Олег Шушаков - На сопках Маньчжурии
За неделю, которая потребовалась, чтобы доехать от Москвы до Читы, Владимир крепко подружился с моряками. Время они провели с пользой, и Владимир узнал много нового о флотской службе, вообще, и о службе в морской авиации, в частности.
Когда, подхватив свой фибровый чемоданчик, он вышел на промерзший перрон Читинского вокзала, ребята пошли его провожать всей гурьбой. Но стоянка была недолгой, и полчаса спустя младший лейтенант Пономарев остался один на один со своим неизвестным будущим…
В Чите было очень холодно. Градусов сорок, наверное. Оказалось, что за два года Владимир уже отвык от настоящих сибирских морозов.
'Ну, что ж, будем привыкать заново!' – подумал он и отправился на поиски штаба Забайкальского военного округа…
Найти его было несложно. Похоже, о том, где он расположен, в городе знала каждая собака, а не только постовые милиционеры… Владимир доложился дежурному, рассчитывая, что ему тут же выдадут бумагу с назначением, и отправят к месту дальнейшей службы.
Полковник посмотрел на наивного младшего лейтенанта с нескрываемой иронией:
– Завтра явитесь в отделение кадров. Там с вами и разберутся, товарищ младший лейтенант! И, если повезет, то к пятнице, быть может, ваши бумаги и оформят. Так что, мой вам совет, становитесь на довольствие до конца недели.
Владимир козырнул и пошел искать командирскую гостиницу…
Все так и вышло, как говорил умудренный жизненным опытом полковник. Документы были готовы только к концу недели. Все это время младший лейтенант Пономарев регулярно являлся к девяти утра в штаб, а потом, несолоно хлебавши, возвращался в гостиницу и заваливался на койку.
Он лежал и смотрел в стенку. Иногда, только для того, чтобы заснуть, читал Наставление по стрелковому делу, забытое в гостиничном номере кем-то из его предшественников…
А дело было в том, что Владимир только сейчас сообразил, что не написал на своем запоздалом письме-признании обратного адреса. Потому что его тогда не знал. Поэтому, даже если бы Наталья и захотела ему ответить, то все равно не смогла бы…
Долго ли, коротко ли, но он получил-таки свое назначение. Младшим летчиком в двадцать второй истребительный авиаполк, который дислоцировался в районе станции Безречная. В командирской столовой он много чего наслушался об этом месте. Но, честно говоря, ему было абсолютно все равно, где служить.
Потому что последняя призрачная надежда хоть когда-нибудь встретиться с любимой, надежда на то, что она хоть когда-нибудь ответит на его чувства, растаяла окончательно, оставив его в полном и беспросветном отчаянии. Написать второе письмо, не зная, дошло ли, и как было воспринято первое, он попросту не решался.
Вот такие невеселые дела…
Когда Наталья распечатывала этот конверт без обратного адреса, сердце ее стучало так громко, что, наверное, было слышно даже на улице.
Неужели это от него…
А потом пробежала глазами первые строчки, вернулась назад, снова и снова перечитывая долгожданные слова…
'Здравствуйте, Наташа!'
Здравствуй!..
'Вас, наверное, удивит это письмо'.
Нет, не удивит…
'А, может, и не удивит'.
Не знаю…
'Простите меня, пожалуйста, за то, что я до самого отъезда так и не решился поговорить с Вами'.
Не прощу!..
'Дело в том, что я Вас очень, очень люблю!..'
Прощаю…
'Это случилось в мае прошлого года, когда я увидел Вас впервые на аэродроме. Вы меня не заметили тогда'.
Между прочим, заметила…
'Я понимаю. Обычный курсант, каких сотни'.
Да, но только ты смотрел на меня так, как никто и никогда!..
'Но в моей жизни все в этот миг переменилось! А я не мог ничего Вам сказать, потому что язык у меня отнимался и колени подгибались каждый раз, когда Вы на меня смотрели'.
Глупый, глупый, глупый…
'А потом был этот неудачный прыжок, и Вы поцеловали меня в первый раз!'
Да, я чуть с ума не сошла тогда от страха!..
'Тогда у меня, вообще, все закружилось перед глазами, как у пьяного'.
Глупый!..
'Я даже стихи начал писать, но никому не мог их прочитать. Чтобы никто не узнал о том, что я Вас так сильно люблю.
…Мне бы научиться рисовать,
Я бы Ваш портрет нарисовал,
Нежных линий неземной овал
Тонкой кистью я бы написал…
…Мне б хоть что-то в песнях понимать,
Я б тогда, быть может, написал
Нежных линий неземной овал
И его на струнах наиграл…
…Если б я умел стихи писать,
О любви своей бы рассказал.
Нежных линий неземной овал
Тихой строчкой я бы написал…'
Боже мой!.. Неужели это мне…
'А потом было очень много прыжков, но я так и не посмел с Вами заговорить. Хотя считал каждую минуту рядом с Вами, чувствуя, как они исчезают и проходят'.
И я тоже это чувствовала…
'И вот меня распределили на Дальний Восток, и я еду сейчас в поезде, и думаю только о Вас и о том, что мы никогда больше не встретимся!'
Ну, уж нет! Не бывать этому!.. Я тебя никому не отдам!..
'Простите меня, пожалуйста, за это письмо, если оно опоздало'.
Не опоздало…
'На самом деле мне гораздо проще сделать затяжной, чем опустить его в ящик. Но я дал себе слово, что обязательно его отправлю'.
Попробовал бы только не отправить!..
'Потому что я Вас очень, очень люблю!..'
И я люблю тебя очень-очень-очень…
3. Служили два товарища, ага…
Забайкальский военный округ, март 1939 г.
…Все произошло совершенно внезапно…
Позднее Владимир нещадно ругал себя за то, что его занесло тогда в штаб эскадрильи. Но с другой стороны, зачеты по матчасти он уже сдал, и на аэродроме ему делать было нечего. Потому что к полетам его еще не допустили. И хотя он и ругал себя всякими разными словами, вспоминая это роковое утро, в другом месте он оказаться, попросту не мог. Потому что надо было готовиться к зачету по технике пилотирования, для чего зайти в секретку и получить 'Наставление по производству полетов'.
Вот почему вместо того, чтобы помогать механикам обслуживать мотор или зубрить расположение приборов в кабине 'ишака', он, на свою беду, оказался в штабе.
И нарвался…
– Товарищ младший лейтенант! Почему не приветствуете командира, как положено? – услышал Владимир за своей спиной начальственный окрик. Повернувшись, он увидел знакомые бесцветные глаза, холеные бакенбарды и тонкие усики старшего лейтенанта Ледневича. – В чем дело? Вы что устав позабыли?
– У меня же нет глаз на затылке, – сказал Владимир. И прикусил язык, но было уже поздно…
– Как отвечаете старшему по званию? – заорал, заводясь с пол оборота, Ледневич. – Под арест захотели?
– Какой еще арест? Ты что, белены объелся? – не сдержался Владимир.
– Вы мне не тыкайте, товарищ младший летчик! Я адъютант эскадрильи! – визжал Ледневич. – Как вы смеете так разговаривать с начальником! Я вас проучу! Это вам не авиашкола!
– Извините, товарищ а д ъ ю т а н т, я вас не заметил. И попрошу на меня не орать, – как можно спокойнее сказал Владимир.
Как ни странно, тон Ледневич понизил. Но слова его были пропитаны ненавистью:
– Как адъютант эскадрильи, я отстраняю вас от полетов! За нарушение устава Красной Армии! На неделю… Вы будете назначены дежурным по старту… Я немедленно подаю рапорт комэска! Решение о вашей дальнейшей судьбе будет принимать он… – Ледневич злобно прищурился. – И поверьте, я вам не завидую!
С этими словами он повернулся и направился в кабинет комэска.
Владимир обреченно посмотрел ему вслед и с тоской подумал о том, что к самостоятельным вылетам его теперь допустят очень и очень не скоро.
Когда по прибытии в полк Владимир Пономарев был направлен для прохождения службы в первую эскадрилью и узнал, что старший лейтенант Ледневич в этой эскадрилье служит адъютантом, в его душе шевельнулось недоброе предчувствие. Но ничего поделать было уже нельзя.
Эдуарда Ледневича он знал давно. Они вместе учились в восьмой Одесской авиашколе пилотов. Ледневич был старше на один курс и выпустился на полгода раньше Владимира, в мае тридцать восьмого. Учился он неплохо, подход к начальству находить умел и при выпуске получил по два кубаря на каждую петлицу, а не по одному, как многие другие.
Позднее ему рассказали, что лейтенант Ледневич и в эскадрилье быстро сумел найти общий язык с начальством – комэска капитаном Куцепаловым и его закадычным дружком и заместителем старшим лейтенантом Иванищевым.
Рыбак рыбака видит издалека. Куцепалов делил спирт, отпускаемый на обслуживание матчасти, далеко не в равных долях. И бóльшую из них оставлял себе, чтобы потом употребить в компании своего земляка и собутыльника Иванищева.
Прибыв в эскадрилью, Ледневич сразу смекнул, что к чему. Сначала он подольстился к заму, а затем и к самому комэска. Так что вскоре был допущен в их теплую компанию, и стал выполнять обязанности штатного мальчика на побегушках
