Лайон де Камп - Да не опустится тьма
— Нет, — отрезал Пэдуэй. — Я уже трижды говорил, что волшебство тут ни при чем.
Впрочем, в душе он понимал ростовщика: ночной поход в старый полуразвалившийся дом, загадочная громоздкая аппаратура, неверный свет масляных ламп, опасливо замершие Ганнибал Сципио и Аякс… Негр, страшно оскалив зубы и выпучив глаза, смотрел на перегонную установку так, будто ожидал, что из нее вот-вот полезут демоны.
— Не быстро дело идет, а? — промолвил Томасус, нервно потирая мясистые ладони. Его поблескивающий здоровый глаз не отрывался от трубки, из которой капала желтоватая жидкость.
— Пожалуй, достаточно. — Пэдуэй велел Ганнибалу снять котелок и перелить содержимое приемной емкости в бутылку. Потом плеснул из бутылки в маленькую чашку, принюхался и сделал глоток. Да, отнюдь не высший класс, но определенно бренди.
— Будешь? — предложил он ростовщику.
— Сперва пусть выпьет Аякс.
Аякс попятился, вытянув перед собой руки.
— Хозяин, умоляю…
Негр выглядел таким испуганным, что Томасус не настаивал.
— Ганнибал, а ты? Капельку!
— Нет, спасибо. Я бы с удовольствием, но у меня слабый желудок — от всякого пустяка расстройство. Если мы закончили, может, пойдем домой? Признаюсь, меня тянет ко сну.
Ганнибал театрально зевнул. Пэдуэй отвернулся от него и сделал еще один глоток.
— Ну, — рискнул Томасус, — если ты уверен, что мне это не повредит, я, пожалуй, попробую.
Он пригубил из чашки и закашлялся.
— Боже всемогущий, Мартинус, из чего сделаны твои внутренности?! Это же сущий огонь! — Но когда кашель успокоился, на его лице появилось блаженное выражение. — Зато по телу тепло разливается! — с наивной радостью отметил банкир и одним глотком осушил чашку.
— Эй, потише, — посоветовал Пэдуэй. — Это не вино.
— За меня не беспокойся. Я никогда не пьянею.
Пэдуэй налил ему еще и сел.
— Объясните мне одну вещь, в которой я никак не могу разобраться. У меня на родине отсчет лет ведут с рождества Христова. А когда я приехал, мне сказали, что сейчас идет тысяча двести восемьдесят восьмой год со дня основания Города. За сколько же лет до рождения Христа был основан Рим? Я запамятовал.
Томасус снова приложился к чашке и задумался.
— За семьсот пятьдесят четыре… нет, за семьсот пятьдесят три. Значит, сейчас пятьсот тридцать пятый год со дня рождения нашего Господа. Это по церковной системе. Готы называют его вторым годом правления Теодохада, а византийцы первым годом консульства Флавия Велизария. Или каким-то годом юстинианской империи… Да, запутаться немудрено. — Сириец зажмурился и сделал еще один глоток. — Замечательный напиток! Тебя ждет успех, Мартинус.
— Спасибо. Надеюсь.
— Да, замечательный… Конечно, успех! Как же иначе? Большой успех. Ты слышишь меня, Господи? Проследи, чтобы моего друга Мартинуса ждал большой успех… Я вмиг распознаю человека, которого ждет успех. Годами их подбирал. Поэтому и мои дела идут успешно. Успех, успех. Выпьем за успех. Блестящий успех. Знаешь, Мартинус, а давай пойдем куда-нибудь! Грех пить за успех в такой развалюхе. Есть тут одно уютное местечко с музыкой… Сколько у нас еще бренди? Отлично, бери всю бутылку.
«Уютное местечко» оказалось в театральном районе, на северном склоне Капитолийского холма. Музыку обеспечивала молодая женщина, жалобно дергавшая за струны арфы и тянувшая песни на калабрийском диалекте, который денежные клиенты находили очень забавным.
— Давай выпьем за… — Томасус в тридцатый раз начал говорить «успех», но вдруг замолчал и посерьезнел. — Знаешь, Мартинус, придется купить этого паршивого вина, иначе нас отсюда вышвырнут. Твой божественный напиток можно смешивать с вином? — Заметив выражение лица Пэдуэя, банкир поспешно добавил: — Не волнуйся, дружище, — за мой счет! Могу я хоть раз отдохнуть?! Все недосуг — семья, работа… — Томасус подмигнул и щелкнул пальцами, подзывая официанта. Выполнив необходимую процедуру, он извинился: — Одну секунду, Мартинус, я вижу человека, который должен мне крупную сумму денег. Сейчас приду. — И, пошатываясь, направился в другой конец помещения.
К Пэдуэю неожиданно обратился мужчина за соседним столиком:
— Что это ты пьешь со своим одноглазым стариком?
— Так, чужеземное вино, бренди называется.
— Ага, значит, ты издалека? Я сразу понял, по твоему акценту. — Собеседник Мартина, с густыми и очень черными бровями, задумчиво наморщил лоб. — Знаю, ты из Персии.
— Не совсем, — сказал Пэдуэй. — Моя родина еще дальше.
— В самом деле? И как тебе Рим?
— Я просто в восторге, — ответил Пэдуэй.
— Ты еще ничего не видел, — снисходительно заметил бровастый. — То ли дело до прихода готов! — Он таинственно понизил голос: — Ничего, последнее слово будет за нами!
— А тебе готы не нравятся?
— Конечно, после таких-то гонений!
— Гонений? — удивился Пэдуэй.
— Религиозных, — пояснил собеседник. — Долго мы их не потерпим.
— Я думал, готы позволяют всем свободно исповедовать свою веру.
— То-то и оно! И мы, ортодоксы, вынуждены покорно сносить, как на наших глазах всякие ариане, несториане и монофизиты спокойно совершают свои грязные обряды, будто они хозяева в этой стране! Если это не гонения, то как же это, по-твоему, называется?!
— То есть, по-вашему, вы подвергаетесь религиозным преследованиям, потому что еретики им не подвергаются?
— Ну конечно, разве не ясно? Мы не потерпим… Между прочим, чужеземец, а ты-то какой веры придерживаешься?
— Я конгрегационалист, — ответил Пэдуэй. — У меня на родине так зовутся ортодоксы.
— Гм-м-м. Ничего, мы еще сделаем из тебя настоящего католика. Пока ты не из числа несториан…
— Это кто тут смеет чернить несториан? — К столику незаметно вернулся Томасус. — Мы единственные, кто логически верно понимают природу Сына — как человека, в коем Отец…
— Чушь! — рявкнул бровастый. — Бредни доморощенных теологов! Лишь наши взгляды истинны, ибо двойственная природа Сына многократно подтверждена…
— Все вы безумцы! — вмешался высокий мужчина с песочными волосами, голубыми печальными глазами и гортанным акцентом. — Мы, ариане, люди благоразумные и терпимые. Но если желаете знать истинную природу Сына…
— Ты гот? — перебил бровастый.
— Нет, вандал, ссыльный из Африки. Я вам растолкую. — Светловолосый растопырил пятерню. — Либо Сын был человеком, либо Он был Богом, либо кем-то посредине. Ну, совершенно ясно, что Он не был человеком. Однако Бог только один, значит Он не был и Богом. Следовательно…
Затем события стали развиваться так быстро, что Пэдуэй не мог за ними уследить. Бровастый вскочил и как одержимый что-то нечленораздельно заорал, внятно произнося лишь термин «вонючие еретики». Светловолосый не остался в долгу, и вскоре кричали уже со всех концов помещения:
— Кончай его, варвар!
— Это страна ортодоксов! Кому не нравится, пусть убираются туда, откуда… — …гнусные выдумки о двойственной природе! Мы, монофизиты…
— Я якобит и запросто уложу любого, кто…
— Вышвырнем отсюда всех еретиков!
В воздухе засвистело, и Пэдуэй едва увернулся от кружки. Когда он осмелился вновь поднять голову, комната превратилась в сплетение рук и ног. Бровастый держал якобита за волосы и молотил ею лицом о стол. Светловолосый ревел боевую песнь вандалов и размахивал деревянной скамьей. Пэдуэй пихнул какого-то ревнителя ортодоксальности; на его месте появился другой и немедленно пихнул Пэдуэя. Потом их захлестнул поток тел.
Пока Мартин, словно рвущийся к поверхности воды ныряльщик, пробивался сквозь толщу вопящей и брыкающейся человеческой плоти, кто-то ухватил его за ногу и попытался откусить полступни. Так как Пэдуэй был в надежных, практически неснашиваемых английских башмаках, нападающий ничего не добился. Тогда он переместил свою атаку на лодыжку Пэдуэя. Мартин взвизгнул от боли и саданул обидчику коленом в лицо.
Еретики оказались в меньшинстве. Ряды их быстро таяли по мере того, как побитых выбрасывали за дверь. Пэдуэй заметил сверкнувшее лезвие и понял, что ему давно пора спать. Будучи человеком нерелигиозным, он меньше всего хотел положить жизнь за единую, двойственную или любую другую природу Бога-сына.
Томасус-сириец укрывался под столом. Когда Пэдуэй попробовал его оттуда вытащить, банкир в ужасе вскричал и ухватился за ножки с такой тоской и отчаянием, словно стол был женщиной, а он сам — моряком, шесть месяцев не видевшим суши.
Светловолосый вандал все еще яростно размахивал скамьей, и Пэдуэй окликнул его. Перекрыть стоявший шум было невозможно, но Мартин выразительно показал на дверь. Через несколько секунд путь был очищен. Все трое вывалились наружу, прорвались сквозь собравшуюся толпу и бросились наутек. Раздавшийся вслед истошный вопль заставил их бежать еще быстрее, пока они не поняли, что это кричит пустившийся вдогонку Аякс.
