Александр Столбиков - Новый Мир
Мальчик несмело подошел, слегка притронулся к искалеченной руке, что-то очень тихо сказал. Мартин разобрал только «деда» и «у тебя». Ему стало очень неловко. Словно он украдкой подсмотрел скрытые подробности чьей-то жизни. Непонятно было, что делать дальше, то ли вызывать помощь, то ли тихо уйти.
Служительница хлопотала над стариком, осевшим безвольной куклой на стульчике, мальчик гладил его по руке, что-то быстро и нежно повторяя. Мартин отступил, озираясь в поисках выхода, его взгляд упал на ту самую картину.
Когда-то он читал про живописца, который мог передавать тысячи оттенков черного. Сколько использовал неизвестный «Трактор», он не знал, но вряд ли меньше. На картине был изображен тот краткий миг сумерек, когда солнце уже скрылось за горизонтом, но ночь еще не вступила в свои права. Призрачный свет заливал равнину, сплошь покрытую ровным ковром высокой травы, с едва угадывающейся дорогой. Скорее, широкой тропой. На ней от края до края рисунка длинной вереницей выстроились машины — большие бесформенные кляксы. Угольно-черные, намеренно утрированные и бесформенные, некоторые тянули к небу тонкие струйки дыма. Кое-где мутно-зеленый покров травы пятнали выжженные участки. Конвой. Разгромленный, сожженный конвой.
На переднем плане стояла изображенная в профиль боевая машина, очень хорошо знакомая Мартину. Канадский зенитный «Гризли», тщательно и точно прорисованный во всех деталях, одна гусеница перебита и вытянулась длинной лентой, все четыре ствола поставлены на максимальное возвышение. Матово-серая броня корпуса кое-где покрыта сериями оспинок — следы попаданий малокалиберной артиллерии, открытая башня была разворочена буквально в лохмотья, рваные листы металла развернулись, как лепестки огромного цветка.
Слева от машины автор изобразил человека, единственный одушевленный объект среди кладбища мертвой техники. Прислонившись к танку, человек стоял в пол-оборота к зрителю, ссутулившись и безвольно опустив руки — черное на сером. Ни деталей одежды, ни лица, ничего. Лишь силуэт, набросанный несколькими карандашно-тонкими мазками и так же заштрихованный. Он опустил голову и явно смотрел на что-то, смутно угадывавшееся в траве, у гусеничной ленты.
Мартину и так было не по себе, сейчас же его пробрала дрожь, настолько живо художник передал обреченность вереницы конвоя, мертвую неподвижность зенитного танка. Такой безнадежностью и отчаянием веяло от единственного персонажа… и в смутном предмете у его ног угадывалось что-то очень знакомое, то, что много раз видел каждый солдат.
Смутная догадка забрезжила в сознании Мартина. Однорукий пилот, сожженная череда машин, «Гризли»… Британия, сорок четвертый. Он понял, кто перед ним.
Австралиец резко развернулся. Калека по-прежнему сидел, теперь крепко обнимая свободной рукой малыша, и тихо плакал, крепко прижимая к себе хрупкое тельце. Широкая костистая ладонь нежно гладила легкие, как пух, волосы, редкие крупные слезы оставляли влажные следы на старческих щеках.
Однорукий посмотрел на Мартина, их взгляды встретились.
— Карл? — тихо спросил по-немецки австралиец. — Харнье, неужели это ты?
Глава 1
Голландия, август 1942 года
Было прохладно, словно кто-то на несколько дней перенес голландские равнины намного восточнее, куда-нибудь в далекую холодную Россию, где, говорят, снег бывает даже летом. К вечеру солнце немного прогрело воздух, но ветер с моря пригнал новую порцию воздушной влаги, и зябкая сырость повисла в воздухе густой пеленой, покрывая любую гладкую поверхность россыпью мельчайших капелек.
Несмотря на капризы погоды, на аэродроме было жарко, очень жарко. Впрочем, жарко было и на земле, и в воздухе. Но это была жара не температурного столбика, а сгоревшего пороха, отработанного топлива, перегретых моторов и яростного азарта, напополам с терпким страхом. Который день продолжались отчаянные схватки союзных летчиков со спешно переброшенными на континент боевыми самолетами королевских ВВС.
Двухмоторный WB/S, недавно вернувшийся с очередного задания, стоял на летном поле, облепленный осматривающими его техниками, как жук муравьями. Пикировщикам пока везло, встречи с истребителями были эпизодическими и сопровождались приемлемыми потерями. Слишком переменчива была линия фронта, особенно воздушного, и по чудесному стечению обстоятельств противник каждый раз оказывался на соседнем участке. Впрочем, эта удача радовала исключительно новичков, пилоты поопытнее хорошо знали, что за большую удачу слишком часто приходится расплачиваться большими неприятностями.
Поток союзного наступления захлестнул Францию и Бенилюкс. Пехотные и моторизованные дивизии противников перемешались в слоеном пироге масштабной схватки нескольких держав, и даже всевидящий глаз воздушной разведки не мог установить, где находятся свои, а где — чужие. Выходящие из окружения французские и английские дивизии насмерть сцеплялись с прорывавшимися в глубь обороны мотострелками и бронетехникой красной коалиции, чтобы на следующий день контратаковать зарывающихся в землю атакующих. Залпы артиллерии не стихали ни днем, ни ночью, расчерчивая небо яркими всполохами, а землю — дымными столбами. Не оставались в стороне в создании общего хаоса и военно-воздушные силы Германской Демократической Республики. В воздухе было тесно, здесь нашлось место всем и каждому, и немцам, и англичанам, и французам. Битва вошла в ту стадию, когда боевой строй противоборствующих сторон смешался, утратив всякое подобие порядка и координации. Здесь каждый сражался сам за себя и за товарищей справа и слева.
Усталый майор сидел в шезлонге прямо под открытым небом, закрыв глаза и вытянув гудящие ноги. Выстуженные высотой летные ботинки на меху с высокими голенищами превратились в железные подковы, стянувшие стопы, но снять их было выше его сил. Два вылета, несколько атак с пикирования. Такое даром не проходит даже для прирожденных пилотов, к которым, без сомнения, он причислял и свою персону.
Майору было тоскливо и грустно, питали его сумрачный настой отнюдь не боевые неудачи. И даже не грядущий новый вылет, неизбежный, как гибель капитализма, которой он уже несколько лет по мере сил способствовал…
Знаменитый летчик, участник антарктических экспедиций, испытатель новой техники. Человек, причастный к разработке тактики применения пикировщиков и сам отличный пикировщик. В эту эпоху быстрых карьер следовало ожидать, что Ганс Ульрих Рунге со своим опытом и багажом знаний уже сегодня командовал бы авиагруппой, не меньше.
Но не командовал. И непреходящая память об этом, а главное — о причинах, отравляла Рунге каждую прожитую минуту.
Одна неудачная бомба, один дешевый репортеришка, даром, что из честного «Немецкого военного обозрения», а не из продажной буржуинской газетенки… Немного страсти пишущей братии к дешевым сенсациям. Вот и закончилась карьера аса.
Одно время Ганс Ульрих даже подумывал оставить авиацию. Попроситься в пехоту или перейти на флот. Но старина Рихтгофен, лучший ас Первой мировой, прошедший огонь, воду и медные трубы, теперь командовавший Второй воздушной армией, запретил даже думать об этом. «Сынок, — сказал прославленный авиатор, — ты еще молод. Вся эта вода рано или поздно схлынет. Потерпи, Германии сегодня как никогда нужны хорошие пилоты». И Ганс остался, сменив Пятую воздушную на Вторую.
Послышались шаги. В ушах Рунге до сих пор звенело от рыка мощных моторов, но слоновий топот Остермана не услышать было невозможно. Полковник Карл Остерман, один из очень немногих командиров, которых Рунге глубоко и искренне уважал. В том, что авиагруппа еще летала на задания, не превратившись в безобразную груду металлолома, была немалая толика стараний Карла.
— А, Рунге? Как ты у нас, дружище? Вижу-вижу, устал, отдыхаешь.
Остерман тяжко опустился в стоявшее по соседству кресло, вздохнул и посмотрел на небо. Рунге даже не открывал глаза. Не хотелось. Единственным желанием в жизни давно стал сон. Но об исполнении этого желания пока приходилось только мечтать. Да, и еще в ад всех журналистов. Из «Обозрения» — в первую очередь.
— Есть работа, — обнадеживающе сообщил Карл. — Ты ведь любишь работу?
Глаза все-таки пришлось открыть. Так хотелось полежать еще хотя бы полчаса. Потом сходить в столовую, заказать штрудель и есть его, есть, есть, пока в желудке не останется ни капельки свободного места…
— Да, и чтобы непременно потруднее, — произнес Рунге.
— Тогда пошли.
В домике, служившем импровизированным штабом эскадрильи и залом совещаний, было сухо и тепло, даже жарко, ноги потихоньку оттаивали. Остерман деловито и быстро разрисовывал спиртовым стилом и без того исчерченную во все цвета радуги потрепанную карту.
— Только что получили телефонограмму из штаба. Есть такое поганое местечко в проклятой Голландии — Хертогембро. Сегодня с утра в его районе был выброшен парашютный десант. Недавно они выходили на связь. Парням удалось захватить мост через Маас. Час назад туда летали разведчики. Вот здесь, — полковник достал карту и обвел участок местности жирной синей линией, — отходящие французские части, силами не менее полка. У десантников много раненых, на исходе боеприпасы. Нам нужен это мост. А им нужна наша помощь, в первую очередь боеприпасы. Ну и еще немного медицина. Ночами бьет ненормальная холодина, второй день, представляешь, сколько из раненых не доживут до утра? Хоть пару одеял им скинуть.
