Андрей Саргаев - Е.И.В. Красная Гвардия (СИ)
Лопухин, изображающий молчаливого, глуповатого, и вместе с тем исполнительного валлийца, кивнул и приступил к осмотру захваченных из харчевни ружей и пистолетов. Да, жалость великая, что кулибинские винтовки пришлось оставить в Петербурге… Но и эти вроде бы ничего, особенно штуцер сержанта — вещь серьёзная, штучной работы хорошего мастера. Сразу видно, что прежний хозяин не бедствовал, откладывая на покупку ружья последний пенни. Вот самому Ивану досталось поплоше, обычное, по виду помнившее войну с американскими мятежниками.
А гребцы с завистью принюхивались к запахам, приносимым ветерком от нового командира и его любимчика. Ну да, никем иным, по их мнению, пьяный валлиец быть не мог. Вон как лениво двигает шомполом — другой на его месте давно словил бы кулаком в зубы. Значит опасный тип, такой же, как сержант, о жестокости которого ходили очень нехорошие слухи. И вот пришлось увидеть легендарную личность воочию… По виду, так ещё молодой и зелёный, не скажешь, что зверь зверем. Зачем в море решил пойти? Не иначе убил кого. Человек тридцать, не меньше.
Фёдор Толстой сладко дремал и не знал, что является пугалом чуть ли не для половины британского флота. Да пусть спит, новоявленному сержанту это полезнее ненужных знаний. Пусть теперь голова болит у капитана Винсли, ведь именно он, отдавая приказы о порке плетьми, всегда сокрушался:
— Вам повезло! Вот если бы попались не мне, а сержанту Симмонсу… — и дальше следовало многозначительное молчание.
Но вот зачем сэру Чарльзу так говорить о человеке, которого в глаза никогда не видел? Это так и осталось неизвестным. Или может просто в благодарность за присылаемые ежегодно пятьдесят гиней?
Как бы то ни было, через несколько часов он встретил известие о появлении сержанта на борту фрегата довольно неприветливо:
— Симмонс? Какого чёрта старому козлу понадобилось на моём корабле? — буркнул Винсли на доклад вахтенного офицера.
— Старому? — удивился лейтенант Броудброк. — На вид он моложе меня.
— Не может быть! — капитан помолчал, переваривая новость. — Ещё мой покойный отец имел дело с этим пройдохой не меньше пятнадцати лет назад.
— Родственник?
— Мой?
— Что вы, сэр! В том смысле, что этот Симмонс может быть родственником того Симмонса.
— Возможно… Впрочем, позовите-ка его сюда.
— Под конвоем?
— Зачем?
— Не знаю, но мало ли что.
— Лейтенант, — рассмеялся Винсли. — У нас одна половина экипажа заслуживает хорошей верёвки и реи, а другая давно всё это заслужила. Вы же собираетесь арестовать человека только потому, что он слишком молод.
— Я не собирался, сэр! Это вам сержант Симмонс показался подозрительным.
— Вы совсем меня запутали, лейтенант. Впрочем, разберёмся. Проводите его ко мне.
Броудброк вышел из каюты и почти сразу же вернулся:
— Он уже здесь.
— Хорошо, пропустите. И это, Эшли… оставьте нас наедине.
Толстой молча выслушивал сварливые нотации капитана и с трудом сдерживал искушение треснуть сэру Чарльзу в зубы. Останавливало только то, что англичанин внешне напоминал любимого Орлика — донского жеребца соловой масти, оставшегося дома. Такая же вытянутая физиономия с неподвижной верхней губой, разве что выражение разное. Кажется, или у коня действительно умнее? Так то конь, а этот козёл… И ведь приходится терпеть!
— Терпение, суть самое важное качество разведчика! — так говорил император Павел Петрович при личной встрече пред отправкой в Лондон. — Хоть неделю на нейтралке живи, но языка притащить обязан!
К большому сожалению, Фёдор тогда не решился переспросить, и до сих пор не знал, что такое «нейтралка». А вот… ну да, точно, если надеть на капитана мешок с дырками для глаз, то получится вылитый язык, которых водили когда-то по улицам для опознания сообщников. Теперь что, его в Петербург тащить?
— Скажите, сержант, ваш отец не поручил мне передать? — Винсли многозначительно подбросил к потолку шестипенсовик, поймал на лету, и лёгким щелчком закрутил по столешнице.
— Конечно же, сэр! — обрадовался Толстой и достал из кармана замшевый мешочек, приятно ласкающий взгляд своим объёмом.
— Замечательно, Симмонс, вы очень почтительный сын. Но где теперь брать новобранцев?
— Сколько?
— Денег?
— Ну что вы, милорд! — подольстился Фёдор. — Какова потребность в людях?
— В людях? — захохотал капитан. — Мне нравится ваше чувство юмора, сержант Симмонс. Голов тридцать нужно, причём срочно.
— Так мало?
— Не стоит жадничать. И не беспокойтесь, бумагу для казначейства на две сотни матросов получите сегодня же.
— Хорошо, милорд.
— Так что насчёт пополнения?
— Сколько у меня времени?
— Две недели, сержант. Да, чёрт возьми, сам знаю, что немного, но выход эскадры в Средиземное море зависит не от меня.
Толстой улыбнулся:
— Найду.
— Точно?
— Через десять дней на «Геркулесе» соберутся самые отчаянные головорезы, каких только выдел свет.
— Вы мне нравитесь, Симмонс.
— Спасибо, сэр! Служу Его Величеству!
Глава 3
Приятно устраивать людям праздники. Не те пышные торжества, на которые собирается половина столицы и четверть Европы, а уютный вечер для своих. Тем более в негласной «Табели о рангах» такие камерные приёмы стоят гораздо выше парадов в честь прибытия иностранных августейших особ. Ну их к чертям, я сам себе августейший!
— Ваше Императорское Величество! — Кулибин салютует бокалом. — Ваше здоровье!
Иван Петрович не пьёт. Вообще не пьёт. Разве что иногда, да и то по великим праздникам, сделает глоток-другой цимлянского. Сегодня же он изрядно навеселе — не каждый день в императорском дворце чествуют земляков и родственников. Александр Фёдорович Беляков, из-за приезда которого и собралось блистательное общество, как раз и есть земляк и родственник одновременно. Да к тому же министр золотодобывающей промышленности, не баран чихнул!
— Будь здоров, граф!
Совершенно верно, граф — это Кулибин. Получил титул за изобретение всего, что только возможно вообще, и казнозарядной винтовки своего имени в частности. Там много ещё чего набралось, и в моём времени вполне бы заслуживало Сталинской премии и ордена Ленина. Да, я не оговорился… в моём времени и именно Сталинской премии. Это время, в общем-то, тоже моё, но стало таковым не так уж давно. Чувствуете? Нет, не запах коньяка, а мысли? Моё, моё, моё… Тяжкий груз императорской власти накладывает определённый отпечаток на манеру изъясняться и общее поведение. А может и душу уродует, но не разобрался ещё.
Я — император. Если кто-то хочет подробностей, то вот они: император Всероссийский и прочая, и прочая, и прочая Павел Петрович Романов, более известный как Павел Первый. Совсем недавно, меньше полутора лет назад и почти полтора века вперёд, мне и в голову не приходило, что такое возможно. Но вот… да, чёрт побери, вот оно! Радует? Как-то не очень…
Итак, всё началось тринадцатого сентября тысяча девятьсот сорок третьего года, когда в землянку, где кроме меня находился Мишка Варзин, попал снаряд немецкой гаубицы. Или не попал… Или ещё что-то случилось, но вот оказался здесь. Каким образом? Не знаю, и знать не хочу! И что оставалось делать? Только работать… вот и работал по мере сил, которых оказалось неожиданно много. Сначала хватался за всё подряд, но постепенно жизнь наладилась, и теперь за мной лишь общее руководство. А то в прошлом году дело дошло до того, что чуть не лично командовал егерями, выбивающими незаконно добытое золото из бандитствующих сектантов на Макарьевской ярмарке. Ладно ещё англичане нападением на Петербург подсказали — не царское это дело, разбойников потрошить.
Незаметно и тихо подошедшая императрица отвлекает от мыслей о государственных проблемах, чтобы тут же озаботить новыми:
— Павел, тебе нельзя быть таким серьёзным. Хотя бы сегодня.
— Это почему же?
— Улыбка монарха является таким же орудием политики, как армия или флот.
— Ты преувеличиваешь, душа моя.
— Нисколько! — Мария Фёдоровна смеётся, но в глазах веселья нет. — Посмотри вокруг, ну?
— И что я здесь не видел?
Но на всякий случай следую совету. Нет, вроде ничего необычного. Вот в уголке о чём-то спорят два генерала с одной и той же фамилией — министр государственной безопасности Александр Христофорович Бенкендорф даже руками размахивает, объясняя что-то генерал-лейтенанту Христофору Ивановичу Бенкендорфу. Наверняка отбивается от попыток отца оженить сделавшего блистательную карьеру сына. Молодец, не сдаётся и не поддаётся на провокации. Бывший командир Особой Павловской гвардейской дивизии у нас вообще большой оригинал — жениться желает непременно по любви, и любые разумные доводы, противоречащие оному желанию, отвергает категорически.
