Честное пионерское! Часть 1 (СИ) - Федин Андрей Анатольевич
Прикосновений я не ощущал. Даже не понимал, тёплые или холодные у медика пальцы (тот не надел ни перчатки, ни маску). С безразличием взирал на уже ставшие привычными манипуляции с моим тощим детским неподвижным телом. Пока усатый доктор не подобрался к ступням. Я не видел, к какой именно точке он прикоснулся. Но вздрогнул от неожиданно резких ощущений. Что не ускользнуло от внимания врача. Он вдруг умолк, недоверчиво взглянул на моё лицо. Сунул руку в карман, извлёк оттуда карандаш. Но вместо того, чтобы приступить к записям, ткнул меня остро отточенным грифелем в пятку.
— Ай! — воскликнул я, ощутив боль.
Сердито уставился на усатого.
Доктор приподнял брови.
— Это хорошее «ай», — сказал он. — Просто великолепное!
Я раздражённо отметил, что усы врача топорщились, будто у таракана. Доктор засуетился, вновь принялся изучать мои ноги. Сдавливал их, оставляя на коже красные пятна; постукивал подушечками пальцев по моим коленям. Но карандашом он меня больше не тыкал.
Рыжий паренёк вытягивал шею: силился рассмотреть со своей койки, что со мной делал усатый медик. Шмыгал носом, почёсывал затылок. Ждал своей очереди. К его осмотру усатый врач обычно приступал, вдоволь поиздевавшись надо мной.
Наконец, доктор громко хмыкнул. Подмигнул мне, повернулся к медсестре.
— Забудьте всё, что я вам только что сказал, — произнёс он. — Дело приняло… интересный поворот. У нас с вами необычный случай, милочка. Будем действовать по-другому.
Ещё до обеда я пошевелил указательным пальцем правой руки. И визуально убедился в этом, потому что САМ повернул голову. Ощущения от собственного подвига были сродни тем, что я испытал, когда мой старший сын впервые назвал меня «папой» — похожими на счастье. Всё же я не находил удовольствия в том, чтобы быть парализованным инвалидом — даже во сне. Я вновь согнул-разогнул палец. И тут же представил, как отреагирует на мои достижения Надежда Сергеевна. Она наверняка порадуется за… своего сына Мишу.
Я рассматривал свой похожий на шевелящегося червяка палец. Сообразил, что вполне вероятно я всё же встану на ноги — здесь, в больнице. Не сегодня, не завтра. Но уже не сомневался, что вслед за пальцем «пробудится» и всё тело (пусть и не моё настоящее). Невольно вспомнил рассказы Нади Ивановой о ринувшихся на городские пляжи горожанах, о подаренном мне (её сыну) велосипеде. Подумал, что женщина ничего не говорила о компьютере — лишь теперь отметил эту странность. Представил, что буду делать за стенами больницы…
Но долго не фантазировал на эту тему: почувствовал вдруг, что у меня чешутся ступни. На ногах появился сперва едва ощутимый зуд. Но он чувствовался всё отчётливей. И к обеду уже сводил меня с ума (я то и дело скрежетал от бессилия зубами: не дотягивался, чтобы почесать свои пятки). Улыбчивой санитарке, явившейся кормить меня обедом, моя просьба не показалась странной. Женщина деловито поскребла мне ногтями кожу. Я блаженно застонал. И решил, что мой «медикаментозный» сон не так и плох. Моя жизнь в нём постепенно налаживалась.
— Ко-ля подошёл… под-хо-дил… подходил к пу-зы-рю… к пузырю, — краем уха слушал я тонкий голосок моего соседа по палате.
Пытался привыкнуть к бормотанию конопатого, старался не обращать на него внимания: сосредоточился на движениях своей руки. После обеда научился шевелить не только пальцем — всей правой кистью! Да и голову я поворачивал теперь вполне уверенно (всё же приятно смотреть на вещи прямо, а не косить в их сторону глазом). Слушал чтение рыжего парня — натужно пыхтел, разрабатывая мышцы рук (левая кисть тоже отзывалась на мои мысленные приказы, пусть и шевелилась не так заметно, как правая).
Рыжий не дождался появления Надежды Сергеевны — уволок книгу к себе на кровать. С самого утра мальчишка курсировал по палате — поглядывал то на двери, то на окно, то на тумбочку, где лежала книга об Алисе Селезнёвой. Вновь и вновь рассматривал в книге картинки (ради этого надолго замирал около моей кровати). То и дело спрашивал, скоро ли придёт моя мама (и продолжит ли та чтение книги). Хмурился, вновь выслушав мой ответ (Надя сегодня работала — я не ждал её раньше вечера).
Конопатый самостоятельно продолжил чтение истории о приключениях Коли (до появления Алисы Селезнёвой Надя Иванова вчера не дочитала). Я пару минут послушал его заикания — пожалел, что пока не мог отобрать у рыжего двоечника книгу. Парень заучил все буквы русского алфавита. Вот только пока не научился складывать из них слова (которые он поначалу угадывал — потом неторопливо зачитывал по слогам). Я успевал позабыть, о чём говорилось в начале абзацев, когда парень добирался до их окончания.
— …Мо-жет, так здесь и фиффа-ют… фли-па-ют… флипают, — глумился над моим слухом малолетний садист.
Мне изначально казалось, что мальчишка третьеклассник. Но своими читательскими достижениями он убедил меня, что учился в первом… максимум — во втором классе. Причём, вряд ли он учился хорошо. Потому что я уже во втором классе прочёл свою первую книгу («Ариэля» Александра Беляева) — справился за неделю. А вот конопатый не одолеет «Сто лет тому вперёд» и за месяц, если продолжит разбирать текст такими черепашьими темпами. Меня радовало лишь, что мальчишка читал тихо — сумею вздремнуть до прихода Нади.
— Ведь по… по…чти час на стомо… стро… стро-и-те…льст…ве стовительстве…
— Строительстве!
Мальчишка оторвал от страницы взгляд — взглянул в мою сторону, близоруко щуря глаза.
— Чё? — спросил он.
Я не ответил — лишь крепко сжал зубы, чтобы не наговорить ребёнку грубостей. Лимит моего терпения исчерпался, когда конопатый одолел одну страницу книги (случилось это небыстро). Потом я всё же обозвал его нехорошим словом (мысленно). Отвык я от общения с детьми (внуками меня сыновья пока не порадовали). Да и раньше у меня плохо получалось найти с ними общий язык — так утверждала моя жена (иногда она оказывалась права; пусть и не так часто, как считала сама). Парень шмыгнул носом.
— Строительстве, — громко повторил он.
Лизнул палец — шумно перевернул страницу (этим действием он вновь заслужил подзатыльник). Парень откашлялся — явно подражал Наде Ивановой. Продолжил надо мной издеваться.
— По-ра-тал… по-ра-бо-тал… поработал…
Я открыл было рот, чтобы приказать парню заткнуться. Но вдруг породил интересную мысль: с того дня, когда вновь обрёл способность говорить, я никого не попросил позвонить моим родным. Хотя помнил наизусть номера жены и детей. Происходившее со мной, безусловно, казалось более чем странным (как ещё назвать тот факт, что я перестал в этой… странной реальности быть собой?). Но почему-то я не пытался подать весточку о себе — своим родным и знакомым (за пределы больничной палаты). Я закрыл рот, озадаченно взглянул на потолок.
Промелькнула идея: «А что, если…»
Под монотонное бормотание конопатого мальчишки я размышлял на тему того, что можно считать реальностью, а что — сном. Рассуждал, какие возможности у меня есть во сне. Доступны ли телефонные звонки? Или собственное воображение лишило меня такой возможности? Я не помнил, чтобы сосед по палате пользовался смартфоном. Не видел у него в руках даже кнопочного телефона (что странно: сам бы я первым делом позаботился о связи с больным ребёнком). Не вспомнил, вынимала ли из сумочки телефон Надежда Сергеевна…
— С гро-мад-ным… громадным тру-дом Ко-ля… Коля до-ел клуб-нич-но-е… клубничное моро… мороженое, — читал мальчишка. — Не по-ду-май-те… не подумайте, что Ко…ля был сла-баком… сла…беньким.
Я повернул лицо в его сторону. Перестал думать о Наде Ивановой. И о встрече с сыном — тоже.
От удивления вскинул брови. Потому что слова конопатого прогнали из моей головы даже мысли о телефоне. Я не сразу сообразил, почему так случилось. Смотрел, как рыжий потирал рукой нос. Парень молчал. Я наблюдал за тем, как он взял с тумбы конфету, как разворачивал фантик. Следил за тем, как мальчишка подбросил конфету вверх — поймал её ртом. Я сообразил, что уже слышал эти слова о клубничном мороженом. И поначалу я решил, что рыжий по второму разу перечитывал один и тот же абзац текста.
