Валерий Елманов - Алатырь-камень
Кстати, даже сам Бачман был уверен в том, что сокровища и на самом деле запрятал в свое время его отец, доверивший тайну клада лишь своему бывшему шурину Константину.
По счастью, сын Данилы отнюдь не питал особых иллюзий относительно своих молниеносных побед, одержанных в стычках с передовыми сторожевыми дозорами и с тыловой охраной монгольских обозов, сознавая, что без союза с Русью ему не выстоять, и в настоящих сражениях один на один он обречен.
Так что, занимая одно из самых почетных мест на этом степном собрании, старший сын Данилы Кобяковича отнюдь не обольщался тем почетом, который ему оказывали, и произнес немало лестных слов в адрес самого Константина, его воевод и всего русского войска, которое на Красных холмах одолело столь грозного врага.
Зато условия договора обсуждались долго. Башкирские вожди, например, и слышать не желали о дани. Уж очень их коробило это слово, подразумевающее положение побежденных. Лишь через пару дней Константин, поставив вопрос в совершенно иную союзническую плоскость, сумел договориться, что коней, продовольствие и людей для неквалифицированной работы по строительству будущих крепостей они все равно дадут, только называться это будет не данью, а добровольным вкладом вольных степных племен в дело общей борьбы со страшным врагом.
Немало дебатов вызвало и само месторасположение будущих оплотов борьбы с монгольскими полчищами. Это только кажется, что степь широка и привольна, а межей и границ у нее нет вовсе. На самом деле у каждого племени и каждого рода имелись свои строго определенные места для летних и зимних кочевок.
Немало способствовал успеху переговоров и нехороший товарищ Субудай. Яик течет строго на юг в своих верховьях, но затем, где-то посередине, делает резкий поворот и устремляется на запад. Пройдя таким образом около пятисот километров, река делает поворот на юг и уже не меняет курса, пока не впадет в Каспий.
Эти повороты образовывали не очень приятный выступ, направленный в сторону Волжской Булгарии. Оборонять его – нечего и думать. В степи раздолье для кочевников, а не для пешего русского строя. Вдобавок рельеф самой степи в тех местах практически плоский, то есть для конницы местность сказочно замечательна.
Так вот Субудай своим набегом, больше походившим на очередную стратегическую разведку, сумел одним махом разогнать всех кочевников вплоть до Яика и оттяпать в свою пользу весь этот выступ, составляющий территорию в полтораста тысяч квадратных километров. Теперь весь угол, который образовывал Яик своими двумя поворотами, принадлежал не саксинам, кыпчакам или башкирам, а монголам.
Разумеется, с теми, кто успел перебраться на другой берег Яика, добродушные гостеприимные соседи поделились, выделив им часть своих пастбищ. Однако давно подмечено, что чувство альтруизма, то бишь бескорыстной доброты, имеет свои пределы, если человек, разумеется, не святой. Кочевники святыми не были.
К тому же раздражала дальнейшая перспектива совместного проживания. Если соседи принимают семью погорельцев, потому что у них безвыходное положение, то и хозяева и вынужденные гости прекрасно сознают, что это временно. Придет весна, и новый дом общими усилиями будет к осени выстроен.
Земля же – не дом, ее не построишь. Коли нет, так уж нет.
Словом, в степи стало тесно, причем настолько, что кое-где начали постепенно назревать конфликты. Пока они еще не разгорелись – запасы доброты не закончились, но все шло к тому.
Да и само строительство крепостей подразумевало очистку территории. Ее, конечно, нельзя было сравнить с той, которую оттяпал Субудай, но все равно это означало, что придется потесниться еще больше, к тому же неравномерно.
Можно отщипнуть по кусочку от каждой доли пирога, самому наесться и никого не обидеть. Вот и справедливость соблюдена и никому не обидно. Но это пирог.
А здесь получалось так, что при строительстве больше всего страдали племена буляр, еней и мингов, которые лишались не только зимних кочевок, но и весенних, расположенных вдоль правого берега Яика. А два рода кыпчаков к тому же теряли и свои йэй лэу [130] .
Однако после долгих дебатов удалось поладить со всеми. Какие-то рода великодушно поделились с обиженными своей территорией, но главную лепту внес сам Константин. Он щедро уступил в пользование тем же кыпчакам места за Волгой, заявив, что в тех степях теперь очень много места для тех, кто уцелел после монгольского нашествия. Разумеется, все они обязались перейти под руку Константина, то есть беспрекословно исполнять повеления царя и его воевод, признать его своим верховным вождем, правда, тоже с оговоркой, то есть лишь на случай военных действий.
Ну и ладно. Главное, что хоть и с многочисленными условиями, с кучей ограничений, но высокие договаривающиеся стороны все равно поладили между собой.
Все лето и осень Вячеслав и его воеводы вместе с армянскими мастерами мотались как проклятые, выбирая самые лучшие места для строительства крепостей. Так возникли Орск, Оренбург, Каспийск, Степноград, Верхний Яик и просто Яик, поставленный на месте Уральска.
Зимой воевода, как, впрочем, и всегда, проводил очередные учения, после чего ранней весной, едва подсохла земля, отправился в Крым. С ним шли три тысячи конницы и десять пеших полков, в каждом из которых к тому времени находились по три, четыре, а то и пять сотен литовцев, жмудинов, лэттов, эстов, латов, семигалов, пруссов, ятвягов, ливов и прочих прибалтийских народцев.
И тут Вячеславу тоже сопутствовала удача. Ни Судак, ни прочие города от монгольского набега не пострадали – Субудай просто не успел на этот раз. Зато годом раньше на них решил опробовать свои силы иконийский султан Ала-ад-дин Кей Кубад I, который разграбил тот же самый Судак. Так что торговые города Крыма на собственной шкуре или на примере ближайших соседей успели испытать на себе острые хищные зубы будущей империи турок-сельджуков.
И счастье возродившейся Византийской империи заключалось только в том, что на пути молодого зверя совсем скоро должен был встать более матерый хищник с острым звериным прищуром узких монгольских глаз.
Если бы войска сотрясателя вселенной не задали им через пару десятилетий [131] хорошую трепку, вдребезги расколошматив сельджуков, которые после этого окончательно развалились на десяток независимых эмиратов, не представляющих опасности для соседей, то кто знает, в каком веке пал бы Константинополь.
Сербия, Болгария и прочие страны, вне всякого сомнения, намного раньше попали бы под неумолимую пяту османов, которые сами были лишь жалким осколком Иконийского султаната.
Более того, Кей Кубад I, который благодаря все той же рекомендации Константина, получил от Иоанна III Ватациса прочный мир на границах с возродившейся Византийской империей, теперь всерьез собирался повторить успешный поход в Крым.
Причем на сей раз речь шла уже не о набеге, как это было раньше, а о крупномасштабном походе, целью которого было разграбление всех городов полуострова и установление там своей власти.
Вообще-то советники султана были мудрыми людьми. Захват Крыма обещал быть легким и быстрым. Тамошние торгаши воевать не умели, а тот сброд, который они нанимали для своей охраны, в военном отношении был пустым местом.
С финансовой точки зрения проект выглядел бесподобно. Захват важнейших торговых путей сулил огромный приток доходов от торговых пошлин, что позволяло замахнуться на дальнейшие завоевания. Вот только Константина эта перспектива переименования Черного моря в Турецкую или Сельджукскую – один черт! – лужу никак не устраивала.
Словом, напуганные военными приготовлениями султана купцы, которые, по сути дела, и правили в Крыму, охотно приняли помощь русичей. По сути, выбор у них был небогат – либо Ала-ад-дин Кей Кубад I, либо Константин. Однако в пользу Руси говорило то, как милостиво новоявленный русский царь обходился с захваченными городами.
К тому же немалую роль сыграл вопрос веры. Мусульман и иудеев на полуострове было мало, да и те смотрели друг на друга с недоверием. Сунниты ненавидели шиитов гораздо больше, чем иноверцев. То же самое можно сказать про караимов, которые напрочь отрицали раввинов и талмуд, признавая только Ветхий Завет.
С латинянами могли возникнуть заморочки, но генуэзцы, которые «правили балом» вместе с греками, жутко ненавидели своих конкурентов венецианцев и целиком и полностью поддерживали Византию в ее стремлении выгнать их со своих земель. А кто помогал императору Ватацису? Правильно. То есть выходило строго по пословице: «Враг моего врага – мой друг». Про греков и говорить не приходилось.
К тому же существенным противовесом для тех же венецианцев послужили вновь все те же альбигойцы, а правильнее сказать – выходцы из южной Франции, поскольку катар среди них была треть, а то и меньше. Когда дикие варвары, которые и говорить толком не умеют [132] , вступают на твои земли, то лучше не рассчитывать на то, что ты правоверный католик, а бежать куда глаза глядят.
