выбирать не между фильмом про завод и передовиков производства, и фильмом про село и передовиков производства, то многие ли будут читать?
Относиться к этому можно по-разному, и, действительно, книги дают некоторую эрудицию и кругозор. Но, положа руку на сердце, «Три мушкетёра» и кочующий в сельской глубинке цирк и бурлеск, равно как и голливудская продукция, это блюда из одного котла!
Люди попроще что там, что здесь, в общем-то одинаковы и потребляют интеллектуальную жвачку. Ну а те, кто стремится к знаниям… Право слово, демократия, пусть даже сто раз кривая, хороша хотя бы тем, что в ней представлены разные точки зрения!
— Здесь собака иногда вылетает из-под забора, — прервала мои размышления Вика, — во-он там!
Как под заказ, из-под забора вылетела маленькая кудлатая собачонка с кривыми зубами, торчащими во все стороны и проседью на морде. Молча, без лая, она бросилась вперёд, пробуксовывая кривыми лапами по всякому сору, устилающему землю, нацелившись на пятку одной из девочек. Но тёзка, такой же кривоногий и решительный, как старшая сестра, весьма ловко подцепил собачонку носком сандалия под брюхо, и запулил её, залившуюся отчаянным лаем и визгом, по низкой дуге куда-то в кусты.
— Тикаем! — скомандовала Вика, — Сейчас Амалия Львовна скандалить начнёт!
Мы ускорили шаги, а она на ходу пояснила:
— Вредная бабка! Из бывших, но не наших. Чуть что — жаловаться!
— И управы нет? — поинтересовался я, сделав было стойку при словах «бывшая, но не наша».
— Откуда? — удивилась девочка, оглядываясь назад, — Раньше-то да, а сейчас её и райкомом не напугать!
— Бабка же, — с авторитетным видом влез в беседу тёзка, — Возраст уже того… на кладбище давно пора! Ей по закону ничего не сделаешь!
Не сказать, что я много понял… но переспрашивать не стал, потом уточню. Да и тем более, мы уже почти пришли, и проблемы склочных бабок и их собачонок остались позади.
Затон по краям обрамлён широкими, раскидистыми елями, нижние ветки которых отсохли, а местами были обрублены — так, что образовалось подобие шатров, весьма живописных, и, наверное, дающих надёжный приют в непогоду. Но вот мошки…
Отмахиваясь то и дело от назойливых насекомых, извилистыми тропами просочились к затону, и, спустившись вниз по невысокому обрыву, оказались на весьма уютном и довольно-таки чистом песчаном пляже. Хвоя, мелкие веточки и шишки, утопленные в песке, смотрятся ничуть не чужеродно, и, по-моему, лишь украшают пляж.
По какой-то прихоти природы, камыша или рогоза в затоне почти нет, лишь чахлые колоски растут по самым краям, а в центре видно пологое песчаное дно, на добрых пять, а то и семь метров мелководное. Народу (о чудо!) почти никого, лишь греется поодаль компания дебелых молодых мамаш с детьми ползункового возраста, да с противоположной стороны, у самых зарослей рогоза, парочка разнополых подростков лет шестнадцати, воркующих между собой и не замечающих никого вокруг.
— Ну, — толкнул меня Лёвка, уже успевший стянуть с себя всю одежду и оставшийся в одних сатиновых трусах, изрядно вытертых и вылинявших, — чего ждёшь?!
Быстро раздевшись, я оглядываюсь назад, и невольно застываю, поражаясь невообразимой красоте. Разлапистые ели, нависающие над обрывом, сам обрыв и затон, рогоз и блики на воде, составляют какой-то нездешней, неземной красоты пейзаж, просящийся на полотна Васнецова, а после — в одну из русских сказок, наполненных мрачноватым этнографическим величием, эхом отзывающимся из глубины тысячелетий.
Выдохнув восхищённо, обещаю себе обязательно научиться рисовать как следует…
… и бегу в воду. Попадающиеся под ногами веточки и даже шишки отзываются ничуть не болезненно, мягко пружиня под подошвами босых ног. И всё это так здорово, так сильно перекликается со сказочным пейзажем, с летом и солнцем, что беспричинная радость охватывает меня, и я влетаю в тёплую, прогревшуюся воду, вскоре падая навзничь и переворачиваясь на спину…
Лёжа так, я слушаю крики, взвизги девчат, и плеск воды… и всё это так хорошо…
— Ну? — нетерпеливо сказал Лёвка, как-то очень удачно вписываясь в момент, — Чего разлёгся? Айда в догонялки!
Следующие полчаса мы играли в догонялки, салили друг друга ладошками и кидались сосновыми шишками, подныривали под ноги и пытались утопить, схватив за пятки. Я в этой вакханалии участвовал на общих основаниях, ничуть не обременённый возрастом сознания, и восторг, с которым я, осаливая, касался девчоночьих плеч, был точь-в-точь такой же, как тогда…
Быстро утомившись, я разлёгся на песке, и, отмахнувшись от попыток кузена снова втащить меня в воду, принялся бездумно глядеть в небо, по которому плывут белые перистые облака. Мыслей никакие, а есть только ощущения… и чёрт подери, до чего же здоровские! Трогающий кожу ветерок, солнечные лучи, звуки плещущейся воды и полная, абсолютная беззаботность…
Впрочем, взрослое моё сознание, привыкшее всё время перерабатывать массивы информации и что-то анализировать, быстро нашло себе занятие. За каким-то чёртом я начала перебирать события дня, зацепившись почему-то за «Израильскую военщину», и крутя это так и этак.
« — Шестидневная война[v]! — дошло до меня наконец, — Вот что она имела в виду! Блин… как я пропустил? Хотя чего это я?! Только-только из больницы вышел, и вообще неинтересно было, что там в мире происходит. Это ж всё пусть и настоящее, но в прошлом! Да ещё и евреи… Ругают их, ну и пусть ругают, я-то тут причём?
— Вот отношения с ребятами — это да, важно было. А евреи, арабы… попадалось в газетах, и никакого отклика не вызывало. Воюют и воюют… для меня Израиль уже состоялся как могучее, уважаемое в мире государство, и всё это воспринималось, как шелуха!»
Вспомнилось, что в посёлке эту тему особо и не обсуждали. Народ у нас такой… своеобразный, политики лучше не касаться. Сейчас, если в памяти покопаться, можно уверенно сказать, что были у нас не только, а может, и не столько бывшие уголовники, но и политические.
А это дело такое… Зачем соседа или коллегу по работе за просто так драконить? Даже если считаешь его сто раз неправым…
« — Да ещё и таким языком писали… — вспомнилось мне, — суконным, шершаво-канцелярским, захлёбываясь от казённой ненависти и канцелярита, в лучших традициях сталинских Больших Чисток!»
Постаравшись выкинуть всё это из головы, я повернулся на живот и принялся наблюдать за новыми приятелями, резвящимися в воде и на берегу. Вода в затоне хотя и прогрелась, но всё ж таки не слишком, и губы у многих синие!
« — Неловко как-то, — поморщился я, старательно отводя глаза от девичьей груди, топорщащей промокшую майку. Купаются в чём есть, и… это не всегда удобно. Особенно если с одной стороны тебе четырнадцать, и у тебя стоит на всё, что движется и не ёжик, а с другой — помнишь, что ты как бы взрослый дядька, и всё это как-то нехорошо попахивает…
« — Вот странная двойственность! Взрослый я, или подросток с разумом взрослого?» — озадачиваюсь в который уже раз.
Прикрыв глаза, думаю, как бы мне дойти до реки и… хм, охладиться, дабы кое-что уменьшилось в размерах. Начинаю сложные манёвры с сесть-встать, повернуться на бок, перекатиться… всё, чтобы стать чуть ближе к реке.
Потихонечку девочки начали выбираться на берег, а мальчишки постарше, напротив, затеяли отчаянную демонстрацию храбрости и дурости, заплыв подальше и ныряя в глубину, хвастаясь добытыми ракушками, просиженным под водой временем, да попутно хватая друг друга за ноги или пытаясь стянуть трусы.
