Боярышня Евдокия (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

Семён и Дуня стояли, улыбались друг другу, ощущая единство в этот момент, а ещё оба понимали, что ведут себя глупо. Радоваться нечему, дел полно, проблем ещё больше, а они стоят и всем довольны на зависть остальным.

Глава 28.

Евдокия смотрела на мечущуюся Евпраксию Елизаровну, не понимая, чем та взволнована. Когда боярыня обессилено опустилась на лавку и выпила поданное Мотей питьё, она посмотрела на вопросительно уставившихся на неё девочек:

— Без князя нам не добиться суда ни над Горшковой Евфимией, ни над старостой, а Михаил Олелькович уехал, никого не оставив вместо себя, — шумно выдохнув, сообщила Кошкина.

— Так по старому договору Москвы с Новгородом судить господ может наш князь, — обрадовалась Мотя.

— А по-новому право суда переходит Казимиру, — буркнула боярыня.

— Но на самом деле суд мог бы возглавить владыка, — воскликнула Дуня и сама себе возразила: — В нашем случае ему не дадут этого сделать!..

— Так что же, нам не только до Марфы Семёновны не дотянутся, а и непосредственно отравительницу с нанимателем убийцы не призвать к ответу? — растерялась Мотя.

Её вопрос повис без ответа.

Но сидеть и роптать было некогда. Начинался новый день и пора было поторопиться в церковь, позавтракать с семьей Овиных. До начала представления на площади у всех будет немного свободного времени.

 Кошкина сядет писать письма мужу и князю, потом ей предстоит делать упражнения под присмотром Лады. Евпраксия Елизаровна в полной мере оценила давно забытую гибкость и лёгкость в теле и удивлялась, почему раньше не додумалась ухаживать за собою. Она даже с Дуняшкой поговорила на эту тему и услышала от неё много разумного.

Девочка обратила её внимание на разные условия жизни людей и то, что именно эти условия диктуют подход к заботе о теле. Вроде бы ничего нового, но советы боярышни не ограничивались особым питанием для воинов, а охватывали все слои населения, и Евпраксия Елизаровна решила написать наставления для бояр по этой теме, чтобы они грамотно устраивали быт своих людей. И этим трудом она собиралась заняться пока ожидает новости о находящихся в Новгороде португальских негоциантах. Весь день у боярыни расписан наперёд, и всё меньше времени остаётся на дневной сон.

За завтраком Дуня прислушивалась к разговору Кошкиной с хозяйкой дома. Евпраксия Елизаровна говорила о выкупе Лады. Авдотье не хотелось терять опытную банщицу, но речь пошла о замене Лады на какого-то мужчину. Поняв, что вскоре этот вопрос будет улажен, Дуня посмотрела на Мотю.

Та ёрзала, с нетерпением дожидаясь, когда можно будет встать из-за стола и под предлогом важных дел выйти во двор. Там её уже дожидался молодой боярич Захар, делающий вид, что приглядывает за дворовыми.

 Свидание будет происходить на глазах у всех, и вряд ли Захар с Мотей обмолвятся даже словом, но взгляды… Мотька будет изображать равнодушие, а Захар придумывать, как показать себя наилучшим образом.

Дуне очень нравилось наблюдать за ними, и как только она вышла из-за стола, то побежала занимать место во дворе, чтобы ничего не пропустить. Схватив кем-то оставленный на скамье короб с лоскутами, она с важным видом прошла в небольшой огороженный садик и, не заходя вглубь, встала у стенки дома, подставив солнышку лицо.

— Здрав будь, Евдокия Вячеславна, — поздоровался с ней Гаврила. Он стоял поодаль, не решаясь войти в садовую зону, зная, что во многих городских домах она по умолчанию считается женской.

— И тебе здравствовать, Гаврила Афанасьевич, — улыбнулась ему боярышня и сама подошла поближе. — Как твоё самочувствие? Почему не отдыхаешь?

— С божьей помощью уже хорошо, а отдыхать не хочется.

Дуня понимала, что никому не захочется отлеживать бока целый день в крохотной спаленке, которую выделили хозяева дома. Не в укор хозяевам, потому как у сына Овиных спаленка, конечно же, просторней, да сундуки стоят, покрытые коврами, но помещение ненамного уютней.

Однако, Дуне хотелось проявить заботу, и она спросила то, что вроде как должна была спросить. А вот о чём дальше вести разговор, она не знала — былая лёгкость в общении ушла.

Будь Гаврила посторонним, было бы проще. И даже не в этом дело… Его влюбленный взгляд и неприкрытое обожание взывало к ответственности, а она не особо представляла себе, как с ней справиться.

— Не хочется? — переспросила, пытаясь сохранить умный вид.

— Скучно, — Гаврила опустил глаза, смущаясь Дуниного любопытного взгляда.

— Вот как? — глубокомысленно выдохнула она и принялась ворошить лоскуты в коробе, делая вид, что ищет какой-то особенный.

Пауза затягивалась. Гаврила и Дуня стояли, сохраняя дистанцию, чувствуя неловкость, но не расходясь. Наконец Евдокия вспомнила, зачем прибежала сюда, вытянула шею и нашла глазами Мотьку.

Та с деловым видом ходила, размахивала свитком и что-то бормотала, словно учила философский трактат. Захар же косился на неё, расспрашивал конюха о здоровье лошадей, не особо слушая, что тот отвечает и не замечая его веселого оскала.

Все во дворе изображали бурную деятельность, посмеивались, поглядывая на своего боярича и боярышню, а когда одна из девок прошла мимо сына хозяина, покачивая бедрами, то конюх резко шуганул её. Девка взвизгнула, отскочила, заругалась на него, но все во дворе рассмеялись. И только боярич недоумённо перевёл взгляд на возмущенную челядинку. Мотька прикрыла лицо широким рукавом, не в силах справиться с охватившим её весельем.

Дуня тоже улыбнулась, потом посмотрела на Гаврилу и озабоченно произнесла:

— Гаврила Афанасьевич, боярич Волк собирает доказательства по делу об убийстве семейства Носиковых. Ты уж без утайки поговори с ним, передай всё то, о чём тебе проболтался Тимошка, когда взаперти держал. И до суда со двора один никуда не выезжай, — строго закончила она.

— Когда суд будет? — подобрался новик.

Дуня развела руки и печально произнесла:

— Как только сумеем добиться его.

— Тебе бы тоже со двора не выходить, — серьезно ответил ей боярич.

Она улыбнулась в ответ на его озабоченность о её безопасности, быстро кивнула, чтобы он не подумал, что она над ним посмеивается, хотя он выглядел забавным, а потом с горечью пояснила ситуацию:

— Видишь ли, как свидетель я ничего не стою. Я могу обвинить только Тимошку Сергеева, а против старосты или тем более Борецкой мне сказать нечего.

Гаврила непонимающе посмотрел на неё, и Дуня пояснила, что на суде учитываются только прямые улики, а не подозрения, которые быстро переквалифицируют в оговоры и отправят под кнут.

— Ясно, — выдавил он.

Пока они разговаривали, Мотька уже ушла, а Захар Захарьич стоял и смотрел куда-то затуманенным взором. Челяди во дворе почти не осталось. Все занялись настоящими, а не придуманными делами.

Дуня помялась, взялась наводить порядок в коробе, но стоя это делать было неудобно. Гаврила не уходил.

— Пойду я, — со вздохом произнесла она, — дела не ждут.

Никаких дел у неё не было. Дома она бы побежала на кухню и приготовила что-нибудь вкусненькое, позанималась бы с малышней, в конце концов позволила бы брату потренироваться с нею стрельбой из лука, а здесь всё вызовет вопросы, если не недоумение. Для неё возня на кухне и игра с детьми сродни отдыху, но даже дома этого не понимали, а просто приняли, так чего же ждать от чужих?..

Промаявшись, еле высидела время до полудня, когда весь двор Овиных собрался на представление. Новгородцы, радостно гомоня шли на площадь, а там уже вовсю действовали агитаторы против скоморохов. Они кричали обидные слова, дули в рожки, крутили трещотки, но безобразия долго не длились, поскольку всех быстро приводили в разумление.

Это даже стало ожидаемым актом и многих веселило. Люди собирались, лаялись с провокаторами, смотрели повтор и новую сказку, а за ней следовало напутственное слово священника, которому внимали, забывая дышать.

Дуня тоже внимательно слушала и понимала, что обстановка в городе накаляется. Её сказки раскачали горожан, и они стали задавать вопросы, искать ответы, а сейчас им эти ответы подавали на блюдечке. Но кто возглавит народ, когда тут всё рванет? Кто?!