Анна Овчинникова - Друг и лейтенант Робина Гуда
Флейты и рожки вдруг истерически взвизгнули, многие люди примолкли и уставились на что-то за моей спиной.
Я оглянулся.
Под высокими буками застыли два всадника. Верней, всадник и всадница. Впереди — рыжая девушка в красном платье, соперничающем яркостью с ее волосами; она пылала на фоне темных деревьев, как факел. Ее буланый жеребец рыл землю могучим копытом, на руке она держала пестрого сокола. Чуть позади нее на вороном коне восседал широкоплечий тип в кольчуге, в длинном плаще, в шлеме, из-под которого спускалась на плечи кольчужная сетка; его экипировку довершал арбалет у седла.
И мужчина, и девушка сидели в седлах совершенно неподвижно, опустив поводья коней.
Флейты тем временем очухались, рожки поспешили их догнать, на лужайке возобновилась пляска... Девушка, не шевелясь, смотрела на танцующих; ветер трепал полу ее огненного платья, ерошил гриву коня и перья сокола.
Меня привел в чувство крепкий тычок под ребро.
— Не глазей так на эту девицу, не то хватят судороги! — посоветовал Робин. По его голосу было ясно, что он порядком выпил.
— Кто она такая?
Главарь разбойников со стуком поставил кружку на стол и вытер рот кулаком.
— Ведьма.
— А? — я посмотрел на него, стараясь понять, шутит он или говорит всерьез.
Локсли развернулся на скамье и прислонился спиной к столу, разглядывая рыжеволосую всадницу. Непохоже было, чтобы он боялся судорог... Не похоже было, чтобы он вообще чего-нибудь боялся.
— Это дочка Ричарда Ли, того, который в запрошлом году отправился с королем в Палестину.
— А почему она ведьма?
— Не знаешь, что ли, — ведьм узнают по взгляду! — Робин фыркнул, наклонив голову к плечу. — И кто из обычных девиц стал бы жить в одиночку, управляя отцовским феодом? Когда умерли ее мать и дядя, все ждали, что она уедет к родственникам в Йорк. Так нет, она осталась в замке и, говорят, много раз прогоняла тех, кто навязывался ей в опекуны или в женихи. А потом пришла весть, что Ричард Ли попал в плен к сарацинам...
— Вот уж правда, дочка Ли — чистая ведьма! — кивнул крестьянин, сидевший слева от Локсли. В отличие от лесного стрелка он поглядывал на рыжеволосую девушку с опаской, через плечо. — Иначе откуда бы она взяла деньги, чтобы послать выкуп за отца? То она едва наскребала с отцовского манора столько, чтобы не ходить в обносках, а тут вдруг разом выложила четыре сотни золотых!
— Ей ссудил золото Йоркский аббат Герфорд, — резко ответил Локсли. — А он не стал бы давать деньги прислужнице сатаны. Лучше не болтай языком зря, Уилфред!
— Да ты сам только что сказал...
— Я ничего не говорил.
— Нет, ты сказал...
— Перекрестись и не пей так много, Уил. Не то скоро увидишь маленьких танцующих человечков, — с этими словами Робин встал и ушел от стола, за которым руттерфордцы теперь вполголоса судачили про Катарину Ли.
Глядя на девушку, я невольно прислушивался к их разговорам.
Нет, и вправду — кто еще, кроме ведьмы, может вот эдак молча таращиться на людей? В прошлом году на Михайлов день госпожа Ли остановилась у околицы и уставилась на играющих детей, а через несколько дней маленький Тимоти заболел горячкой и помер... Этот взгляд у нее от матери, дочери сокмена Гарольда, и рыжие волосы от нее же... Испокон веков рыжие волосы считались подарком дьявола, недаром среди еретиков-ирландцев так много рыжих! И как только норман Ли отважился взять в жены простолюдинку, да еще саксонских кровей, да еще ведьму? Правда, Дженнифер Грей, дочка Гарольда, была настоящей красавицей, не то, что ее дочь Катарина...
Я встал, слегка качнувшись, и крестьяне перешли на шепот. Когда же я двинулся к рыжеволосой девушке, разговоры за моей спиной резко смолкли.
Обычно я не очень легко знакомлюсь с девушками, но после пары кружек пива все становится намного проще, а сейчас в моей голове бушевал крепчайший английский эль...
Катарина Ли продолжала смотреть на отплясывающих девиц и парней, прямая и гордая, словно сокол, восседающий у нее на руке. Не из саксов и не из норманов, не из высшей знати и не из сокменов, с дурным взглядом и с дьявольским цветом волос...
Эта девушка тоже выпадала из круга.
Я остановился в двух шагах от буланого коня и протянул руку:
— Разрешите пригласить вас на танец?
Головка, увенчанная кольцами рыжих кос, слегка повернулась, синие глаза сверху вниз взглянули на подвыпившего верзилу в странной одежде под грязным плащом, с изукрашенной ссадинами физиономией... На простолюдина, с безмерной наглостью осмелившегося пригласить на танец дочь рыцаря-крестоносца. Краем глаза я увидел, как спутник девушки поднимает арбалет, но не это протрезвило меня, а взгляд, которым наградила меня Катарина. Вот уж действительно — ведьм узнают по взгляду!
Нет, Катарина Ли не была красива: ее лицо густо усеивали темные веснушки, нос оказался слишком курносым, подбородок — чересчур острым. Но глаза! Меня сперва опалило синее негодующее пламя, потом хлестнула вьюга ледяного презрения, а в следующий миг Катарина снова повернула голову и бесстрастно уставилась вдаль.
Это было оскорбительней пощечины. Мне ясно дали понять, что на такую ничтожную тварь, как я, просто не стоит обращать внимания.
Не успел я прийти в себя от унижения, как четверо верховых крупной рысью выехали из-за деревьев, и мне пришлось отскочить в сторону, чтобы не попасть под копыта.
Флейты и рожки, поперхнувшись испуганным взвизгом, смолкли.
Глава пятая
Lythe and listin, gentilmen,
That be of frebore blode;
I shall you tel of a gode yeman,
His name was Robyn Hode.
Robyn was a prude outlaw,
Whyles he walked on grounde:
So curteyse an outlawe as he was one
Was nevere non founde.
«Lyttle gest of Robin Hode, The First Fytte»[4]КРУГОВАЯ ПОРУКА
Первый из всадников, проезжая мимо, одарил девушку таким насмешливым взглядом, что я почувствовал себя отчасти отомщенным.
Жители Руттерфорда торопливо пятились перед новыми непрошеными гостями, на которых было надето не меньше железа, чем на молчаливом цербере Катарины. Только всадник, казавшийся главным, был без шлема, его голову прикрывал лишь кольчужный капюшон поверх войлочной шапки, зато его руки и ноги защищали железные пластины, и металлические бляхи поблескивали на налобнике его коня. Его сотоварищи носили бригандины и шлемы, напоминающие медные миски.
Тип в кольчужном капюшоне едва не наехал на скамью (люди, сидевшие на ней, в последний миг спаслись бегством) и лишь тогда соизволил натянуть увешанные бубенчиками поводья. Окинув взглядом крестьян, он заговорил громко, но — скучающим голосом, со странным гнусавым акцентом:
— Вице-граф[5] Ноттингема повелел довести до сведения сокменов и вилланов Руттерфорда решение Великого совета. Вам надлежит собрать сумму, равную одной четвертой части стоимости принадлежащей каждому из вас скотины, и птицы, и прочего добра, — он заговорил громче, чтобы перекрыть поднимающийся шум, — и вручить оную сумму мытарям графства не позднее Михайлова дня!
Шум стремительно нарастал, растерянность на лицах начала сменяться отчаянием. Требование, которое только что выложил гнусавый тип, явно выходило за рамки повседневных неприятностей. Я окончательно это понял, когда, подталкиваемый односельчанами, вперед вышел староста и склонился в глубоком поклоне. Староста старался говорить спокойно, но его голос заметно дрожал:
— Благородный Моллар, в этом году мы уже заплатили погайдовый сбор и отработали аверерт[6]. Мы сполна расплатились с мытарями шерифа. Господь свидетель, за нами не числится никаких недоимок...
— Что ты там бормочешь про аверерт, пес! — зарычал всадник, дернувшись в седле. — И какое мне дело до твоих вонючих недоимок?! Ты что же, хочешь оспорить волю Великого совета, мразь?!
Староста быстро попятился. Небо из голубого уже сделалось темно-синим, вечерним, и из густой тени под майским деревом кто-то вдруг громко сокрушенно произнес:
— Не гневайтесь, благородный господин! Клянусь спасением души, мы снимем с себя последнюю тряпку, чтобы помочь обнищавшим членам Великого совета!
Я сразу узнал этот голос, и не только я.
Замешательство руттерфордцев заметно усилилось, а рупор воли Великого совета привстал на стременах и загремел:
— Сейчас тебе и впрямь понадобится спасение души, мерзавец, когда я вышибу ее из твоего тела! Ты дрожишь над своим жалким барахлом, предатель, когда наш всемилостивейший король Ричард томится в плену, ожидая выкупа?!
Ответ пришел вовсе не оттуда, куда всматривался всадник, стараясь разглядеть неведомого наглеца. Катарина Ли вдруг ожила, сбросила сокола на гриву своего коня и подала голос.
— А разве кто-нибудь тревожился о выкупе, который запросили за моего отца, Симон де Моллар?! — взвизгнула она. — Разве Великий совет заботило, жив Ричард Ли или умер?! И разве мытари графства помогали мне собрать четыре сотни золотых, которые потребовали за отца язычники?!
