Роман Буревой - Мечта империи
Утром Кассий в который раз подтвердил, что некий прибор обеспечивает Элию «тень» и ни боги, ни гении не способны теперь обнаружить беглеца. В самом деле их никто не беспокоил в маленьком домике в Никее. Воздух был пропитан морем, и каждый вздох, казалось, укреплял силы и прибавлял здоровья. Элий хотел даже отправиться в ближайший храм Меркурия и сжечь несколько зерен благовоний на алтаре в благодарность за удачное завершение путешествия, но Кассий строго-настрого запретил сенатору выходить из сада. При этом медик бросил на Элия странный, как будто испытующий и одновременно виноватый взгляд.
И этот взгляд очень не понравился Элию. Точно такие же взгляды бывают у сенаторов, когда они собираются завалить твой законопроект и сообщают сочувственно, что предложенный закон всем хорош, но они никак не могут его поддержать.
— Ты узнал, где сейчас Юний Вер? И что с ним? — встревожился Элий.
— По последним сведениям вернулся в Рим. С ним все хорошо. Даже очень… очень хорошо… — Кассий смутился, снял очки и протер стекла. — А тебе лучше поспать, это придаст сил.
Элий был уверен, что Кассия что-то мучает, но не мог понять — что.
Элий завернулся в простыню, как в тогу, и спустился к своему деревянному ложу возле бассейна. Он надеялся, что Летти придет сюда вновь. И он ждал ее прихода.
«Старый идиот! — одернул он сам себя. — Ухлестывать за четырнадцатилетней девчонкой! Совсем выжил из ума».
Но подобные упреки не привели его в смущение. Лета сама почти что призналась ему в любви. Но в следующее мгновение ему представилось, что она ушла на пляж со своими ровесниками, плещется в море, а потом валяется на золотом песке. И он понял, что примитивно ревнует. Он почти до конца придумал эту сценку на пляже, когда услышал знакомое шлепанье босых ног. Элий хотел подняться ей навстречу, но не успел — она налетела маленьким ураганом и повалила его на ложе..
— Как здорово, что ты здесь! — воскликнула Летти.
— По-моему, тебя не обучали хорошим манерам, — его голос прозвучал чуть более сурово, чем хотелось самому, — ненароком она толкнула его в больной бок.
— Здесь Лазурный берег! На побережье можно наплевать на все манеры и правила, на все-все… И мы с тобой можем общаться без всяких условностей, вот так запросто.
Она погладила его по руке, и одно ее прикосновение возбудило его.
Разумеется, это не любовь, это легкое опьянение, но как приятно быть опьяненным!
Голова кружится, беспричинно весело, чувствуешь себя мальчишкой.
— Ты здесь с бабушкой? — спросил он.
— Нет, одна, то есть… — она смутилась. — Со мной… опекун.
Нет, нет, надо все это прекратить. Она совсем ребенок. В ее возрасте девчонки влюбляются до безумия…
— У меня к тебе просьба, Летти. Ты не могла бы выйти на улицу, — он старался говорить серьезным деловым тоном, но против воли его губы расползались в улыбке. — Наверняка на ближайшем перекрестке есть лоток с вестниками. Возьми для меня все последние номера «Акта диурны», начиная с седьмого дня до Ид июля.
— Это невозможно… — Летти смутилась еще больше. — Мне… я… Опекун запрещает мне покидать сад. Он… он боится за меня. И я тоже боюсь!
Она обвила его голову руками и прижалась щекой к его щеке. От тепла ее кожи у него перехватило дыхание. Что она делает?! Этого еще не хватало!
— Я так боюсь, — прошептала Летти, — что они найдут меня и убьют.
— Кто найдет?
— Палачи. Меня приговорили к смерти. Ее невнятный и жаркий шепот походил на бред. Но Элий не в силах был разомкнуть ее руки. Ему хотелось лежать вот так, и ощущать теплоту ее кожи и дыхания, и чувствовать упругость маленьких полудетских грудей. Он слышал, как отчаянно бьется ее сердце.
— Тебя не могли осудить на смерть, — попытался возразить он.
— Меня приговорили. И, когда найдут, исполнят приговор…
— Я не слышал, чтобы какую-нибудь девушку приговорили к смертной казни в последний год. Полагаю, такой случай запомнился бы.
— Это был тайный суд. О нем никто не знает.
— Ну хорошо, пусть так! — После подпольной гладиаторской арены Элий не удивился бы, обнаружив еще и пару-тройку подпольных судилищ. — Но за что тебе грозит смерть? Ты убила кого-нибудь? Нет? В твоем возрасте можно получить смертный приговор лишь за убийство, совершенное с особой жестокостью. За несколько убийств. Или за убийство должностного лица. Поверь мне, я знаю право.
— А за государственную измену? Элий на мгновение прикрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти страницы кодекса.
— Да, можно, но доказать измену в мирное время очень трудно.
Особенно по отношению к молоденькой девушке, которая не имела доступа к государственным тайнам. Любой адвокат после первого слушания добьется прекращения дела.
— Но я ее открыла, — прошептала она.
— Что — открыла? — не понял он.
— Я открыла тайну и совершила государственную измену, — она смотрела на Элия полными ужаса глазами.
Ее слова казались одновременно правдивыми и бредовыми. Он верил и не верил ей. Но страх ее был неподделен. Она вся дрожала. Она боялась необыкновенно.
— Теперь палачи найдут меня и казнят, — повторяла она как в бреду и вновь прижималась к нему, ища защиты.
— Послушай…
— Нет, не перебивай меня! — она схватила его за руку. — Ты наверняка знаешь, что казнить девственниц в Риме запрещено. И прежде, чем казнить, палач изнасилует меня. — Элий хотел опровергнуть ее безумный домысел, но не смог, сообразив, что этого древнего закона никто не отменял. — Я боюсь этого больше, чем смерти… Я умру… пусть… раз я совершила такое… но не хочу, чтобы надо мной надругались. Вспомни дочь Сеяна. Я представила себя на ее месте. Этот закон якобы охраняет жизнь детей и молоденьких девушек. Но это вранье. Если кого-то надо убить, его все равно убьют. Только еще сделают… такое.
— Летти, я не допущу… Я завтра же… Но она не дала ему договорить и зажала рот ладошкой.
— Элий, ты должен для меня это сделать.
— Да, моя девочка, все сделаю, я добьюсь пересмотра дела.
Она отрицательно покачала головой.
— Ты должен сделать меня женщиной. Тогда палач сможет казнить меня, но не обесчестить.
— Летти, что за глупости ты говоришь! Ему хотелось наорать на нее и отшлепать, как капризного ребенка, который довел бедного педагога до белого каления, но не получилось. Он ей верил. Она говорила правду.
— Это не глупость. Я люблю тебя уже два года. И мне будет хорошо с тобой. И тогда я не буду бояться смерти.
Ее убежденность походила на исступление. Что бы он ни говорил, она упрямо твердила о смерти и о суровом приговоре. Она повторяла, что видит своего палача — он маленького роста, с короткой шеей, у него низкий лоб и приплюснутый нос. А изо рта невыносимо воняет. И еще — у него нет глаз. То есть органы зрения есть.
А глаз нет. Пустота. Ничто. Пропасть. Смерть. Описание палача поразило Элия. Ему стало казаться, что он и сам видел этого человека когда-то. Возможно, в карцере, посещая кого-то из заключенных, чтобы помочь с апелляцией. Рассказ о палаче нельзя было опровергнуть никакими доводами. Палач существовал и неумолимо приближался к своей жертве.
— Я так хочу… исполни мое желание, — шептала она. — Ведь ты исполнитель желаний. Ты не можешь отказать…
Она была права: он не мог сказать ей «нет». Летти вновь обвила его шею руками. Ее губы были мягкими и податливыми. А грудь упругой, и талия так тонка, что он мог бы руками обхватить ее и пальцы сошлись бы у девушки на позвоночнике. Ее туника, упав, открыла слишком хрупкое и тонкое тело — узкие плечи, длинные худенькие ноги, белизну и нежный отсвет кожи — так мрамор просвечивает в солнечных лучах. Но мрамор был теплый и податливый, и уступал его прикосновениями, и дрожал от возбуждения и страха. А любовнику Марции Пизон ничего не стоило довести до экстаза и мраморную статую. И когда она в самом деле забилась в его руках, изнемогая от незнакомого пугающего наслаждения, он овладел ею, и боль ошеломила ее, и в происходящем ей почудилось что-то воистину палаческое… А он лишь опьянил себя, но не утолил жажды. Ему хотелось вновь овладеть ею, но он сдержался, боясь, что испугает ее своим необузданным вожделением.
Элий понимал, что сделал непростительную глупость, что должен был разуверить ее в нелепых фантазиях. Но в том-то и дело, что он не мог ее убедить. Это она убеждала, а он верил каждому ее слову. Она имела над ним странную, сверхъестественную власть. Не любовную власть, нет, какую-то другую…
Летти лежала, прижавшись к нему, и тихонько всхлипывала. Она была растеряна и ошеломлена. В своих полудетских фантазиях она представляла это иначе, более возвышенным и менее плотским. Она вновь всхлипнула.
— Было больно?
— Немножко. Но это ничего. Боль — это не страшно. Когда я попала в катастрофу и умирала, было куда больнее. Вот то было — ужас… непереносимо… — Она замолчала, не сразу сообразив, что сравнила объятия Элия с объятиями бога Фантаса.
