Анна Овчинникова - Друг и лейтенант Робина Гуда
Глава третья
— Прости, мой король!
Не решить мне загадок.
Сейчас в голове
У меня непорядок.
Ты дай мне подумать
Четырнадцать дней,
Авось отдохну я
И стану умней!
«Король и пастух» (перевод С. Маршака)ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ПОГАНЫЙ САРАЦИН
Надо мной звучали голоса. Несколько голосов. Рядом шел оживленный спор, предметом которого был я.
— Посмотри на его одежу, Вилл, посмотри на его обувку! Говорю тебе — он сарацин!
— Брось, Дикон, где ты видел белобрысых сарацинов?
— А где ты видел, чтоб к майскому дню люди эдак вот загорали? Он сарацин, клянусь святым Кетбертом! И что за бесовские деньги он носит с собой? Не прикасайся к этой погани, Мач, а то еще запаршивеешь!
Хохот. Заковыристые словечки на чужом языке, который я почему-то понимаю, как свой собственный. Видно, Мач бросил «бесовские деньги», чтобы не запаршиветь, и теперь приятели потешались над ним, пока над путаницей насмешливых возгласов и смеха не возобладал громкий голос, заявивший с преувеличенной серьезностью:
— Ты заблуждаешься, Дикон. Деньги всегда от дьявола, но, когда их пускаешь на святые цели, проклятое золото становится благословенным. Так говорит наш многомудрый фриар! А что может быть святее заботы о сирых и нищих, пропадающих в этом лесу?
Снова хохот, еще веселее прежнего.
— Мач, посмотри-ка, не осталось ли у нашего гостя бесовских денег. Так и быть, мы придадим им святости, обратив на благо нищих душ и тощих тел!
Чьи-то проворные руки полезли ко мне за пазуху, и я решил, что достаточно належался.
— Не буди лиха, пока оно тихо!
Резко сев, я схватил за руку того, кто пытался меня обыскать. Тощий мальчишка лет шестнадцати, лохматый, как южнорусская овчарка, испуганно взвизгнул, выдернул руку из моих пальцев и откатился в сторону.
А меня вдруг сильно качнуло, и я схватился за голову, чтобы не дать ей разорваться на куски. Не отнимая рук от висков, я поднял глаза и посмотрел на стоящих рядом людей.
Их было около десятка, все они были одеты так же нелепо, как негодяй, с которым мы дрались на мосту. Почти каждый держал длинную палку или лук, и как минимум пять стрел целились мне в лицо... Довольно паршивое ощущение.
Метнувшись взглядом туда-сюда, я увидел, что нахожусь на небольшой лесной поляне, вернее, на прогалине между могучих дубов. Неподалеку тлел костер, моя одежда успела подсохнуть, только в кроссовках все еще хлюпала вода. Интересно, сколько я провалялся в отключке? Наверное, порядочно, раз повыше виска у меня прощупывалась шишка величиной с половину елочного шара мадам Матильды...
— Хей, я же говорил — поп ему не нужен! — заметил все тот же жизнерадостный голос. — У этого верзилы крепкая голова. А наш фриар отходил бы нас палкой по бокам, если бы мы потревожили его впустую!
Я уронил руки, повернул свою крепкую голову вправо — и увидел знакомую ухмылку на с трудом узнаваемом лице. Мой недавний противник стоял в пяти шагах от меня, опираясь на лук (а все натянутые луки тем временем опустились, и все стрелы вернулись в колчаны).
При виде неудавшегося вымогателя я сразу почувствовал себя гораздо лучше. Да, я его здорово разукрасил! Но, несмотря на распухшую физиономию и мокрую одежду, поганец продолжал как ни в чем не бывало весело скалить зубы.
— Что, пришлось все-таки заплатить за переправу, верзила?
— Что, пришлось все-таки нырнуть на дно за деньгами? — огрызнулся я, медленно поднимаясь на ноги.
Это почему-то развеселило его еще больше.
— Нет, Дикон, он не сарацин! Ни один сарацинский пес не говорит так чисто на языке саксов.
На языке саксов?! Я говорю на языке саксов?!!! Мать честная, что там нахимичила мадам Матильда в содружестве со своим поганым котом?!!!
— Робин, деньги фальшивые! — вдруг рявкнул один из ряженых, рассматривая медяшку, которую поднял с травы.
Это был жетончик на метро, и теперь пришла моя очередь ухмыльнуться.
— Я же говорил, что он — сарацинский нехристь! — Темноволосый крепыш лет сорока уставился на меня с подозрительностью налогового инспектора. — Вся погань идет с Востока! И фальшивые деньги, и проказа, и бесовские игры...
— И разбавленный эль, и плохая погода, и кармелиты, — подтвердил мой противник, морща веснушчатую переносицу. — Брось, Барсук, тебе за каждым кустом мерещатся сарацины. Хей, путник, успокой Дикона, скажи, кто ты такой и откуда!
— А ты кто такой? — буркнул я, проверяя, все ли ребра у меня целы.
— Я — Робин Локсли. А это — Дикон Барсук, это — Вилл Статли, это — Дик Бентли, это — Вилл Скарлет, это — Мач...
Моя гудящая голова не в состоянии была вместить столько чужеземных имен одновременно, но я машинально кивал, пока люди в странной одежде называли себя и своих приятелей. Только Дикон Барсук да еще один высокий темноволосый тип с острыми чертами лица, на правой руке которого осталось всего два пальца, смотрели на меня с хмурой враждебностью, во взглядах остальных преобладали скорее настороженность, добродушная насмешка и любопытство.
Что ж, раз мои новые знакомые представились, они имели право рассчитывать на ответную вежливость... И я уже открыл рот, чтобы назваться, как вдруг запнулся. Я абсолютно не понимал, что происходит, и все же почувствовал — «Иван Меньшов» прозвучит здесь так же нелепо, как любое из сарацинских имен.
А в следующую секунду мой взбесившийся язык, каким-то образом получивший способность небрежно ронять чужеземные слова как русские, уже выдал:
— Джон Литтл!
Ей-богу, уж лучше бы я назвался Абу Али ибн Чьим-то!
Мой ответ встретили раскаты дружного хохота, некоторые парни принялись колотить друг друга по спинам от избытка веселья. Думаю, их рассмешило несоответствие моего роста и имени, которым я назвался. Конечно, когда в тебе метр девяносто и у тебя соответствующая ширина плеч, имя «Маленький» не очень-то тебе подходит.
Не смеялся только Дикон Барсук. Он был в этой странной компании самым старшим и единственным бородачом; бородка добавляла ему солидности, и он, похоже, вообще не умел смеяться.
— Это который же Джон Литтл? — въедливо поинтересовался он. — Я знавал старого Вилла Литтла из Менсфилда. Его младшего сына бросили в тюрьму за недоимки, а старший отправился с Ричардом Ли в Палестину, и с тех пор о нем нет ни слуху ни
духу. Ты не из менсфилдовских Литтлов будешь? Нет, навряд ли, я не помню среди их родни такого верзилы... А то еще был Джордж Литтл, овечий пастух из Хетерсейджа. Он не заплатил вовремя пеню за овец, и его...
Мне стало ясно, что если я не прерву Дикона, его воспоминания о Литтлах будут длиться еще очень-очень долго.
— Нет! Я не из Менсфилда! И не из Хетерсейджа!
Я из...
Мать честная, ну что я могу сказать? Из Петербурга? Из России?
— Если ты не из менсфилдовских Литтлов и не из хетерсейджевских, тогда из которых же? — продолжал допытываться Дикон.
Я снова взялся за голову, на этот раз, нащупав вторую здоровенную шишку — на затылке. Памятка о столкновении с валуном. А зануда Дикон в третий раз осведомился, из которых же я Литтлов, — и ответа ждал не только он один...
И не только на обветренном грубом лице Барсука отразилось огромное удивление, когда я наконец, пробормотал:
— Я... я не помню...
Мой затылок запульсировал дергающей болью — не иначе как под черепом в страшных судорогах агонизировал здравый смысл.
Дело было не в том, откуда я. Дело было в том...
Я бросил по сторонам еще один загнанный взгляд, и у меня наконец-то вырвался давным-давно заготовленный вопрос:
— Где я?!
Удивление стало всеобщим.
— Ого! Похоже, ты слишком крепко стукнул его по голове, Робин!
Мой недавний противник нахмурился, теребя рог у пояса.
— Хей, ты и вправду не помнишь, откуда ты родом и где ты? У тебя что, отшибло память? Ты в Шервудском лесу, приятель. В пяти милях от Ноттингема.
Я тупо уставился на него, из последних сил надеясь, что это глупая шутка.
— В Шервудском лесу?!
— Да, — он пристально вгляделся в мое лицо и решил: — Думаю, тебе не помешает выпить. На празднике в Руттерфорде всегда бывает вволю отличного эля. Мы идем сейчас в Руттерфорд, если хочешь — пошли с нами. Может, встретишь там знакомцев и вспомнишь, откуда ты, а нет — так хоть повеселишься! Vinum loetificat cor hominis[1], как говорит брат Тук...
Мой здравый смысл испустил предсмертный взвизг, когда части мозаики вдруг начали быстро укладываться на места.
— Брат Тук... Шервудский лес... Робин Локсли... Робин Гуд?!
— Да, некоторые зовут меня и так. Хей, ты все-таки вспомнил?..
Робин Локсли отшатнулся, когда я запрокинул голову и заорал, распугав птиц в ветвях дубов:
— Я убью эту долбаную ведьму и ее паршивого кота!!!
Глава четвертая
