Владимир Шкаликов - Колымский тоннель
Он хотел остаться на ночь в библиотеке. Но пришел дежурный ефрейтор и сказал: "Не положено".
— Почему "не положено?" — спросил Краснов. Дежурный дал расширенный ответ, рассчитанный на то, чтобы полностью исключить в дальнейшем какие-либо вопросы. И поскольку наказать его за словоохотливость у бывшего капитана не было возможности, пришлось отдать ему ключ от библиотеки и "хромать", "катиться", "уё…" "в свой вонючий барак".
Усталые и грязные люди копошились в полутьме на нарах и вокруг железной бочки, переделанной в печь. Пахло дымом, прелью, усталостью и — чуть-чуть — жареным хлебом, над тонкими ломтиками которого колдовал у печки полускелет с безумными глазами.
— А вот и новенький! — сказали от печки, едва за Красновым закрылась дверь. — Иди, садись. Дайте ему место.
Полускелет забрал свой сухарик и отошел. Краснов сел на его чурбан.
— Ну, рассказывай, кто таков, откуда, за что, когда…
Краснов не видел их лиц. Он не мог смотреть в их лица. Они казались ему грязными пятнами, на которых блестели волчьи глаза. Он слышал за спиной дыхание и не мог избавиться от страха, что удавка уже занесена, сейчас набросят и рванут.
Он был уверен, что все они знают Александра Краснова. С ними ложь не пройдет. Надо сделать что-то такое, чтобы не впутывать в это дело Сашку, но и под своим позорным именем умирать не хотелось. И он сказал то, до чего не мог додуматься за всю зиму, а сейчас дошел в несколько секунд. Надо говорить правду, но ту правду, в которой он — Скидан.
Его слушали. Переглядывались. Он смотрел, рассказывая, на огонь в печке, на искры, бегающие по угольям, но краем глаза отмечал, что переглядываются с непонятным для него пониманием.
Он рассказал о Лабирии, о вероятностном Магадане, о монорельсе от моря Восточно-Сибирского до моря Охотского, о машинах на воздушном экране и с электрическим двигателем… Они слушали. Он рассказал о вечевании, о свободе отношений, о жилищах, лечебнях и учебнях, о запрете на историю и художественную литературу. Он рассказал о староверах и об Александре Краснове, который решил удалиться на Остров Скорби, чтобы забыть о проклятом своем прошлом. Он не сказал о Светлане, о Резервате, о пришельцах и миражах. Когда дошел до выхода из тоннеля и взрыва, его остановили:
— Дальше знаем.
Потом раздался голос:
— Подсудимого заслушали. Слово прокурору.
Невидимый прокурор говорил сбоку. Голос его был тих и глух.
— Господа присяжные. Каким человеком был Сашка Краснов, вам рассказывать не надо, все его помнят. Он не доехал до прииска и не вернулся в лагерь. Следовательно, убит при попытке к бегству, по дороге на прииск, по приказу присутствующего подсудимого. О подсудимом мы знаем мало. То есть, за последний год. Он ушел к бабе и пропал, а как попал сюда — мы точно не знаем. Но начальник Бугрин отдал нам его, потому что, как нам кажется, имеет к нему личные счеты. Может быть, из-за гибели своего дружка Давыдова, может, еще почему, но нам это по хрену, потому что все они сволочи, и капитан Багрин из заградотряда для нас не фронтовик, а такая же фашистская тварь, как присутствующий здесь подсудимый.
О Краснове говорили отвлеченно, и он сам вдруг начал воспринимать происходящее как суд над кем-то другим, кого он до сих пор не знал. Это было интересно и не страшно: с подсудимым что-то хотят сделать, а сам-то Краснов сюда никаким боком. Что общего у советского офицера Василия Краснова с какой-то фашистской тварью?..
— Короче, — продолжал прокурор, — я уверен, что уважаемый суд будет снисходителен к подсудимому и даст ему немедленного вышака.
Одобрительное гудение со всех сторон Краснов воспринял уже вполне применительно к себе и сжался в ожидании легкого падения удавки на укрытые ватником плечи. Даже представил, что заденут какое-нибудь ухо. Вздернут на дальней стене, оставят на ночь, как уже бывало, а утром доложат, что повесился.
— Слово адвокату.
Голос адвоката Краснов услышал из-за собственной спины. И почему-то подумал, что вот ждал оттуда удавку, а оказалось, что адвокат прикрывает его, как ведомый в воздушном бою.
— Уважаемый суд, надеюсь, примет во внимание, — начал адвокат, — что мой подзащитный — не убежденный, а воспитанный злодей. И для начала прошу рассмотреть эту разницу.
"Зал" загудел, предвкушая развлечение.
— Поймайте в лесу взрослого волка, — продолжал адвокат, — и попробуйте сделать из него цепную собаку. Вас ждет поражение, ибо взрослый зверь вырос на свободе и в неволе скорее погибнет, чем смирится с ошейником. Дальше вам понятно. Из слепого волчонка вырастить так называемого друга человека — задача посильная, хотя и это спорно: говорят, что для надежности одомашнивания нужно несколько поколений. Что же мы имеем в случае с моим подопечным? Беспризорное детство, благословенный детдом и благодарность по гроб жизни за такое счастливое детство. Почему не вырасти прекрасным цепным псом, если есть все условия и ты тщательно обережен от примеров противоположного характера? Итак, первое. Мой подопечный есть продукт античеловеческой системы, в известном смысле ее жертва, и это снимает значительную часть его вины. Но поскольку судить систему нам пока не по силам, ибо даже слово "система" у нас под запретом, вернемся к нашим баранам (смех, голос: "К барашку!"), то есть к личности и личной вине подсудимого. Да, он был с нами жесток. Но можем ли мы назвать в его окружении хоть одного, условно говоря, человека, не жестокого с нами? Да, он послал Александра Краснова на прииск из чувства личной неприязни. А сколько он был обязан — обязан! — послать просто так, без всякого чувства, как обыкновенных скотов? Особое внимание прошу обратить на его человеческие качества. Известно, что он не раз просился на испанскую войну, когда его обязанностью была грязная работа в НКВД. Известно, что он просился на фронт в этой войне. Субъективно честный и по-своему справедливый, он был вынужден назваться именем Саши Краснова под нажимом Бугрина, чтобы не оказаться американским шпионом, но он не увиливал от встречи с нами, а то, что назвался каким-то Скиданом и выдумал фантастическую историю, в которой Саша оказывается живым, так кто из нас поступил бы иначе ради спасения собственной шкуры?
Легкий смех был ему одобрением. А Краснову захотелось хоть затылком прикоснуться к этому человеку, способному открыть в нем столько доброго. Он распрямился на чурбаке и отклонился назад, но спина встретила пустоту.
— Я хочу сказать, — продолжал адвокат, — что этот человек, при всех своих недостатках, пороках, ошибках и даже преступлениях, не способен на предательство. Поэтому я, во-первых, не верю, что он приказал убить Сашу по дороге на прииск, а во-вторых, хочу обратить особое внимание уважаемого суда на вопиющее предательство капитана Бугрина, который на фронте держал под прицелом наши спины, а теперь хочет нашими руками свести счеты с человеком из своей стаи. Из одного чувства протеста против такой подлости я оставил бы Василию Краснову жизнь, чтобы дать ему возможность пересмотреть свое прошлое и свои взгляды — ведь не до конца же он цепной пес! — а заодно посмотреть, как поведет себя начальник лагеря. Он, наверно, сошлет Краснова на прииск, и это будет для моего подопечного искуплением. Хочу отметить, между прочим, и мнимую гуманность Бугрина по отношению ко всем нам. И отделение нас от блатных, и некоторое облегчение бессмысленных жестокостей следует отнести не на счет его до- броты, а просто списать на производственную необходимость: в стране разруха, и рабов надо поберечь.
— У защиты все? — спросил судья.
— Нет. Защита отдает себе отчет, что у обвинения более чем достаточно свидетелей против подсудимого, в том числе и сам адвокат. Однако и у защиты есть свидетель. Пусть единственный, пусть ущербный, но не кажется ли уважаемому суду, что выдумки нашего Гоши очень во многом совпадают с тем, что рассказал сейчас подсудимый? Из сопоставления следуют как минимум два решающих вывода. Первый. Выдумка о стране Лабирии есть сущая правда, и тогда Александр Краснов действительно жив и живет лучше нас. Следствие этого вывода: Василий Краснов не убивал Александра Краснова. И второй вывод, который всем наверняка больше по душе. И Гоша, и мой подопечный страдают одинаковой формой невменяемости. Следствие из второго вывода: невменяемый — неподсуден. Дикси.
Шум покрыл окончание защитной речи. Ничего в нем разобрать Краснов не мог, кроме того, что спор идет равный — между волоском, на котором висит его жизнь, и веревкой, на которой могут повесить его изрядно похудевшее тело. Но он и не вслушивался в спор. Он искал глазами: кто же это Гоша? Не тот ли это старовер-лабириец, друг Такэси, Ивана и Ганса, который ушел в тоннель и не вернулся еще до прихода в Лабирию Красновых и Светланы?
Краснова тронули за плечо. Он обернулся и увидел безумные глаза давешнего полускелета. "Хочет к печке", — подумал Краснов и попробовал хоть слегка повернуться, чтобы пропустить человека. Но тому не нужно было огня. Он жадно смотрел на Краснова.
