Василий Звягинцев - Мальтийский крест. Том 2. Черная метка
— Дадите нужные материалы — выучу. Извините, как мне к вам следует обращаться? — спросила Вяземская. Ей факт наличия близнецов (точнее не совсем близнецов) был безразличен. Нужно было понимание позиции.
— Да так и называйте. Вадим Петрович. Вам всё равно, а мне привычнее. Только на той стороне не путайтесь, если втроём рядом с посторонними окажемся.
— Не запутается. Пусть я там для простоты, для третьих лиц Пётр Петрович буду, — сказал Секонд. — Ты когда свой рейд предпринять собираешься?
— Сейчас. Тебе, Люда, сколько времени на подготовку нужно?
— Ровно столько, чтобы прочитать всё, что дадите.
— Нормально. Только с твоей «родиной» определиться надо. Что-нибудь поэкзотичнее и подальше… Вот! — хлопнул он себя по лбу. — Парагвай. Там и сейчас живут тысяч несколько потомков белоэмигрантов, геройски себя проявивших в войне с Боливией. Испанский знаешь?
— Свободно.
— Ну и всё. Сейчас в Интернете разыщем и карты, и фотографии, и тамошние газеты, журналы за последние год-два. Кинофильмы из парагвайской жизни — это вряд ли, но посмотришь несколько аргентинских, один чёрт. Короче — цели ясны, задачи определены, за работу, товарищи…
— Это — Хрущёв. Из речи на XXII съезде КПСС, — вновь блеснула эрудицией Людмила.
— Точно, молодец! — восхитился Фёст, и Секонд отметил, что отнюдь не наигранно. Очевидно, что девчонка брату-аналогу на самом деле начинала нравиться. Стремительно. Он сам не понимал механизма, обеспечивавшего валькириям столь мощную эмпатию. Но с первых дней общения с ними на «Валгалле» отчётливо понял, что любая, если поставит себе такую цель, сумеет заставить потерять голову даже его, знающего, с кем имеет дело. Там роль «графитовых замедлителей цепной реакции» исполняла Майя. Не хуже него ощущавшая исходящую от юных существ магнетическую силу.
У Фёста такого стопора нет. И слава богу. Сам себе, совершенно свободно, выбрал напарницу для работы. А если что-то большее — пусть будет счастлив. В любом случае Людмила красивее, умнее и психологически мотивированнее, чем любая женщина, какую он мог бы встретить (но так и не встретил) у себя. А ведь четвёртый десяток недавно пошёл!
Усадив Людмилу за компьютер и снабдив её десятком книг и толстой пачкой ежедневной и еженедельной прессы, они решили вдвоём прогуляться по той Москве. Родной Фёсту и плохо представляемой Секондом. Провести, как говорится, командирскую рекогносцировку.
Перед тем, как оставить девушку одну, Фёст её проинструктировал, в стиле Синей Бороды, проверявшего моральные качества очередной жены. В какую дверь входить можно, в какую нет, что можно трогать руками, что нельзя. Само собой, входную дверь никому не отпирать. Если зазвонит телефон, отвечать: «Секретарь Вадима Петровича. Кто говорит и что ему передать?» В самом крайнем случае, если, допустим, они до утра не вернутся и никаких инструкций не передадут, таким вот образом выйти через эту дверь, и никакую другую, после чего явиться к Уварову и доложить. Иных действий не предпринимать, о случившемся забыть.
Ляхову-первому, честно признаться, последние полгода жить было просто скучно. После операции «Снег и туман»,[4] когда за одну великолепную, сумбурную и азартную ночь в Москве было изъято около трёх сотен важных людей, от генералов всевозможных служб до воров разной степени авторитетности, ничего интересного в его биографии не случалось.
Цель операции, проведённой «Братством», ему была понятна. Параллельная Россия спасена от хорошо просчитанной и подготовленной агрессии плюс инвазии. А толку? Ему лично.
Подразумевалось, что заодно и эта РФ будет почищена. Ну да, факт имел место. Эффектный. Только он не хотел считать себя политиком. Он оставался по образованию и самоощущению врачом. Военно-полевым хирургом. Почистить, как в Крымскую войну, огнестрельную рану от обрывков грязной портянки и раздробленных мышц, костей — можем, причём без анестезии, за отсутствием оной. И очень старательно. А дальше? Ладно, те доктора насчёт стафилококков и стрептококков понятия не имели, кроме смутных подозрений, а он-то, капитан медслужбы, — имеет.
Оттого не возлагал на акцию «Братства» далеко идущих надежд. В чём немедленно и убедился.
Завершив операцию, старшие братья почти немедленно переключились на какие-то новые дела, да и понятно: приняв на себя функцию «защиты Реальности», неизвестно как понимаемой в широком смысле, много ли сил и внимания останется ля того, чтобы одинаково с каким-то Ляховым воспринимать окружающую его действительность? Хорошо, вообще не забыли, как хам-полковник через минуту забывает сержанта, только что тащившего его из-под бомбёжки или миномётного огня. Хорошо, стряхнёт землю с фуражки кивнёт адъютанту: «Напиши этого на ЗБЗ».[5] А нередко вообще простое «спасибо» не скажет.
В результате в распоряжении Ляхова-первого оказалась вся Россия ГИП в виде подконтрольной территории, огромные возможности, материальные и технические, и никакой разумной цели. До особого распоряжения.
Конечно, возможностями «Братства» в полном объёме он не располагал. Ему, кроме квартиры, со всем, что в ней находится, было оставлено только право распоряжаться очень большими, но всё же не запредельными суммами. Ну, и все наработанные Шульгиным и Новиковым связи.
Александр Иванович так и сказал, при очередном прощании:
— Ты у нас остаёшься на хозяйстве. Смотрящим. До тех пор, пока нам снова что-нибудь не потребуется в этой реальности (или ты сам не потребуешься в другом месте), живи, как хочется. Хоть как Корейко, хоть как граф Монте-Кристо… — Улыбнулся одной из своих знаменитых улыбок, одновременно и застенчивой, и циничной. — Как любому из нас, единственным подсказчиком в вопросе «тварь я дрожащая или — право имею?» остаётся твоя совесть. Или, если попроще — экзистенциальное Я. Вдруг что-то экстраординарное случится — знаешь, куда сбежать. Хочешь — к аналогу своему, хочешь — в Новую Зеландию. Или со мной связывайся, если найдёшь.
На том они и расстались. Вадим Ляхов-первый начал индивидуальное существование.
Какое-то время вёл, как принято было писать в девятнадцатом веке, рассеянный образ жизни. Добирал то, что упустил до встречи с Шульгиным. А что тут странного? Армейский капитан, внезапно превратившийся в Креза, холостой, лишённый какого угодно контроля и не имеющий ни перед кем никаких обязательств.
От нечего делать разыскал свою давнюю любовь. Был уверен, что она его давно забыла, а оказалось, что нет. Пусть и вышла семь лет назад замуж, обзавелась двумя детьми, а вышло всё очень хорошо. На его взгляд. Она оказалась свободна (надо же так случиться!) на целых две недели. Муж с детьми уехал на Канары, а её не отпустили дела.
Ничего почти не придумывая, Вадим сказал ей, что служит в миротворческих частях ООН, далеко отсюда, а сейчас почти невзначай залетел в Москву. Случай подвернулся. Сентиментальность заела, вот и разыскал её через ЦАБ ГУВД.[6] Способ, не каждому доступный, уважающие себя люди (или те, кому есть чего опасаться) давным-давно изъяли свои данные из всех телефонных книг и адресных справочников. Зато эта возможность мгновенно повысила в глазах бывшей подруги его социальный статус.
И был Вадим приятно удивлён, когда в первый же вечер, после ностальгических воспоминаний в ресторане «Седьмое небо», она согласилась пойти ним. Прямо в прихожей, как только он помог ей снять плащ, чужая, казалось бы, женщина сама подставила ему губы, а потом за руку повлекла к ближайшему дивану.
Ей, в общем-то, нечего было так уж стесняться.
И она была его первой девушкой, и он — первым у неё мужчиной, а если потом предпочла другого, этот факт ничего не отменял. Была у них любовь, суматошная и сразу какая-то бесперспективная, но ведь была же!
Пять интересных вечеров и восхитительных ночей они провели вместе, Фёст начал уже задумываться — что же дальше? Не был он, истосковавшись по женской ласке, против продолжения устраивавшей его связи. Пусть даже в таком, неправильном качестве. И тут она сама сказала, всё — хватит. Очень, мол, приятно было вспомнить молодость, но через неделю семья возвращается, и ей нужно восстановить душевное равновесие. Вадим её понял. Чего тут не понять? Пришлось искать другое занятие.
Окружающая действительность раньше, до встречи с Шульгиным, со своим аналогом и паралельным миром, не вызывала у него слишком негативных эмоций. Данность есть данность. Как в химии — процесс протекает, если может протекать — таким именно образом. В любом случае из реакции соли и кислоты «це два аш пять о аш»[7] никаким образом не получится, как бы этого ни хотелось!
Но вот теперь обычная жизнь его раздражала чрезвычайно. Особенно в сравнении с миром Секонда. Тоже не сахар, если внимательно разобраться, и всё же — земля и небо!
