Евгений Токтаев - Тени надежд
Услышав откровенную ложь про Граник и бактрийцев, Бесс побагровел, но, вспылив, растерял все красноречие и ограничился бессвязным рычанием.
Набарзан следил за Артабазом и отмечал, что старик явно нервничает. Наконец, после того, как высказался и отступил на свое место Оксафр, Артабаз, рванувшись из второго ряда придворных, бросился к шахиншаху, повалился на колени и впечатал лоб в дорогой ковер.
– Смилуйся, великий государь!
Набарзан ждал этого, посему раньше телохранителей (в сущности, он ведь и сам телохранитель) подлетел к дерзкому и приставил к его шее обнаженный акинак.
По рядам придворных пробежал ропот. Шахиншах нахмурился, однако жестом приказал хазарапатише убрать оружие и отпустить старика.
– Что случилось, почтенный Артабаз? Почему ты ведешь себя столь недостойно?
– Прости, великий государь! Я решился на подобную дерзость от отчаяния. Уже несколько месяцев я лишен радости видеть моего повелителя и говорить с ним! Зная, как ты был добр ко мне в прошлом, великий государь, я теряюсь в догадках о причинах твоей немилости.
– Встань, Артабаз.
Старик не шелохнулся.
– Поднимись! – повысил голос Кодоман.
Артабаз встал, однако все равно не поднимал глаз на шахиншаха, согнувшись в поклоне.
– Твой повелитель был занят приготовлением к войне, – холодно сказал Дарайавауш, – и потому ему не достало времени уделить тебе внимание. О чем же ты просишь в столь неподобающей форме?
– Государь, некоторое время назад мне стало известно об измене. Я был лишен возможности увидеться с тобой и коварный план врага претворился в жизнь. Желающий зла тебе, о великий, рассказал Антигону о том, что ты повелел моему зятю Мемнону оставить Ионию. Именно поэтому Одноглазый устроил нападение на Тарс. Он понял, что со спины ему больше ничто не угрожает!
– Почему ты не сообщил об этом хазарапатише? – грозно спросил шахиншах.
– Еще в Вавилоне я ежедневно являлся к нему, добиваясь приема, но хазарапатиша не удостоил меня этой честью. Всякий раз писцы отмечали мой визит, но и только.
Дарайавауш посмотрел на Набарзана.
– Это ложь, – процедил тот.
– Мои слова легко проверить, – сказал Артабаз, – если почтенный Набарзан развернет свитки с перечнем посетителей.
Лицо Набарзана стало еще темнее.
"Так ты, значит, ко мне на прием рвался, а не к шаху?! А я тобой пренебрег? Змея! Интересно, чью же измену ты раскрыл?"
Шахиншах некоторое время молчал, потом объявил:
– Я разберусь с этим делом позже. Сейчас не время и не место. Яваны уже захватили Тарс, твои слова, почтенный Артабаз, прозвучали слишком поздно.
– Позволь сказать еще слово, великий государь, – еще ниже согнулся старик.
– Говори.
– Я получил голубиной почтой письмо от моего сына. Фарнабаз пишет, что Мемнон при смерти и в любом случае не может выполнить твой приказ, великий государь. Однако мой сын увидел способ, как можно извлечь выгоду из гнусного предательства.
– Какой способ? – удивился шахиншах.
– У яванов не так уж много сил. Для нападения на Тарс они посадили на корабли всех своих воинов в Милете и Эфесе. Всех воинов, – повторил старик, – теперь эти города беззащитны. Фарнабаз мог бы взять их с теми силами, какие у него есть, но он не имеет на то полномочий. Старший пока Мемнон, а он лежит в постели и может испустить дух в любой момент. Фарнабаз знает, что приближается Тимонд, сын Ментора, которому поручено принять командование. Мой сын пишет, что Автофрадат намерен подчиниться Тимонду и не желает штурмовать Милет.
– Ты просишь отозвать Тимонда?
– И передать Фарнабазу титул карана Малой Азии, – бросил Набарзан.
Дарайавауш посмотрел на него, потом снова на Артабаза.
– Выступление Фарнабаза будет полезным, – сказал Сабак.
– Что там навоюет Фарнабаз со своей горсткой наемников? – подал голос Бесс, державший нос по ветру и почуявший, что титул карана уплывает из его рук, – достоин ли он, мальчишка, такой должности.
– Не лучше ли ее отдать Автофрадату? – добавил Реомифр, в кои-то веки согласный с Бессом.
– Автофрадат потерял огромный флот, – прогудел Оксафр, – он достоин суда, а не должности карана.
Глаза шахиншаха метались, мысли путались, и он судорожно сгонял их в кучу, как стадо испуганных баранов.
– Великий государь, – сказал Набарзан, – прошу простить, тебя грубо прервали и ты не огласил своего решения.
Все голоса стихли. Шахиншах молчал. Вдруг, в пронзительной тишине прозвучал голос Аристомеда, так и не усвоившего всех тонкостей придворного этикета:
– А ведь Тимонду с наемниками гораздо проще добраться до Киликии, чем до Анкиры. К чему распылять силы?
Артабаз сжал зубы. Оксафр и Бесс досадливо крякнули: так и эдак выходило не по их желаниям. Сабак довольно цокнул языком. Набарзан злорадно усмехнулся.
Шахиншах снова обвел всех присутствующих и встал. Подданные поклонились.
– Я принял решение, – возвестил Дарайавауш, арий из ариев.
Три льва и обезьяна
Интересно, Зевс способен заметить муравья?
Неисчислимые армии существ, каждый из которых меньше мизинца и легче былинки, день за днем, тысячи лет, деловито снуют взад-вперед, рождаются, проживают краткую, как мгновение, жизнь и умирают, созидая невероятных размеров города. Для них невероятных.
Всякий, кто слышал про Ахилла, величайшего героя, знает: однажды Зевс действительно обратил внимание на этих трудолюбивых строителей. Он очень удивился, до чего же они похожи на тех, других ничтожных смертных, следить за которыми – его любимое развлечение. Вероятно, это открытие изрядно позабавило Громовержца, да так, что он, решив утешить своего смертного сына Эака, соплеменники которого все до одного умерли во время черного мора, смилостивился над ним и превратил муравьев в людей. Так появилось племя мирмидонян, прославленных вместе со своим вождем Ахиллом, внуком Эака, под стенами Трои.
Несложно понять прихоть Тучегонителя – наблюдение за муравьями наскучило ему очень быстро: ну копошатся себе, ну строят. Иногда кто-нибудь большой их ест, а они в ужасе разбегаются. Весело, но как-то не очень долго, а потом становится скучно.
А вот за другими "муравьями", покрупнее, смотреть куда как интереснее. Да, они тоже однообразно копошились в своей грязи, чего-то строили, причем соотношением размеров, по большей части, даже близко не дотягивающее до эпических сооружений тех, мелких. Но временами и они оказывались способными на подобные масштабы. Вот только цели у них при этом были совсем другие.
Иногда, по прихоти своих вождей, они возводили что-нибудь громадно-бесполезное (будучи убежденными в обратном), но Громовержца, его братьев, сестер и детей, это не слишком занимало.
Гораздо интереснее следить за "муравьями", когда какой-то части из них приходила в голову идея ограбить и убить некоторое количество себе подобных. Довольно часто им это удавалось без труда, но иногда жертвы отчаянно сопротивлялись, затворяясь в крепостях, вот тогда и начиналось самое интересное.
Обе противные стороны состязались в изобретениях множества хитроумных способов добраться до врага или напротив – не пустить его внутрь безопасного кольца стен. Именно тогда, в борьбе, возводимые сооружения обретали смысл, а хаотичная суета становилась понятной Олимпийцам.
Бывало уже не раз, что перипетии противостояния становились столь захватывающими, что бессмертная семейка азартно вмешивалась в него, поддерживая оба лагеря.
Зевсов перун, посейдонов трезубец, отставлялись в сторону: Олимпийцам интереснее играть, незримо направляя оружие смертных. А те, поминая в героических песнях богов, давно уже не надеялись на них, полагаясь лишь на собственные силы и деятельный ум.
Канули в Лету дни Троянской войны, когда рать ахейцев десять лет осаждала город, не предприняв ни единого штурма. Времена героев, бьющихся один на один, безвозвратно ушли. Нынешние "муравьи" Громовержца уже не способны, подобно Диомеду, противостоять богам. Измельчали телесно, но зато окрепли умом. Теперь никому из них не придет в голову, десять лет сидеть бездеятельно под вражескими стенами.
Еще полтораста лет назад эллины не имели не малейшего понятия об осадном искусстве. Если враг запирался в городе, нападающие старались разорить его землю: вырубали рощи, уничтожали посевы, выманивая защитников в поле. Никто никогда не штурмовал стены. Первыми до такого способа ведения войны "додумались" те эллины, что жили на Сицилии и тесно общались с карфагенянами, хорошо знакомыми с древним военным искусством великих азиатских держав.
Мир стремительно менялся и, дабы удержаться в нем, эллинам пришлось быстро перенимать знания презираемых ими варварских народов. Эллины всегда отличались живостью ума, учились быстро и скоро уже не знали себе равных в изобретении осадных приемов и хитростей.
