Валерий Пушков - Кто сеет ветер
— Иди, иди, чего стала? — грубо прикрикнул один из полицейских, толкая девушку в спину.
Эрна шагнула к раскрытой двери и тотчас же отшатнулась: в уровень с ее головой качались ноги.
— Не пойду! Здесь душат людей! — крикнула она с перехваченным горлом, вся задрожав от ужаса, смявшего ее мысли и волю.
В этот момент в комнате вспыхнуло яркое электричество. Ноги задвигались. С тонкой лестницы соскочил черноволосый, подстриженный бобриком парень, широколицый и добродушный, в соломенных туфлях и синем рабочем комбинезоне, какие обычно носят электромонтеры.
— Загорелось. Теперь в исправности, — открыл он в довольной улыбке ровные мелкие зубы, отодвигая от двери лестницу.
Человек в штатском сделал ему знак поскорее убраться. Монтер поспешно собрал в брезентовую сумку разложенные на полу инструменты, подхватил концом бамбуковой палки бумажный фонарь, перекинул его через плечо и, взглянув исподлобья с сочувственным любопытством на девушку, молча направился к выходу.
Часть комнаты, где работал монтер, напоминала операционную палату: в правом углу стоял широкий оцинкованный шкаф, рядом, около стены, — длинный стол с различными инструментами и бутылями, прикрытыми сверху желтой полупрозрачной клеенкой, употребляемой чаще всего при компрессах и перевязках. Другая часть комнаты походила больше на кладовую: там у стены стояли бамбуковые тиски и две лестницы, около которых в беспорядке лежали веревки, железные цепи, палки и узкие короткие доски, сшитые вместе шнурками, наподобие пробкового спасательного пояса…
В стене оказалась узкая раздвижная дверь. Через нее Эрну ввели в соседнюю комнату, устланную циновками, откуда круто шла лесенка кверху — из подвального этажа в первый.
Наверху, в просторном и светлом зале допросов, за низким японским столом с одной ножкой сидел Хаяси. В руке он держал цветной химический карандаш; на столе около свертков бумаги лежала доска для туши и несколько кисточек. Поодаль, шагах в четырех от жандармского офицера, стоял пожилой японец в ватном хаори, лицо которого показалось Эрне странно знакомым. Стараясь вспомнить, где она видела этого человека, девушка сморщила лоб и тотчас же приветливо улыбнулась, позабыв на секунду весь ужас своего положения.
— A-а… мой доктор! — сказала она, узнав в пожилом японце с опущенными книзу усами веселого остряка-хирурга, благодаря искусству и заботам которого она так скоро поправилась после раны.
Врач встретился с ее взглядом и улыбнулся сконфуженной, жалкой ответной улыбкой. Голова его медленно опустилась на грудь, точно от очень большой усталости. В обрюзгшем умном лице явно сквозили стыд и растерянность.
— Ну как, образумились? — громко и холодно спросил Хаяси, раскатывая по столу ролик полупрозрачной бумаги. — Подтвердите имена ваших сообщников, подпишете протокол следствия?… Имейте в виду, что в случае упорства кейсицйо решило применить к вам, чрезвычайные меры.
Эрна молчала. Сердце ее билось все учащеннее, вызывая мелкую дрожь в руках и коленях. Она напрягала всю силу воли, чтобы заставить себя держаться спокойнее и тверже.
— Зачем вы хотите связать свою судьбу с судьбою людей, обреченных на смерть и вечную каторгу? — продолжал Хаяси, постукивая карандашом по столу. — Мы искренне вас жалеем и потому просим от вас только подпись, формальное подтверждение того, что известно кейсицйо и без вас. Упрямство не принесет пользы ни вам, ни, вашим сообщникам. Напрасно надеетесь, госпожа Сенузи!
Эрна молчала. Лицемерная вежливость жандармского офицера не обманывала ее. Она знала прекрасно, что вслед за этим изысканным обращением могут последовать самые грубые бранные выкрики, требования, угрозы и даже пытки.
— Почему вы не скажете все, что знаете? — вступился внезапно доктор, смущенно и нервно пощипывая свои опущенные книзу усы.
— Мне больше нечего говорить. Я давно сказала всю правду, а оговаривать невинных людей я не могу и не буду, — ответила тихо Эрна.
Хаяси сделал знак полицейским. Они проворно и грубо раздели девушку донага и прикрутили веревками к низкой широкой скамье, похожей на. гладильную доску. Ножки скамьи были привинчены к полу. Человек в штатском принес из подвальной комнаты небольшое ведерко с железными шариками и деревянный корсет, скрепленный бечевками.
— Подождем пока считать ребра, — с усмешкой остановил шпика Хаяси. — Познакомим ее с бамбуком. На женщин и это действует.
Эрна лежала, уткнувшись лицом в скамью, закусив губы, полная ненависти и стыда за свою наготу и бессилие, но уже не чувствуя теперь ни малейшего страха. Она достигла той крайней степени возбуждения, когда физические страдания перестают пугать человека.
В воздухе свистнул тонкий и крепкий бамбук, и на спине девушки одна за другой, точно от быстрых мазков ровной кисти, появились бледно-лиловые полосы, которые вскоре густо окрасились кровью. Эрна молчала. Боль лезла в голову, в сердце, отдавалась мучительными уколами во всем теле. Мышцы сводило судорогой. Хотелось стонать, скрежетать зубами, кричать, грызть своя губы, скамью, но только не молить о пощаде.
— Молчит? — удивился Хаяси. — Прибавьте еще!
Бамбук засвистел опять. Удары теперь посыпались чаще. Эрне казалось, что ее бьют железными раскаленными прутьями; Силы ослабевали. Сознание уплывало. При каждом ударе в мозг как будто вонзались тысячи игл.
— Оставьте меня! Не мучьте!.. Лучше убейте! — неожиданно для себя крикнула она диким голосом.
Врач поднял руку. Полицейские на минуту остановились. Эрна лежала как мертвая, с опухшей багровой спиной и обескровленным, точно фарфор, лицом.
Доктор взял ее за руку около кисти, считая биение пульса.
— Надо прекратить допрос, — сказал он, оглядываясь на офицера. — Она недавно перенесла ранение и операцию. Может умереть.
Хаяси с досадливой злобой сломал карандаш и бросил обломки под ноги.
— Отвязать! — приказал он сердито.
Полицейские развязали веревки. По просьбе врача человек в штатском принес из подвала бинты, пузырек с жидкостью и банку какой-то мази. Доктор еще раз прощупал пульс, тщательно обтер с тела кровь и с помощью полицейских надел на девушку нижнее белье и тюремный халат.
Хаяси тем временем переговорил по телефону с майором Каваками и, получив от него распоряжения, подозвал к себе шпика.
— Поставь ее на ноги, — сказал офицер, кивнув хладнокровно на Эрну. — Сейчас сюда привезут еще двух.
Человек в штатском и полицейские, отстранив доктора, снова скрутили руки девушки за спину, подняли ее, полубесчувственную со скамьи, поставили в угол и привязали веревками к скобе и большому стенному крюку.
Эрна стояла теперь как деревянная. Боль стала глуше, тупее, но зато разлилась от спины по нервам до кончиков пальцев, ослабляя биение сердца и затрудняя дыхание. Эрна то теряла сознание, то приходила в себя, опять с трудом открывая глаза и не имея сил поднять голову, которая никла на грудь, как подрезанная… Несколько раз у нее против воли вырывался из груди стон, но она тотчас же быстро прикусывала губы, заставляя себя молчать.
В комнате было тихо. Шпик и полицейские ушли вниз. Доктор стоял, опустив глаза к полу, пощипывая дрожащей рукой свои висячие китайские усы. Хаяси достал из кармана автоматическое перо и, не глядя на девушку, что-то быстро записывал в протокол допроса. Потом встал и с помощью доктора загородил привязанную в углу девушку высокой бумажной ширмой.
В подвале послышались голоса и бряцанье оружия. Вслед за этим в комнату вошли шпик и шесть человек полицейских, ведя в плотном кольце конвоя Наля и Ярцева. Среди конвоиров-японцев выделялась высокая прямая фигура белогвардейца Строева, которому Ярцев когда-то разбил в кровь лицо. Лысому комиссионеру-поручику на этот раз повезло: его земляк Кротов, уезжая для диверсионных актов в Харбин, порекомендовал приятеля на свое место в кейсицйо.
Ярцев и Наль были в смятой грязной одежде, кое-где даже рваной, но шли они ровной поступью, без торопливости или боязни, словно не замечая на себе кандалов, звеневших при каждом шаге. В слегка нахмуренном взгляде русского, казалось, еще теплились нежные огоньки, зажженные неожиданной встречей с другом. От его высокой фигуры, веяло той же упрямой силой бывшего моряка-кочегара, для которого заключение в японской тюрьме было нисколько не хуже работы во время шторма у топок.
Наль за дни голодовки значительно похудел: узковатые его плечи сделались теперь совсем девичьими, овал лица обострился, лоб от худобы стал шире, скулы — бугристее, подбородок-костлявее; и только серьезные длинные глазам смотрели вокруг с прежним тихим спокойствием и твердостью.
Хаяси поднял ладонь, и конвоиры сразу остановились. Скошенный полуопущенный взгляд жандармского офицера осторожно ощупал обоих узников.
