Дмитрий Янковский - Знак Пути
Да, многому пришлось выучиться у хмурого чужака, которого все звали Чернобородым, иначе так и остался бы Бутиян средненьким воеводой в ляшском войске, где и более знатных-то чтили не больше, чем равных себе. Все же не старший сын, а значит на княжение в Польше можно было даже не метить. Но, как говорил Чернобородый, были и другие земли… Только протяни руку с зажатым в ладони булатным мечом. Земли богатые, неизмеримо большие, населенные дикими варварами, одетыми в шкуры. Чужак вообще умел залезть в душу, умел говорить так, что сердце замирало от сладких грез. Именно тогда, пять лет назад, Бутиян начал видеть во сне стольный город русичей, Киев, центр Вселенной. До рассказов Чернобородого он о нем только вскользь и слышал, но чужак был горазд сказы сказывать…
Вот только никто дальше дальних русских застав не захаживал, разве что в мечтах. Все, алчущие чужих богатств, сложили головы под ударами сильномогучих киевских богатырей. Тогда-то Чернобородый и предложил создать войско, которому равных не будет…
Не удалью, не отчаянной храбростью должно было побеждать оно, не богатырской силой, а крепким булатом особо выкованных мечей, неуязвимым доспехом из стальных пластин и невиданными воинскими премудростями. Отточенная выучка каждого воя сказалась в первых же битвах у польских границ, а с победами удивительное воинство начало набирать и силу, и число. Жадные обычно ромеи помогали деньгами, немцы тоже в стороне не остались, присылали лучших мастеров, которые днями и ночами переводили в звонкую сталь придумки Чернобородого.
А русич словно нарочно всегда шел против всяческих правил… Поначалу он выучил воевод по-особому управлять конницей, да так, как никто и помыслить не мог, из-за чего удары набиравшего силу войска оказывались столь непредсказуемыми, что никто не мог придумать защиту от них. Затем, долго высиживал в мастерских, и хотя у самого руки к железу лежали худо, но немецкие мастера ловили каждое слово, обращая его в могучие баллисты и сифоны для метания греческого огня. Он же придумал, как брать города без утомительной осады и ненужных людских потерь, защищая баллисты конницей и колотя ими по стенам по несколько дней кряду. И только потом стал учить пеших ратников новой манере боя, когда бешено вращающиеся лезвия мечей будто сверкающими коконами защищали и без того закованных в сталь воинов, разя быстро и мощно. Такая манера давала не столько реальное преимущество, сколько наводила страх на всех, с кем приходилось доселе сталкиваться. Настоящих битв становилось все меньше и меньше, так как одно упоминание имени Бутияна заставляло жителей сдвать города. Потери в боях стали настолько малы, что войско разрасталось с пугающей быстротой и вскоре невиданная по мощи и числу рать была готова выступить в свой главный поход.
Но прошлой осенью Чернобородый пропал. Хмурым утром сел на коня и ускакал на восток, растворившись в жидком белесом мареве осеннего утра. Он ехал в Киев, поглядеть что к чему, но больше его никто из поляков не видывал, да и слышать не слыхивал. Будто тот в воду канул.
В это же время умер отец Бутияна, оставив трон старшему брату. Чтоб избежать усобиц молодой княжич принял решение идти на Киев без Чернобородого и став во главе верного ему войска вышел за польскую границу. Тем более, что Чернобородый шепнул ему кое-что очень важное на прощанье. Уже на чужих землях Бутиян провозгласил себя киевским князем и повел войско отбивать у варваров свое княжество, но никогда еще его мечта не была так близко – вот она, высится стенами, лаская взор.
Но путь к ней оказался нелегок. Три дня тяжелейших боев вымотали польское войско, пошатнули и силы, и боевой дух. Привычные к сдаче противника, польские ратники оказались совершенно неготовыми к собственной смерти и порой просто бросали мечи при виде разъяренных израненных русичей, идущих в бой чуть ли не голышом. Только числом и перемогли. Числом, да крепким доспехом.
Бутиян довольно сощурился, взглянув в сторону Киева и с удовольствием глотнул вина. Рядом стоял шатер не многим попроще княжьего – главный воевода тоже должен жить в роскоши, иначе какой тысяцкий будет ему подчиняться? Чуть левее длинная палатка наложниц, там все без разбору, и княжьи, и воеводовы, чтоб не расставлять женские шатры по всему лагерю. С перепою правда не мудрено перепутать, да на пьяную голову какая разница кто из них чья? Палатки тысяцких и сотников стояли по кругу, как бы защищая собой три главных шатра, а простенькие укрытия ратников ближе к реке, чтоб не смущали своей вонью носы благородных господ.
Солнце давно уже скрылось за краем земли, даже розовое кружево заката совсем растворилось в темном вине густых сумерек, а на востоке, по дорогому бархату неба, рассыпались алмазные броши звезд. Белокаменный Киев манящим куском сахарного пирога высился на холмах, казалось он был сделан из единого света, так ярко выделялись зубчатые стены на фоне темных небес. Бутиян даже облизнулся от сладких мыслей, хотя сытный ужин приятно тяготил чуть отвисший живот.
Из шатра выбрался воевода, старый, бывалый Полуян. Его значимость в войске была так высока, что он не сильно тяготил себя мелочами, без которых молодому князю не обойтись. Доспеха, к примеру, на нем не было вовсе, только крупные брошки и толстая золотая цепь сверкали на впалой груди. Оружием воевода тоже пренебрегал – пусть руки ратников тягают железо, его розовая ручка сжимала только резную трость, помогавшую держаться на искалеченных подагрой ногах.
Князь с воеводой почтительно и витиевато поклонились друг другу – один высокому положению, другой почтенному возрасту. Обычай чтить старшинство положения тоже принес Ченобородый, как и другие культурные ценности, которыми давно наслаждаются ромеи и немцы. Раньше польский воевода, словно задрипанный варвар, мог запросто плюнуть князю на сапог, а от того получить по ушам плетью. Но ныне все изменилось, каждый делает то, что должен делать – никаких вольниц, никаких случайностей. В этом оказалась особая прелесть, чувствовать себя выше варваров, есть по правилам, говорить по правилам, воевать по правилам.
– Пора начинать… – лениво потянулся Бутиян. – Давай, воевода, командуй. А то еще одна ночевка в этом проклятом шатре меня доконает. Нынче спать будем в светлицах Владимира, если не сильно кровью забрызгаем. Да, и предупреди своих остолопов, чтоб с огнем обращались поаккуратнее, не то спалите город. Мне Киев нужен, а не куча никчемных головешек и громкая слава.
– Будет сделано, князь! – чуть склонил голову Полуян. – Эй, глашатай! Командуй идти в напуск!
Огромная рать четким строем шагала к воротам, поднимая тяжелую, влажную от вечерней росы пыль. Посреди скрипели колесами две длинных повозки с таранами, запряженные в сорок невольников, орущих под безжалостными ударами кнутов. Лучники шли в три широких сомкнутых цепи, перед каждым семенил безоружный пехотинец с высоким массивным щитом, из-за которого можно безопасно пускать стрелы по крутой навесной дуге. Тяжелая конница красиво гарцевала на флангах, плюмажи шлемов реяли в ночном воздухе, как факела белого бездымного пламени, пики пешцев царапали небо сверкающими в свете звезд остриями, позади них, на равных расстояниях, скакали сотники и тысяцкие на каурых жеребцах с яркими попонами под седлами.
Бутияна нес позади всего войска белоснежный длинногривый скакун с красиво изогнутой шеей. Князь постарался шире расправить плечи под блистающим доспехом, мягкие сапоги удобно устроились в серебряных стременах, позвякивая длинными острозубыми шпорами. Легкий открытый шлем не тяготил голову и не закрывал обзора, позволяя наслаждаться всей красотой и мощью наступающей рати. Рядом покачивался в седле низкорослой лошадки воевода, вид у него был скучающий – эдакой силой идти на Киев, все равно как с боевым топором супротив цыпленка сражаться. Даже как-то стыдно… Зато надежно, тут с князем спорить бесполезно.
Сотники дали команду увеличить скорость и пешая рать перешла на тяжелый, ухающий бег, копыта коней слились в дробный рокот, а невольники заорали так, будто им заживо вытягивали кишки.
И тут, совершенно внезапно, ворота Киева распахнулись и на широкий гостинец вышли пять человек – по одежде сразу видать, что верхушка городской знати. Ни у кого из них не было оружия, ни на стенах, ни в воротах не виднелось ни единого воина. Шедший впереди процессии картинно поднял руку и в восходящем обломке луны отчетливо блеснуло, но не стальным, а теплым золотым блеском.
– Они сдают город! – ошарашено выпучил глаза подъехавший к Бутияну сотник. – Русичи сдаются… Это же надо! Сколько воевал, а такого не видывал. Наверно больше и не увижу. Что прикажете делать?
Князь взглянул в удивленное лицо воеводы, довольно усмехнулся в бородку и властно вымолвил, обращаясь к ожидавшему сотнику:
– Остановите войско, оставьте мне широкий проезд, а пехота пусть возьмет пики «на караул». И перережьте невольников, а то они своими воплями портят всю торжественность момента.
