Александр Столбиков - Новый Мир
— Так, молодцы, пока Кноке пытается отыскать на карте Голландию, расскажу вам в двух словах. Летим к Маасу. Прикрывать наших парней от лягушатников. Прикрытие будет. Так что постарайтесь не пострелять «люссеры». С лобовой проекции они сильно напоминают «спитфайры». Картинки смотрели? У «люссера» крылья обрезанные, трапециевидные. А у «спитфайра» — эллипсовидные. Их ни с чем не спутаешь. Ну и на эмблемы смотрите.
Оглушительно ревя моторами воздушного охлаждения, безудержно коптя выхлопом, двухмоторные бомбардировщики один за другим отрывались от земли. Оставшиеся на аэродромах техники махали форменными кепи, провожая в бой товарищей. Остерман мерил шагами круги вокруг командного пункта. Он старался не показывать виду, но те, кто хорошо знал его, видели подрагивавшие руки, когда он сидел у передатчика и слушал о происходящем в воздухе. И как он, закрыв глаза руками, сидел над картой после тяжелых боев, думая, что никто не видит. Как оно будет в этот раз?
Для встречи с истребителями потребовалось совершить всего три круга над аэродромом первой группы 24-й дивизии. Четыре «люссера» с небольшими красными звездами под фонарями летчиков, символом дивизии, принесшим ей общеевропейскую известность, присоединились к девятке. Покачав крыльями, истребители пошли вперед, примерно тремя сотнями метров выше. Их красивые, словно подтянутые очертания радовали глаз, а умелое маневрирование вселяло уверенность. Эти не пропустят. Только вот мало их, мало… Но лучше иметь немного, чем не иметь вовсе.
Четыре, четыре… Кое-кто из сослуживцев Ганса Ульриха повоевал в Китае и набрался местных обычаев и суеверий, было и что-то насчет четверки, кажется, какое-то японское поверье. Но вспоминать было некогда, и Рунге отогнал непрошеную мысль.
Вечерело. Ветер крепчал, тяжелые бомбардировщики его почти не ощущали, а вот легким истребителям на взлете приходилось нелегко. Неверный свет и клочья облаков искажали силуэты машин, которые напоминали то какую-то сказочную птицу, то новый дом профсоюзов в Вильгельмсхафене.
С севера гнало облачный фронт, по-видимому, скоро придется спуститься совсем низко. И холод, проклятый холод. Стрелки напряженно молчали. Пока их работой было глядеть во все глаза. Оба обладали от природы острым зрением, что позволяло Рунге больше внимания уделять прицеливанию, а не осмотру воздушного пространства в ожидании короткой очереди с шести часов.
— Внимание, подходим. Приготовиться открыть бомболюк. Бомбим с круга.
Неожиданно ожила радиостанция командира звена истребителей.
— «Вундеры», на трех часах — «мораны», штук шесть. Идут с превышением в полкилометра. Я поднимусь выше, а пара Хансена свяжет их боем. Удачи.
Четверка «люссеров» ушла в сторону и пошла на боевой разворот. Время для маневров у них еще было. Теперь истребители больше не напоминали скоростных красавцев, которым самое место на авиасалонах, радовать взыскательную публику. Это были раскрашенные в пятнистый цвет маленькие свирепые звери. Рунге еще раз подумал о том, как хорошо получить в прикрытие пилотов именно этой дивизии.
— Эй, Ганс! Это третий! Слева лесочек, похоже, тот самый! Вижу технику! Вижу танки! Впереди-справа!!!
Французы или только-только развернулись, или совершенно потеряли инстинкт самосохранения. А возможно, просто были неопытны, из спешно переброшенных в Европу колониальных частей. В любом случае тянувшая вдоль лесной кромки череда грузовиков и легкой бронетехники была законной добычей авиаторов.
— Заправляются или обедают, — кидал короткие фразы в микрофон Ганс. — Работаем быстро, но аккуратно. Делай, как я, не спешить и не рвать, делайте правильно, быстро само получится. Атакуем!
Вундербомбер прошел над лесом, рисуя в небе почти идеальный эллипс. Рунге рисковал, давая противнику время на подготовку к обороне, но принимал этот риск, намереваясь компенсировать его хорошо подготовленной и проведенной атакой. Оставшаяся восьмерка в это время сломала шеренгу, перестраиваясь в круг немного повыше.
Французы разбегались, лишь изредка почти наугад стреляя в воздух. Вражеских истребителей не было, зениток Рунге также не замечал. Но в лесу можно было спрятать все что угодно.
Дико ревя моторами, машина рвалась к земле, крошечные машинки и фигурки солдат, похожих на игрушки, как-то вдруг приблизились, острый тренированный глаз Рунге уже мог рассмотреть лица и отдельные детали машин. Заработали самолетные «трещотки», отвратительный жуткий вой пронесся над лесом.
В отличие от многих, сам Ганс Ульрих на своем бомбардировщике «звенелку-гуделку» ставить не разрешал. Он не любил цирковые фокусы в стиле отдельных подражателей «Веселого Цирка» Великой Войны. Вой сирены отвлекал от самого важного для пикировщика — прицеливания, а Рунге не без оснований полагал, что лучше хорошо побомбить, чем сильно напугать. Эффект от попавших точно в цель бомб был гораздо сильнее, чем давящий на нервы рев.
— А корреспондентов внизу нет, такая работа пропадает!
Рунге не понял, кто так гнусно пошутил, но пообещал себе непременно дознаться. А в ушах раздался ровный, занудно-монотонный голос инструктора.
«…многие дилетанты считают, что сброшенная с самолета бомба летит строго вниз. Таких надо бить по голове длинной тяжелой палкой, чтобы не прогуливали школьных занятий по физике. Бомба действительно начинает падать, но не сразу вниз, а, в соответствии с требованиями закона всемирного тяготения и инерции, продолжая прежнее направление движения и постепенно снижаясь. На траекторию ее движения оказывают влияние множество факторов — угол пикирования, ветер и сдвиг ветра, влажность воздуха, даже неравномерный разогрев самой бомбы. Попасть в пикирующем бомбометании в цель не проще, чем удачно кинуть камень из-за головы в сильный ветер по бегущей собаке…»
«Никогда не бросал камни в собак, — подумал Рунге, — только бомбы в людей», — и нажал кнопку сброса. Машина ощутимо вздрогнула, несколько сотен килограммов отменной взрывчатки, плотно упакованной в емкие корпуса, сорвались с подвески и устремились далее, в соответствии с законом всемирного тяготения, инерцией и заданной бомбардиром программой.
По-комариному пищал автомат, взявший на себя часть управления, выводя самолет из пике, навалившийся пресс перегрузки тяжко придавил тело, раскрасил мир в серый цвет. Рунге судорожно моргал, пытаясь стряхнуть темную пелену, застилавшую глаза. Он все-таки переборщил со скоростью и точкой сброса, получилось слишком низко, машина выровнялась почти у самой земли. Непослушными, сотрясаемыми мелкой дрожью руками он выровнял полет и начал разворот с небольшим набором высоты. Боковым зрением заметил вспышки и дым сзади слева, там, где полагалось находиться мишеням. Сзади что-то прокричал стрелок, тон был радостный. «Попал, — подумал Рунге, — снова повезло и снова живы…»
Теперь, когда они набрали высоту и присоединились к группе, можно было осмотреться до следующего пикирования. Внизу поднимался дым от горящих грузовиков. Танков видно не было. То ли экипажи умудрились укатить их подальше, то ли они просто были не видны за дымом. В любом случае в ближайшее время танкистам будет не до парашютистов. В стороне вдруг ожила, расцветив небо несколькими очередями, мелкокалиберная зенитная пушка, но почти сразу умолкла. Возможно, поняв тщетность своих усилий, а может, просто израсходовав боекомплект. Еще один вундербомбер с белой тройкой на борту устремился вниз.
— «Спитфайры»! Да вы что, ослепли там?!! На шести часах — «спитфайры»!!!
Шестерка машин с остроконечными носами появилась, как это водилось у англичан, внезапно и стремительно. Связанные боем с «моранами», краснозвездные уже ничем не могли помочь. Судя по невнятным, но исключительно нецензурным возгласам на канале прикрытия враги оказались крепкими орешками.
— Гейнц! Гейнц! Ты куда смотришь? Он чуть меня не пристрелил!
— Хансен, «моран» заходит на шесть часов!
— Здесь и галлы! Кто-нибудь, стряхните с хвоста лягушатника!
— Я попал, я его свалил!
Разобрать что-либо в этой катавасии было невозможно. Рунге понял только то, что его прикрытие связано боем с превосходящим противником и помочь не может. Обидно было в первую очередь за себя. Он так тщательно высматривал цели внизу, что совершенно забыл про то, что самолеты бывают не только немецкими.
Внезапно застучали уже его собственные пулеметы.
— Выводи, командир, он стреляет!
Кажется, это был Гольцер. Кноке судорожно вцепился в кресло, стараясь не смотреть назад. В его распоряжении был курсовой пулемет, но с этой стороны пока никто не появлялся. Рунге изо всех сил тянул штурвал, стараясь вывести самолет из-под атаки. Изрядно полегчавший после сброса бомбогруза самолет слушался отменно. От перегрузки сначала потемнело в глазах, потом руки свело судорогой. А затем послышался сухой треск пуль пробивающих обшивку.
