Иван Евграшин - Стальной Лев Революции. Восток.Книга вторая
Лев Николаевич даже попытался указать нам всем путь, по которому необходимо идти. Сам надел рубаху и пошел в народ, пахал, сеял и писал для детей сказки. Разве не так, Любовь Владимировна?
— Так, Лев Давидович, но Толстой вернулся к себе в усадьбу и продолжил писать романы.
— А что ему оставалось делать? Ни он, ни я, ни вы, ни даже профессор Котляревский не сможем выдержать крестьянского быта хоть сколько-нибудь продолжительное время. Это не под силу ни эсерам, которые традиционно заигрывают с крестьянством, ни кадетам-заговорщикам, ни дворянам, ни интеллигенции. Вытерпеть это могут только русские крестьяне. Поскольку мы с вами не способны к жизни в таких условиях, нам остается только попытка улучшить уровень жизни этих людей. Мы не можем спуститься до их уровня, по этому пути попытался идти Лев Николаевич, не получилось. У нас тоже не выйдет, мы просто погибнем. Ваш жених тоже к таким условиям не приспособлен. У вас есть жених, Любовь Владимировна?
— Вообще-то есть, Лев Давидович, — девушка задумчиво посмотрела на меня.
— А как его зовут?
Кудряцева какое-то время помолчала.
— Никак. Это совершенно неважно, Лев Давидович.
— Но я же не могу называть его «никаком», — Любаша рассмеялась после этих слов. — Должно же быть какое-то обозначение для этого юноши. Он, наверное, офицер? Красивая форма, погоны,… Что еще нужно девушкам?
— Пусть будет «юноша в погонах», если вам, Лев Давидович это так важно.
Я засмеялся.
— Да, Люба. Хорошо же вы относитесь к вашему жениху. Надо же. «Юноша в погонах». Он тоже в заговоре участвует?
Кудрявцева вздрогнула после этого вопроса. Она подняла голову и посмотрела на меня. В ее глазах появились слезы, а губы слегка подрагивали.
— Так вы все знаете, Лев Давидович?
— Все, да не все, Любовь Владимировна, но много, — я пристально смотрел ей в глаза, внимательно фиксируя ее мимику.
— Почему же тогда заговор до сих пор не разгромили?
— Хороший вопрос, Люба, — я прошелся вдоль стола, прежде чем ей ответить. — Во-первых, кадеты еще ничего и не сделали толком, чтобы их громить. Во-вторых, есть еще надежда на то, что одумаются и займутся делом. Разгромить-то можно. Работать некому. Кадров нет. Вы предлагаете уничтожить предпоследние кадры и остаться с последними? Кто делом заниматься будет? Опять одни большевики? Так нас очень мало.
Вопрос не в том, что этих людей не устраивает то, что делают большевики. Им на это плевать. Их не устраивает то, что они сами не у Власти. Главная претензия — мы бы сделали лучше. Так не делали же.
Кудрявцева внимательнейшим образом внимала моим словам. Я продолжил.
— Или кадеты уже сделали что-то такое, за что их пора громить?
Любаша не ответила на мой вопрос. По ее щекам потекли слезы.
— Люба, давайте сейчас об этом не будем. Я же не могу вставить свои мозги ни кадетам, ни профессору Котляревскому, ни вам или вашему «юноше в погонах». Все зависит только от вас самих. Я могу заставить, но не хочу этого делать. Почему я должен за вас думать и принимать решения? У нас свободная страна. Я могу вам помочь, но только в том случае, если вы сами, Люба, захотите помочь себе. Думайте. Захотите все мне рассказать — милости прошу. Не захотите — значит не судьба.
Не хватало еще, чтобы вы подумали, что я заставляю вас предавать и доносить на кого бы то ни было. Бог его знает, чем все для вас закончится. Нет у нас, у меня времени на мелочи отвлекаться. Вылезут кадеты или эсеры с каким-нибудь заговором — будем выжигать каленым железом. Не вылезут — и Карл Маркс с ними. Людей надо кормить и страну поднимать. Мне помощь нужна, а вы все в игры играете, как в первом классе гимназии. Нашли тоже время, — я вздохнул и с обреченным видом взмахнул рукой. — Лучше бы вы замуж вышли за своего жениха, Любовь Владимировна. Странный он у вас какой-то. Вы такая красивая девушка, умная, милая, добрая, а он шляется где-то, непонятно о чем думает. Я бы на вас женился не раздумывая, Любовь Владимировна.
Люба посмотрела на меня сквозь слезы и улыбнулась.
— Так вы же женаты, Лев Давидович.
Я посмотрел девушке прямо в глаза и заявил.
— Ради вас, Люба, я, лично — развелся бы. Только скажите. В тот же день и час.
Раньше я думал, что покраснеть еще сильнее, чем было до этого момента, Любовь Владимировна не сможет. Я ошибался.
— В общем, сделаем так, милая. Захотите мне все рассказать про заговор кадетов — придете и расскажете. А сейчас я лучше продолжу надиктовывать статью, Любовь Владимировна. Иначе не знаю, чем все это может закончиться. Я начинаю забывать о Революции и тонуть в ваших прекрасных глазах, — я улыбнулся. — Вы готовы записывать дальше?
Кудрявцева кивнула, и я продолжил диктовать.
Примерно через час мы закончили. Не успел я замолчать, как в дверь постучался Глазман, который принес срочную телеграмму Сталина о положении на Пермском фронте. Я отпустил стенографистку, взяв с нее обещание, что вечером она принесет мне уже готовый, напечатанный текст. Как оказалось девушка умеет не только стенографировать, она еще и курсы машинисток недавно закончила.
Когда Люба вышла, я ознакомился с посланием Иосифа Виссарионовича, после чего приказал секретарю отослать копию телеграммы комфронта Каменеву и начал собираться на митинг.
***
Вечером она сама пришла ко мне и со слезами рассказала о заговоре кадетов. Сначала рассказала, а потом и написала о том, что профессор Котляревский один из заговорщиков и активных участников организации «Национальный центр». Любаша знала, что заседания происходят преимущественно на квартире профессора Н. К. Кольцова и в его кабинете в Научном институте. Среди тех, кто принимает участие в работе «Национального центра» — С. А. Котляревский, О. П. Герасимов, С. Е. Трубецкой, Муравьев, Фельдштейн и Кольцов.
Люба владела не очень большим объемом информации о самой организации, но о том, что у заговорщиков есть серьезная военная организация, знала. После того как Кудрявцева оформила свои показания в письменном виде, я сам их зашифровал и, вызвав Глазмана, приказал срочно переслать шифровку Дзержинскому и соединить меня с ним по прямому проводу после того, как он получит послание.
Через некоторое время меня соединили с Феликсом Эдмундовичем. Мы поговорили с ним по поводу заговора и договорились, что он будет держать меня в курсе дела. На вопрос Железного Феликса, кто такая Любовь Кудрявцева, я ответил, что это молодая, заслуживающая доверия революционерка, которая, осознав значимость происходящего, по собственному почину выдала заговорщиков, поэтому я взял ее на работу к себе, стенографисткой, так как она опасается мести со стороны кадетов-заговорщиков.
— Хорошо, Лев Давидович. Пускай она у тебя в поезде поработает. Все под присмотром будет, — Дзержинский, если и подумал о чем-то, то мысли свои оставил при себе.
— Еще один момент, Феликс Эдмундович.
— Слушаю, Лев Давидович.
— Я думаю, что кадеты своей сетью опутали не только Москву, как показывает Кудрявцева, но и Питер. Знает она действительно немного, но я думаю, что в Петрограде просто должна быть организация заговорщиков, связанная с московскими кадетами. Феликс Эдмундович, извини, что лезу в твою епархию, но момент очень важный и ответственный.
— Нормально, Лев Давидович. Всегда готов тебя выслушать и принять твой совет. Есть еще мысли по этому поводу?
— Мысли-то есть. Думаю, что вполне возможно не обошлось без английской и французской разведок. Немцам сейчас не до того, а эти что-то затихли, но английский флот сейчас на Балтике, да и чехи — часть французской армии.
— Вполне возможно, Лев Давидович, что это мы их не видим, но это не означает, что англичан или французов нет. Думаю, что есть и, скорее всего, это англичане. Спасибо за твои мысли и Кудрявцевой своей передай революционную благодарность от председателя ВЧК. Будем работать.
На том мы распрощались с Железным Феликсом.
Любаша ждала моего возвращения и результатов разговора с Дзержинским. Когда я вошел, она поднялась из кресла. На ее лице были слезы.
— Лев Давидович, что же теперь со всеми с ними будет?
— Товарищ Дзержинский разберется в ситуации и отделит настоящих врагов от запутавшихся. Думаю, что скоро все закончится. Ничего такого уж страшного не случится. Как в Писании сказано, что каждому воздастся по делам его, так и ВЧК отделит зерна от плевел.
— А что же будет теперь со мной? Я же предала Дело Революции. Меня расстреляют?
— Любушка, ну что вы, право слово? Ничего дурного с вами не будет. Я поговорил с Феликсом Эдмундовичем и он согласился со мной, что для вас будет лучше остаться работать в моем поезде. Опасаться мести со стороны заговорщиков тоже надо. Дзержинский просил поблагодарить вас от своего имени, как председатель ВЧК. Любаша, вы так помогли нам всем. И потом, я же не могу вас просто выбросить на первом перроне, как нашкодившего котенка. Тем более, вы такая умная и красивая девушка. У вас прекрасная чистая душа. Вас просто сбили с нужного пути, и вы ни в чем не виноваты.
