Роман Буревой - Все дороги ведут в Рим
Авреол при виде императора спешно вскочил и буквально столкнул на пол своего гостя-толстяка, возлежащего на консульском месте[6]. Расторопный слуга надел на голову Августу венок из свежих роз.
– Август… Какая честь, – бормотал Авреол, готовый кланяться до земли, хотя проскинеза не вошла в моду даже при Бените.
– Смени матрас и подушки – терпеть не могу лежать на нагретом чужой задницей месте, – оборвал его излияния император.
Авреол лично кинулся со всех ног выполнять приказ и вскоре вернулся, волоча покрывала и подушки.
– Благодарю, гладиатор. Ах нет, я ошибся – сенатор Авреол. Но это ведь одно и то же.
– Как посмотреть.
– Да как ни смотри, все равно увидишь кровь и фекалии. Или фекалии и кровь – меняется лишь последовательность. Кстати, ты не собираешься вернуться на арену? Там теперь убивают. В прошлый раз меня чуть не стошнило, когда я смотрел поединки. Но при этом, заметь, многие в гладиаторы идут добровольно. Каждый надеется, что убьют соседа, а он останется жив. Но почему-то так не получается. Убивают всех. Это закон арены.
– Ну что ты, Август, как можно! – изумился вполне искренне Авреол, лично наполняя кубок нежданного, но высокого гостя. – На арене теперь дерутся лишь те, кто оскорбил Величие императора или Вождя Империи.
– Ты неправильно… – поморщился Постум и не договорил.
– Что неправильно? – не понял Авреол и оглядел своих новых гостей, нагло потеснивших прежних. Лишь два немолодых спутника Августа остались сидеть у стены на принесённых слугами стульях и не принимали участия ни в пиршестве, ни в беседе. Казалось, Авреол ждал подсказки – вдруг кто-нибудь шепнёт ему, как надо ответить. Но никто не желал подсказать.
– Ты неправильно выговариваешь слово «вождь», – наконец соизволил разъяснить свои слова Август. – «ВОЖДЬ» надо произносить большими литерами, а ты сказал его маленькими. Это преступление. За которое отправляют на арену выпускать друг из друга кишки, после того как напоят касторкой с бензином. Обрати внимание, как все продумано: в этом случае кишечник совершенно пуст.
– Как можно произнести слово большими буквами? – дрожащим голосом спросил сенатор Авреол.
– Неужели ты, сиятельный, не знаешь таких простых вещей? – удивлённо приподнял брови Постум. – Как же тебя избрали в сенат?
Авреол открыл рот, чтобы хоть что-нибудь сказать, но на ум ничего не приходило. Он умоляюще смотрел на императора, будто взглядом сообщал: «Я предан, я могу большими буквами, если ты подскажешь – как. Сам-то я не знаю ». Но Август лишь улыбался и не собирался подсказывать. Только в эту минуту Авреол заметил, как Постум похож на Элия. Того, молодого Элия, гладиатора, исполнителя желания. У императора такие же чёрные прямые волосы, узкие серые глаза, высокий лоб. Только юноша нагл, дерзок, бесстыден – то есть таков, каким никогда не был Элий. Авреол понял, что боится юного Августа, как никогда не боялся своего собрата по гладиаторский центурии.
– Значит, ты не знаешь, – засмеялся Постум. – Так ты спроси у префекта претория Блеза. Ах, я забыл – мерзавец Блез в плену. Пошёл расширять Империю, а она не пожелала расширяться хоть ты тресни. Не угадал момент, бедняга. Ведь это так важно, чтобы твой слабый личный порыв совпал с устремлением Фортуны. Кайрос, одним словом. «А знать свой час – превыше всего», – говаривал старина Пиндар. И никуда нам от этого не деться. Ну, раз Блеза нет рядом, спроси у Луция Галла. Или у Аспера – они мигом тебя просветят.
– Я спрошу, – проворковала Авреолова жена, изображая истинную супружескую преданность. – И мы будем произносить большими буквами не только слово «вождь» но и твоё имя, Август!
– Как! Вы произносите моё имя маленькими буквами? – с деланным изумлением воскликнул Постум. – Да как вы смеете?!
– Хорошо, что среди нас нет доносчиков, – поддакнул Гепом. – А то, Цыпа, пришлось бы тебе вернуться на арену за оскорбление Величия императора. Кстати, ты уверен, что слуги твои надёжны?
Авреол пытался что-то бормотать в своё оправдание, но слышалось лишь невнятное бульканье. Жена его, обезумев от страха, кинулась целовать Постуму колени.
– Нет, нет, так низко не надо. Можно немного повыше.
Она уж готова была выполнить его указание, но тут Кумий ухватил матрону за локоть, привлёк к себе и жадно прильнул к губам. Авреол не пытался протестовать даже тогда, когда Кумий устроил его супругу на ложе подле себя. Молоденькая женщина визгливо хохотала, когда Кумий шептал ей сальности на ушко, и жеманно бормотала: «Это уж слишком», если поэт нахально задирал ей тунику.
– Так что у нас сегодня на обед? – поинтересовался тем временем Август. – Гусь, поросёнок, фазан? Нет, так не пойдёт. В подобной трапезе нет изысканности. Надо сочетать достижения нашей непревзойдённой словесности с достижениями ещё более непревзойдённой кулинарии. На столе должны быть блюда, чьи названия начинаются с одной и той же буквы, например – поросёнок, поска[7], перец. А также можешь подать пеликана, если найдёшь.
– Я сейчас… немедленно, – пролепетал Авреол, схватил блюдо с гусем и шагнул к двери, будто собирался в самом деле приготавливать поску или отправиться искать пеликана.
– Не дёргайся, Авреол! – успокоил его Кумий. – И не смей убирать этого великолепного гуся. Поставь блюдо на место! Просто наш Август хочет прослыть причудником, как Антонин Гета, прося кушанья, начинающиеся с одной буквы. Или ты не знаешь истории Рима, сенатор Авреол?
– Наш Август большой забавник, – пролепетал бывший гладиатор, все ещё держа блюдо с гусем в руках. – Он во всем хочет походить на Антонина Гету.
– Во всем? – изумился Кумий. – Ты, кажется, забыл, что Гету прикончил Каракалла, чтобы брат не мешал ему властвовать. Ты в самом деле захотел на арену, если делаешь подобные намёки.
Авреол побледнел и уронил блюдо на пол. Молоденькая жёнушка Авреола испуганно вскрикнула. Она ничего не понимала в том, что творится, и то пугалась, то начинала веселиться – всегда не к месту.
– Я же сказал: не трогай гуся! – с тоской воскликнул Кумий. – Такой жирный гусь…
– Да, обед не удался, – вздохнул император, поднимаясь. – Отправимся-ка мы в алеаториум. Авреол, не хочешь пойти с нами?
– Я, честно говоря, не играю, – признался Авреол.
– Разве можно жить и не играть? – нахмурил свои чёрные, будто нарисованные брови Постум. – Не играть, если играет твой император?
– Нет, ты не понял, Август! Я пойду. Непременно.
– Я так и знал, что ты собирался сегодня в алеаториум. И не забудь прихватить с собой десять тысяч сестерциев.
– Десять тысяч… – У Авреола пропал голос, и сенатор засипел. – Десять тысяч?
Он суетливо огляделся, будто отыскивал место, где можно взять эти десять тысяч.
– А почему бы и нет? – удивился Август. – Разве, будучи сенатором, ты не украл в десять раз больше? Неужели сноровки не хватило?
Император поднялся с ложа, напялил свой венок на хорошенькую головку хозяйки и взасос поцеловал её в губы. Кумий на прощание хлопнул красотку по округлой попке.
Седой направился к выходу одновременно с Августом и в дверях сказал юноше тихо:
– Ты обращаешься с людьми недопустимо.
Но следовавший за ними Кумий расслышал упрёк.
– Почему это недопустимо? – тут же запротестовал поэт. – Разве он кого-то ударил или посадил в карцер или пригрозил посадить? Если Авреолу нравится лизать властительную задницу – пусть лижет, этого никто ему не может запретить. Или тебе нравится Авреол?
– Мне он не нравится. Но унижать людей нельзя. Ни сенатора Авреола, ни его жену. Никого.
– Я её оскорблял? – изумился Кумий. – Я был сама галантность. Ещё немного, и я бы её трахнул, как она того хотела.
– Женщины к нему так и льнут, сам не знаю почему, – подтвердил Гепом.
– Человека легко низвести до положения скотины. В сто раз труднее вернуть ему утраченную гордость.
– О боги! – вздохнул Постум. – Философ, сразу видно, что ты прибыл издалека. Разве ты не знаешь знаменитую историю с Декларацией прав человека? Когда Кумий умирал от поноса в карцере, ему в камеру кинули ворох Деклараций, чтобы он подтирался ими. У него был выбор: обосрать Декларацию или свои штаны.
– Разве это сколько-нибудь умаляет Декларацию? Это только умаляет исполнителей, Август.
– Ненавижу идеалистов, – прошептал Постум. – И знаешь за что? За то, что они обожают свои идиотские идеи куда больше, чем людей, которые страдают от бредовых идей. Ты ведь любишь всякие дурацкие теории, которые сам и выдумываешь?
– А кого любишь ты, император?
– Я всех ненавижу, – последовал мгновенный ответ.
С разбегу Постум запрыгнул на сиденье «триремы». Фонарь светил ему в спину, и лицо императора оказалось в тени, так что было не видно, как он то скалится, то кусает до крови губы.
ГЛАВА III